Оловянное царство - Элииса

Между женой и мужем не должно быть секретов, за тайны бьют сильнее, чем за неприкрытую ложь. Нелепые слухи, которые она хотела прикрыть подолом своего длинного платья, выросли до размеров дракона.

— Ступай к себе вместе с женщинами.

На лице Ровены промелькнула надежда, но император продолжил.

— Я даю тебе сроку три дня, собрать вещи. После ты отправишься следом за братьями. Я не буду гнать тебя со двора, будто нашкодившего пса. Все кончено.

Он отвернулся от своей бывшей возлюбленной и госпожи. Тишина в зале становилась все тоньше и тоньше. Через ее прорехи вскоре стали прорываться разговоры о битве, об уладах, о саксах. Обо всем, что случилось. Вестница Морриган наконец села за лавку. От миски с ее жарким все еще поднимался пар, молоденькие девушки потянулись к ней разузнать о женихах и о будущем. Та ела. На утро она ушла так же внезапно и тихо, как появилась.

Vae

victis

8

С высокой крепостной башни Амброзий Аврелиан наблюдал, как с окрестных земель стремительно исчезают крохотные палатки, телеги ползут по нитям-дорогам, точно игрушечные повозки, а люди Хенгиста уходят один за другим — серое солнце поблескивало на их копьях и топорах, точно на чешуе фантастической рыбы. К полудню саксы ушли все до единого. Амброзий не чувствовал голода. Сейчас ему казалось немыслимым, что на крепостной кухне до сих пор пекут хлеб, натирают полы, солят свежую рыбу. То, что он чуял, вошло в Повис и в каждого в крепости, но ночь сменилась днём — и внешне всё оставалось по-прежнему. Хозяйку Повиса Амброзий больше не видел. Ровена заперлась в своих комнатах со служанками и, должно быть, рыдала. Пару раз она пыталась добраться до мужа, добегала по коридору до его спальни, но стража у входа не пускала ее и отправляла обратно. Вортигерн желал ее видеть больше всего на свете, и тем яростней отсылал ее прочь. Союз с саксами был расторгнут, Повис вновь оставался один.

— Господин?

Он знал, что за его спиной стоит Килух и неловко переминается с ноги на ногу.

— Что ещё приключилось?

— Ничего нового, господин, мы ее не нашли. Прости меня.

Жрица Морриган исчезла из виду ещё вчера ночью, в дыму и чаду, с десяток дур-служанок, что они опросили сегодня, не смогли сказать ничего дельного, только ревели, кланялись и хлопали глазками. Амброзий выругался. В поисках жрицы им не поможет никто, вряд ли найдётся бритт, не боящийся проклятий вороньей богини.

— Могу я спросить, господин?

— Да?

— Господин, — Килух замялся. — Не то, что бы я очень был против… Но зачем мы гоняемся за этой вороной? Ты или веришь ей, или нет, я понимаю твои переживания за золотую пташку Повиса, но…

Амброзий пристально посмотрел на него. Мысли центуриона путались, пожалуй, ещё не придумали языка, на котором можно было выразить столь туманные подозрения. Зачем он гоняется за жрицей-отшельницей? Почему сказал Килуху следить за ней? Килух добрый товарищ, он верит ему до последнего, но и у него теперь были вопросы.

— С чего мы вообще решили, что она жрица Морриган, — с яростью выпалил он. Он тут же пожалел об этих словах, с этого момента он вступал на болотистую почву кельтских друидов — те разорвут его в клочья, если он решится оспорить их старшинство.

— Она была обвешана драными вороньими перьями. Кому ещё она может служить.

— Нет, — Килух не понял его или сделал вид, что не понял, и Амброзий решил сказать все, как есть, рискуя прослыть глупцом или того хуже — врагом мстительных бриттских друидов. — С чего мы решили, что она вообще та, за кого себя выдает.

Он вспомнил, как прояснился его разум от хмеля и дыма, когда он услышал из уст этой женщины слова и мысли, столь привычные при дворах царей и властителей, даже в далёком забытом римском сенате — мысли не о Морриган и царстве загробном, а об очень живой и понятной политике.

К его удивлению, Килух не выказал изумления и недовольства.

— Да ни с чего, господин, — просто ответил он. — Да только зачем кому притворяться. Ради похлёбки? При дворе Вортигерна? После победы? Ей бы и так дали чем поживиться.

— Она явно не любит «золотую пташку Повиса», — пробормотал Амброзий себе под нос, и иберниец нахмурился.

— Господин?

Амброзий знал, что помощников в крепости он себе не найдет, разве что Мирддина, но какой прок от тощего нескладного юноши, вдобавок раба. Рабы не спасают царевен и жен императоров, сколько бы о том ни пели поэты. Ему был нужен Килух.

— Аврелиан.

Центурион наконец отвлекся от собственных мыслей.

— Я не знаю, зачем кому бы то ни было вредить госпоже… — Килух был с ним в походе, он хорошо слышал шепотки по углам о жене императора. — Но… Вчера я подумал: вот я надрался, даже чудятся знакомые лица.

Он замялся, будто сболтнул что-то лишнее. Амброзий понимал его чувства. Оба сейчас говорили загадками и поглядывали по сторонам. Их подозрения слишком смутные, а идеи неясные — за такое Вортигерн спасибо не скажет.

— Ты говоришь, — Амброзий осторожно подбирал слова. — Ты говоришь, что эта старая жрица тебе показалась знакомой?

Иберниец скривился.

— Скажешь тоже, Аврелиан. Не похожа она была на старуху.

Что ж, отлично. Значит, не он один об этом подумал.

— Отмыть с нее грязь, расчесать вшивые патлы, убрать драный плащ с головы… Она будет не старее тебя. Или ты предпочитаешь девиц помоложе?

Килух усмехнулся и попытался свести все к шуткам и присказкам. За холмом скрылась последняя группа саксов. Повис вновь оказался один без союзника. Утер не в счёт.

— Килух, почему жрица Морриган показалась тебе знакомой?

Тот наморщил лоб и задумался. Он был прав, в чаду пира и хмеля многое может привидеться. Этому свидетельству нельзя доверять, только строить догадки, домыслы, воздушные замки — хоть что-то, что поможет оставить Ровену подле своего господина. Амброзий вспомнил слова Мирддина о том, что он присмотрит за золотой госпожой. Он подвёл мальчишку, и стыд донимал его.

— Ну… — Килух вздыхал и мычал, будто тельная корова. — Аврелиан. Была у нас в лагере одна потаскуха.

Так могли начинаться любые истории возле костра — «была у нас в лагере одна потаскуха».

— И Вортигерн ее не признал?

— Раньше, Аврелиан. Много раньше. До олова, до Повиса… Да что там, ещё при Флавии Клавдии.

Воспоминания давностью в десять лет. Неужели это был все ещё он, Амброзий — ещё не Полу-бритт или Аврелиан. Прошлое на мгновение окутало его, как порыв холодного