Оловянное царство - Элииса

— Была у меня ручная сова, — шепотом заметил Килух. — Тупая всё-таки птица, жрецы сами не знают, что говорят.

Амброзий ему не ответил.

— Ровена — моя жена перед всеми богами, жрица, она не уйдет. Но отдохни с дороги в моем доме. Ты, должно быть, устала.

— Спроси-ка меня, благословлен ли твой брак, — прошипела она в ответ. Ей отодвинули скамью и поставили дымящийся ужин, но она к нему не притронулась. — Не вижу счастья в доме твоём, не вижу надутого чрева жены. Камни твоего дома разваливаются, жёлтая канарейка на деле стервятник. Да, да, ты знаешь, о чем я говорю тебе, Вортигерн из Повиса, тебе обещали благородную лань. Но подсунули бесплодную потаскуху!

В толпе громко ахнули, кто-то из женщин закрыл рукой рот, по рядам стажи Вортигерна прокатилось недовольство и ропот. Люди неловко нашарили под плащами мечи, но Амброзий не услышал лязга железа — только рев саксов.

— Возьми свои слова назад, старая ведьма! — рявкнул Хорса. Он был пьян и свиреп, но не очень-то различал жрицу в копоти факелов и тумане от хмеля. — Она сестра саксонских вождей! Возьми назад, тварь! Или отправишься на корм моим псам.

Жрица хмыкнула, смерила взглядом бретвальд, но ничего не ответила.

— Взгляни на жену, повелитель туманов, — шептала она. — Я не вижу в ней цвета юности. Этот плод давно переспел, в ней снуют черви и похоть. Все, чего ты достиг, все это рухнет, после твоей смерти — из-за неё. Она под руку подведёт тебя к краю, отчего, думаешь, никто из ее племени не взял ее в жены? Она дурной плод. И изменница. Смеётся над тобой, привечая других, неужто не слышал? Или император Повиса останется глух к мольбам бриттов, друидов, лесов и лощин?..

После этих слов с Амброзия Аврелиана спало оцепенение, и он пристально взглянул на жрицу в лохмотьях. Да, быть может, она поклоняется Морриган. Но думает сейчас не о собственной госпоже, лишь прикрываясь ее плащом из теней для острастки глупцов. Морщины и грязь, вымазанные волосы, драное рубище, голос, как из могилы — да, это могло смутить его: после хмеля, после болезни, в чаду факелов и очага. Но эти слова — этот ход мыслей, ступени и ниточки рассуждений — ему захотелось смеяться. Он слышал подобное сотни раз, он, Амброзий из Рима — взять что-то невинное и обыденное, всем известное и доступное — затем вывернуть наизнанку, добавить таинственность и обман, злой умысел и намек на открытие. О, скольких сместили с их высот такими путями! От успешного торгаша — до императоров Рима и памяти после смерти. Он видел эту знакомую схему, старый рисунок. И страх перед смертью и неизвестным улетел в тот же миг.

— Не теряй ее из виду, — прошептал он Килуху. — Даже если она спокойной уйдет. Не теряй.

— Да, господин.

Может статься, саксы вступятся за свою госпожу и дело завершится быстрее.

— Всем молчать!

Амброзий вздрогнул от крика Вортигерна. Император встал со своего места и не смотрел на жену. Ровена чуть не дрожала со страху, но он даже не взял ее за руку.

«Вернись на место, — мысленно шептал Амброзий ему. — Ты пьян. Ты вернулся из битвы. Ты — такой, как ты, поверит наговору злой ведьмы? Будешь перед всеми плясать под бабскую дудку? Вортигерн, что я знаю, мог лишить всего и за призрак обиды. Прогони ее прочь. Позволь слугам Ровены отхлестать ее плетью.»

Но Вортигерн не сел обратно за стол. Он был пьян, это верно, но не так, чтобы грузно повалиться на землю и лишить эту ссору ядра. Ровена протянула к нему тонкую руку, но он сбросил ее.

— Молчать! — вновь повторил он.

— Ты не мой повелитель!

Это был Хорса. Сакс вышел вперёд, его старший брат согласно кивнул.

— Честь нашей сестры, бритт, оскорбляет эта грязная сумасшедшая, — начал он, положив руку на меч. — Я требую, чтобы ее отдали нам для расправы.

Кто-то из женщин в зале заплакал.

— Она больше не твоя сестра, сакс. А жена мне! И я распоряжаюсь ей — как захочу!

Через толпу, через потные перепуганные лица, руки и ноги, Амброзий пытался добраться до стола императора. Пару раз он хотел крикнуть вслух его имя, но голос центуриона потонул в общем гомоне. Зал налился ненавистью и обидой. Все мужчины оскалились, точно дикие псы.

— Я не позволю оскорблять меня, — ощетинился Хорса. — самозваному царьку из жалкой дыры!

Три или четыре недели Вортигерн сердцем влюбленного мужа слушал, как ядовитые слухи порочат его брак и смеются над ним. Каждый день его сомнений и подозрений высился один над другим, точно Вавилонская башня, и теперь, покачнувшись, та с диким грохотом, осыпалась вниз, и земля содрогнулась.

— Значит, проваливай! — рявкнул Вортигерн. — Вы, все — убирайтесь отсюда! Если саксы хотят указывать мне в моем доме, значит им здесь не место!

Тут встал и Хенгист. Он был спокойнее брата, но и его лицо исказилось обидой и гневом.

— Это твое последнее слово, хозяин Повиса?

По законам гостеприимства кровопролитие в доме грозило возмездием, но это мало кого волновало. Вот она, жрица Морриган, та, что печется о подобных законах и сыплет проклятиями — но она лишь молчит и хлопает вороньими зенками.

— Последнее, — отозвался Вортигерн. Его губы скривились. — Если первого тебе недостаточно. Убирайтесь отсюда! И знаете, что…

Жалость и смех приводили в ярость мужчин. Так всегда было. До кровавого тумана перед глазами.

— Прихватите свою сестрицу с собой! Никто не скажет, что Вортигерн из Повиса прибрал к рукам то, что не принадлежало ему.

По залу пронёсся глухой ропот. Затем отдельные голоса стали громче, и далеко не все из них принадлежали людям Хорсы и Хенгиста. Бритты любили свою госпожу, золотую пташку Повиса, она помогала им в крепости, слушала жалобы слуг, была внимательна и мудра — они не жаждали так быстро с ней распрощаться.

Амброзий взглянул на Ровену и тут же отвёл глаза в сторону. Сейчас, в этом шуме, он ничем не мог ей помочь.

— Муж мой, — она пыталась тронуть его за рукав.

Крича и грязно ругаясь, громко топая тяжёлыми сапогами, саксы покидали дом Вортигерна, и Амброзию все это казалось сном, диким и непонятным.

— Разрази меня гром… — пробормотал Килух и огляделся.

Зал поредел за считанные мгновения, оставшиеся бритты и люди Утера пребывали в смущенном молчании. Вечный союз жалко рассыпался.

Император обернулся к жене. Она выдержала его взгляд, Амброзий позавидовал этой выдержке. Она должна была сказать ему раньше, сразу после похода — о приставаниях Утера, обо всем.