Идолы театра. Долгое прощание - Евгения Витальевна Бильченко

и полная переработка страхов в возвышенные метафоры творчества, предполагают осознанное вхождение в Символическое посредством согласования регистров Реального, Воображаемого и Символического, низкого и высокого начал – в их взаимной театральной преподнесенности, в их трагичности и катарсичности, когда жизнь субъекта становится сродни, по своему мужеству и радикализму стремления к идеалу, художественному произведению. Вот где зеркало знака отражает значение, и не пустоту, выступает онтологическим символом, а не симулякром, бытийностью, а не компенсирующей онтологию иллюзией. В классической позитивной метафизике присутствия, в отличие от негативной онтологии лаканизма, зеркало как знак изображения, Символическое как язык – это дом бытия, отражение Бога, голос и лик Отца, наполненное значениями и архетипами означающее, Символическое воплощение Реального. Подобное возвышенное Символическое предполагает трагедию и героику. Оно – пронзительно, серьезно и свято. По отношению к Символическому, слишком Символическому, в потоке гипереалистических симулякров, святость – это Реальное. Мужество как жест приближения к идеалу святости посредством подвига – мужество быть – это также Реальное, осознанннное Символическое Реальное. Классификацию типов мужества как позитивных ответов на наши страхи можно совместить с классификацией типов самих страхов и типов идолов символического театра как негативных ответов на страхи.

Если разделить наши предрассудки на три категории: идолов рода, идолов пещер, идолов рынка, – из которых, собственно, и состоят идолы театра (эписистемы) в целом, мы получим предрассудки, продиктованные биологической природой человека и его родоплеменными связями (идолы рода – архетипы коллективного бессознательного, Тень, хтон), предрассудки, продиктованные индивидуальными страхами (идолы пещер – личные комплексы, включая сексуальные), и предрассудки продиктованные языком и его конвенциями (идолы рынка – ложные интерпретации слов). Идолы рода растут из органов чувств, из животного мира. Идолы пещер – из субъективных фантазмов. Идолы рынка – из культуры и общения в социуме. Природа, человек и общество: род, пещеры и рынок – определяют три типа наших страхов (у Тиллиха – «тревог»). Природа, род связаны с физическим умиранием. Заблуждения, возникшие на природной почве, являются следствием нашего страха судьбы и смерти. Страх смерти – это страх перед временем, быстр отекущим и завершающемся. Этот эсхатологический страх является базовым и формирует нехватку общения – потребность в сообществе, во включенности, в солидарности, в защищенности от неминуемого будущего коллективным единством. Можно сказать, что это – нехватка согревающей любви. Заблуждения, возникшие на общественной почве, являются следствием нашего страха вины и ответственности. Страх вины – это вторичный страх перед самим сообществом, при помощи которого человек спасается от страха смерти, вытесняя один страх другим. Страх вины формирует нехватку ответственности, способности индивидуально нести наказание за свою самость и несхожесть – потребность в стойкости, отчаянном упорстве. Это – нехватка надежды. Наконец, есть еще и нехватка веры. Заблуждения, возникшие на личной почве, являются следствием нашего страха пустоты и отсутствия смысла. Речь идет о нехватке убежденности в том, что смысл бытия – Бог и Его принятие. Именно эти три страха: судьбы и смерти, вины и ответственности, пустоты и отсутствия смысла – Тиллих выделяет как базовые страхи (тревоги) человечества. С ними связаны три нехватки: нехватка любви, нехватка надежды, нехватка веры. В историческом измерении смены эписистем страх смерти является премодерным, страх вины – модерным, страх пустоты – постмодерным.

В каждом случае бездна Реального прикрывается Символическим. Страх судьбы и смерти (нехватка любви) прикрывается идолами рода. Страх вины и ответственности (нехватка надежды) заслоняется идолами рынка. Страх пустоты и бессмысленности (нехватка веры) сшивается идолами пещер. Чтобы разорвать Символическое и выйти непосредственно на Реальное, переработав свои страхи, нехватки, тревоги, необходимо осуществить радикальный поступок – моральное действие, подчиненное категорическому императиву, разрывающее цепочки означающих. Таким моральным действием является акт мужества. На каждый страх, или нехватку, и на каждого из идолов театра находится свой акт мужества, раздирающий символическую завесу Воображаемого навстречу бессознательным тревогам, навстречу травматической реальности бытия, навстречу тому невыносимому, встретиться с которым, тем не менее, – необходимо.

Ответом на страх смерти, на нехватку любви и на идолов рода является мужество быть частью. Ответом на страх вины, на нехватку надежды и на идолов рынка является мужество быть собой. Ответом на страх пустоты, нехватку веры и на идолов пещеры является мужество принять принятие. Эти виды мужества также выделил Тиллих, но он рассматривал их экзистенциально, а не психоаналитически. С точки зрения процедуры расшивки, чтобы окончательно избавиться от страха перед чем-то, что является принципиально Иным (смерть, вина, пустота), необходима изначальная сознательная идентификация с собственной Тенью, которая отличается от иллюзорно-компенсационной тем, что человек осмысленно рефлексирует своё бессознательное, переживая его как акт разрыва, а не переносит в сферу символов и затем слепо сливается с ним в «стокгольмском синдроме». Нужно пройти через то, что ты боишься, не закрываясь от него идолами. Нужна расшивка навстречу Реальному. Нужно научитсья плавать, бросив себя в воду.

Если человек боится мира, способного умертвить его, ему надо пройти через этот страх мира и смерти от мира до конца, первоначально слившись с ним (мужество быть частью). Если человек боится быть личностью и нести ответственность за содеянное им, ему нужно слиться со своей субъектностью и виной (мужество быть собой), отойдя от мира и публично изъяв себя из общества, сообщества, референтной группы. Если человек боится духовной пустоты, ему нужно принять отсутствие смысла как неумолимую экзистенциальную данность – данность абсурда. Речь идёт о трагедии значимого отсутствия позитивного образа Бога как некого молчаливого и лишенного означающих действенного присутствия (мужество принять принятие). Бог есть, но Он никак не обозначит человека, желающего обрести в Нём смысл бытия, но всё же Он милосердно принимает человека, предоставляя ему возможность самому, без помощи Отца и без отцовских господствующих означающих и пристёжек («Отец, зачем Ты меня оставил?»), перестроить свою субъектность в акте личного кенозиса, низведения в ноль, в акте личной молитвы в Гефсиманском саду. В этом и состоит высшая божественная любовь – в восстановлении себя из пустоты, из нулевой точки как отправного пункта реставрации самости.

Однако же далеко не каждый из нас способен на такое мужество. Далеко не каждый способен на радикальный разрыв с Символическим. Далеко не каждый способен в акте мужества поставить себя в вакуум символической структуры и из его зияния заново артикулировать себя, сознательно избрав ту систему ценностей и символов, которая соответствует его самости. Обычно, даже, если человеку удается выйти из символической зависимости, он так и «зависает» в пустоте. Он оказывается в вакууме пустыни Реального, над пропастью во ржи. Расхождение цепочки означающих – это ужас абсолютной свободы. Это – непосильное бремя одиночества, паники, вседозволенности. И тогда человек снова бежит