ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ - ЛЕВ КВИН

Кто-то зааплодировал шумно, горячо, за ним другие. Седая дама, отвернувшись, уставилась в окно: она не хотела ничего слышать и видеть.

Я тоже стал аплодировать.

– Перестань, – шептал мне Шандор. – Перестань! Нам нельзя ввязываться!

Все смотрели на немцев. Они сначала с удивлением озирались вокруг. Наконец, поняли. Один что-то тревожно шепнул другому, и оба стали пробираться к выходу. На остановке сошли, поправили фуражки и, не сговариваясь, дружно погрозили кулаками удалявшемуся трамваю.

Вагон гудел. Хвалили девушку, ругали немцев – ни один человек за них не вступился. Седая дама все смотрела в окно.

На конечную остановку трамвай пришел почти пустой.

– Далеко еще?

– Минут десять ходу.

Я шел и думал про Аги – у нее на оконце тоже лежал томик Петефи… Зачем же ей все-таки так срочно потребовалось в Будапешт?

Я спросил:

– Что такое Липотмезе?

Шандор взглянул на меня с веселым удивлением.

– Зачем тебе?.. Там желтый дом.

Желтый дом? Вызов из сумасшедшего дома?.. Ах да, сестра! Бела-бачи говорил, у Аги там сестра. Вероятно, от нее было письмо. Или телеграмма.

– Скажи, Шандор, как попала сестра Аги в сумасшедший дом? Ты знаешь?

– Целая трагедия. У нее была тут большая любовь…

Шандор замолчал. Навстречу шли две женщины. Он поздоровался с ними, сняв шляпу.

– Дьюри Фалуди, мой хороший приятель, тоже железнодорожник. – Каждый раз, когда навстречу попадался прохожий, он умолкал. – Они только поженились – его забрали на фронт. Через восемь дней после свадьбы – представляешь?.. Попал в плен. Я думаю, не попал – сам перешел. А месяца три назад его и еще нескольких парашютистов сбросили на Тиссе, недалеко от Токая. Неудачно сбросили, засекли их. Дьюри прямо над водой срезали из пулемета. Как она узнала – ума не приложу! Бросила дом, парикмахерскую, Аги, и туда, в село, где это произошло. Поселилась у какого-то крестьянина. Каждый день покупает цветы, плетет венки и швыряет в реку. Стоит над водой, не плачет, не шевелится, как статуя. Каждый день… Потом кончились деньги, стала вещи продавать – снова венки. Все продала, одно платье на ней осталось. Начала по ночам рвать цветы в чужих садах. Ее поймали, отвели в полицию. Даже там не решились посадить за цветы. Поругали, выпустили, она опять за свое. Бились, бились с ней – ничего не помогает. Отвели насильно к врачу. Признали помешательство – и в Липотмезе… Все. Пришли!

Нас ждал отец Шандора – Лайош Варна, крепкий старик с орлиным носом и черными, без единого седого волоска, усами. Рука у него была жесткая, с мелкими крапинками металла под кожей. В углу рта все время торчала гнутая трубка и, разговаривая, он кривил губы, отчего лицо приобретало мефистофельское выражение.

Меня он уже знал, очевидно, по рассказам сына, и расспрашивать ни о чем не стал. Сказал сразу, без всяких предисловий:

– Тебе и Шандору ехать в Будапешт. – И добавил, отвечая на мой немой вопрос: – Так решило наше руководство.

– Когда?

– Поезд в половине одиннадцатого.

Оставалось еще полтора часа.

– Зачем?

– Беда у нас. – Он, пыхтя, раскуривал трубку. – Алмади умер. В сегедской тюрьме.

Какой Алмади? Я с трудом вспомнил:

– А, тот, из ЦК, который прислал к вам Бела-бачи… Когда же его арестовали?

– Не мог он прислать к нам Белу. – Старик пускал клубы сизого дыма. – Бела все наврал. И про Алмади, и про всякое другое. Позавчера один наш человек в Пеште случайно встретил жену Алмади. Бедняга уже четыре года как умер.

– Четыре года? – поразился я. – Ведь Бела-бачи только весной приехал сюда от его имени.

– Вот-вот. От имени покойника! – подтвердил старик. – Потому-то и надо ехать.

– Провокация? – прошептал я, холодея. – Вам надо немедленно запросить ЦК.

– По телеграфу! – хмыкнул старик. – В том-то и все дело, что от нас связь с ЦК имел один только Бела. Если вообще он не выдумал все от начала до конца.

– Но какой смысл? Создать целую подпольную организацию! Для чего?

– Неужели не понимаешь? – угрюмо произнес Шандор. – Легче прихлопнуть. Собрать в кучу и…

Старик не дал ему договорить.

– Может быть, Шандор прав. – Не прикасаясь к трубке, он передвинул ее из одного угла рта в другой. – Может быть, не прав. Мы не цыгане, чтобы заниматься ворожбой. В Будапеште вы попытаетесь выяснить через жену Алмади.

– Мне надо сейчас же в роту, – я встал.

– Да, времени мало, беги, заготовь бумаги… Повторяю, это вам обоим задание – тебе и Шандору. Шандор знает Будапешт. Ты военный, у тебя оружие, у тебя документы. Тебе билеты, тебе все в первую очередь.

Он посмотрел пытливо, словно проверяя, убедили ли меня его слова, и добавил:

– И еще. Русские близко. Кто знает, вдруг к ним попадете. Ты тогда расскажешь все про нас, а Шандор установит связь.

Так вот почему решили послать меня!

В одиннадцать двадцать семь мы с Шандором выехали кружным в Будапешт. Поезд задержался почти на час из-за налета наших бомбардировщиков.

В вагоне первого класса было сравнительно немноголюдно. Кроме меня и Шандора, в купе сидели еще двое военных. Узкоплечий и широкобедрый майор-интендант и старший лейтенант с новенькой, еще не успевшей потускнеть, бронзовой медалью на груди.

Майор дремал, опершись на подлокотник. Время от времени он, не открывая глаз, проводил по голове ладонью – проверял маскировку лысины, тщательно прикрытой остатками волос.

Старший лейтенант был всецело поглощен медалью. Он то поправлял широкую муаровую ленту, то выпячивал грудь, стараясь обратить мое внимание на свою, по всей видимости, только-только полученную награду. Я притворялся, что ничего не замечаю. Он страдал, мучился, но заговорить со мной так и не решился.

Толстый кондуктор озабоченно носился по вагону и, приоткрывая стеклянную дверь купе, напоминал, тараща круглые рачьи глаза:

– Господа офицеры! Покорнейше прошу следить за светом! Они в воздухе. Следите, пожалуйста, за светом…

Поезд двигался медленно, то и дело останавливался, лязгая буферами. Вдоль состава бегали какие-то люди, что-то кричали. Были слышны лишь обрывки фраз:

– …не пойдет…

– …за пятым, на повороте…

– …час, самое большее полтора…

Тотчас же за дело принималось воображение и создавало из этих обрывков целую картину. Поезд дальше не пойдет, потому что за пятым километром, на повороте, русские, внезапно прорвав фронт, перерезали линию железной дороги. Через час, самое большее полтора, будут здесь.

Я отчетливо представил себе, как сюда, в вагон, ворвутся наши. Молодые парни, с автоматами. «Руки! А ну, руки вверх!» Очередь в воздух дадут для острастки. Широкобедрый интендант свалится с дивана от испуга. А старший лейтенант? Он, пожалуй, полезет в кобуру за пистолетом. Но я успею раньше: «Извольте не шевелиться!» Интересно, какое у него будет лицо? У него, и у наших ребят тоже, когда я скажу им по-русски: «Я лейтенант Александр Мусатов. Выполнял в тылу врага задание командования».

Вероятно, у меня на лице появилась улыбка, потому что старший лейтенант, встрепенувшись, снова стал выпячивать грудь. Я моментально отвернулся.

Шандор сидел рядом со мной, возле окна. На нем был темно-синий китель железнодорожника с ярко-красными уголками на отворотах. Глаза закрыты, голова подрагивает в такт перестуку колес. Спит?

Поезд остановился, потом снова тронулся, осторожно, нерешительно. Колеса пели не весело, четко и быстро отбивая такт, а тягуче, печально, и редкие удары их о стыки рельсов напоминали звуки барабана на похоронах.

Я не мог спать…

Неужели Бела-бачи провокатор?.. Провокатор во главе подпольной организации – разве мыслимо такое?

А Азеф? – услужливо подсказывала память. Руководитель боевой организации эсеров и одновременно агент царской охранки? А Малиновский? Провокатор, который в условиях дореволюционного подполья сумел подобраться к самым верхам партии?

Да, но…

Что «но»? Что «но»? Симпатичный, приятный, деятельный? Ну и что? Как было тогда, в партизанском отряде? Тоже добрый! Тоже симпатичный!.. Митяй, Митенька, Митек – как его только не звали. Такой приятный паренек. Смуглый румянец, как у девушки. А глаза, глаза! Как прямо и смело они смотрели на людей.

Он пришел к нам в отряд по рекомендации подпольного горкома, – его ячейку в железнодорожном депо разгромило гестапо, он еле ушел от смерти. Митяя любили в отряде, Митяя баловали. Ему одному разрешалось ходить с удочкой на длинное, протянувшееся чуть ли не на десять километров лесное озеро, правый берег которого был неофициальной границей владений отряда. Здесь, на правом берегу, в непосредственной близости от нашего партизанского секрета, и располагался Митек со своей удочкой.

Каких карпов он приносил в отряд! Мы ели жирную уху и нахваливали. И Митек снова уходил за карпами: рыба так разнообразила наш скудный партизанский рацион.