Как любовь формирует мозг ребенка? - Сью Герхард

Поведение людей с пограничным расстройством личности чаще самодеструктивно, чем разрушительно для окружающих, несмотря на то, что оно оказывает негативное воздействие на жизни других людей. В следующей главе мы рассмотрим, как криминальное поведение может также являться в некоторых случаях формой поведения человека с пограничным расстройством личности, который пытается справиться с яростью, которая стала следствием плохого обращения в детстве, нападая на других людей.

ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ

КАК ДЕТИ, С КОТОРЫМИ ОБРАЩАЛИСЬ ЖЕСТОКО МОГУТ НЕ СФОРМИРОВАТЬ СПОСОБНОСТЬ К ЭМПАТИИ

Дети, которые будут склонны к насилию в будущем, сейчас младенцы.

Когда вы ночью на улице встречаете подростка, его младенчество-это последнее, о чем вы будете думать. Но страх и гнев, которые его появление вызвало в вас, это, возможно, те самые чувства, которые он испытывает с самого детства, и именно они стали инструментом, превратившим этого ребенка в антисоциального бандита. Он преуспел в том, чтобы своими действиями заразить свою жертву своим страхом и злостью.

Будучи жертвами — реальными или потенциальными, — мы платим ему той же монетой нашими мыслями о наказании и заключении в тюрьму. Язык, который мы используем, свидетельствует об отвержении и антипатии. Мы осуждающе относимся к хулиганам, вандалам, ворам, бандитам, грабителям, убийцам. Это те слова, которые вызывают в сознании пугающий образ сквернословящего молодого человека, сплевывающего сквозь зубы, который носит с собой нож, нападает на других и угрожает нашей безопасности. Наши мысли на его счет достаточно ясны: он определенно не заботится о других — с чего бы нам заботиться о нем? Очень сложно сделать над собой усилие и представить, что этот бандит когда- то был ребенком. И чем более жестоким он является, тем меньше человеческого сочувствия ему достается. Молодой человек, который стреляет в незнакомца на улице, чтобы забрать у него мобильный телефон, или подросток, который бьет пожилую женщину в лицо, чтобы забрать ее последние сбережения, — за границей нашего понимания. Как они могли до такой степени опуститься и потерять человеческий облик? У Питера Фонаги есть ответ, он утверждает, что им не удалось в своей жизни обрести какой-либо значимой привязанности, которая помогла бы им слиться, отождествиться с кем-то, почувствовать себя в шкуре другого человека (Фонаги и др., 1997). Чувства других людей не кажутся им чем-то реальным, так как их собственные чувства никогда не были чем- то реальным для тех людей, которые что-то значили в их жизни.

Для меня стало удивительным открытием то, какими чувствительными оказались малолетние преступники, с которыми я работала в Тоттенхеме, бедном районе Лондона, под маской их мрачной показной смелости. За одним чернокожим подростком по имени Делрой — высоким, стеснительным и неуклюжим мальчиком — в Правовом центре, в котором я работала в 1970-х годах, числилась уже целая криминальная история, включавшая разбой и уличный грабеж. Я участвовала в его допросах и видела, что он пытался отвертеться от своей ответственности за совершенное. Он был настроен презрительно и был склонен оценивать свои действия как мелкие проступки, хотя последний случай с его дружком Мэнни включал в себя угрозу ножом пожилой женщине в автобусе.

Когда его задержали, он в свойственной подросткам строптивой манере потребовал у полицейского его удостоверение, и, согласно его собственному утверждению, полицейский отдал ему должное, схватив его за гениталии, после чего он получил оплеуху, от чего у него пошла кровь носом. Впоследствии его обвинили в сопротивлении аресту. Настал день судебных слушаний, но он так и не осознал, какие последствия его действия несли для окружающих, выражая явное неудовольствие тем, что ему приходится брать выходной на его работе в Теско, чтобы явиться в суд. Эго был день его семнадцатилетия. Я до сих пор помню выражение его лица, когда его приговорили к заключению в Борстале, наказанию, которого он никак не ожидал. Он выглядел таким сбитым с толку и обиженным, когда его заключили под стражу в суде, и таким юным. Когда у него забрали ключи, зажигалку и перочинный нож со словами сарказма: «Ты знаешь, тюремные сотрудники не любят, когда на них нападают с ножом», он заплакал. Я внезапно поняла, что он чей-то сын и только-только вышел из детского возраста.

Что же с Делроем пошло не так? Причина была в его генах, воспитании или его собственном неверном выборе? Спор об этом разразился на страницах книги Стивена Пинкера «Чистая доска» (2002). Он утверждает, что такие преступники, как Делрой, генетически отличаются от остальных людей. Линкер пишет, что мы должны «принять во внимание, что преступные наклонности могут быть унаследованы, так же как и приобретены позднее» (Линкер, 2002: 310). Он настаивает на том, что, «вне всяких сомнений, некоторые люди конституционально более склонны к насилию, чем другие»; мужчины, а особенно мужчины «импульсивные, с низким интеллектом, гиперактивные и страдающие недостатком внимания». Эти черты личности, он полагает, «проявляются в раннем детстве, продолжают себя показывать на протяжении всей жизни и являются в большинстве своем наследуемыми, хотя и не все из них» (Линкер, 2002: 315). Несмотря на то что Линкер не утверждает, что насилие является только вопросом генетики, такие описания преступников позволяют их считать своего рода продуктами плохих генов.

Акцент (профессиональный) Линкера на генетическую составляющую как главный источник агрессии, преступного или антисоциального поведения основан на обзоре Линды Мелей (1995), которая утверждает, что исследования близнецов обнаруживают «значительное» генетическое влияние на преступное поведение (0,60 наследуемости). Есть также свидетельства, что агрессивность в детстве является предсказателем преступности во взрослом возрасте (Пулккинен и Питканен, 1993; Денхам и др., 2000), вероятно подтверждая веру генетиков в важность врожденных факторов. Также в исследовании генетика-бихевиориста Реми К ад орет было обнаружено, что дети родителей с преступными наклонностями имеют большую вероятность также стать преступниками, даже когда их усыновляет другая семья (Кадорет и др., 1995). Эти выводы кажутся явным доказательством того, что корни насилия и преступности уходят в гены.

Однако в результате недавнего метаанализа этих свидетельств (Хиун Ри и Вальдман, 2002) было выявлено, что наследуемость антисоциального поведения переоценена. При более подробном изучении методологии различных исследований было обнаружено, что уровень наследования гораздо более низкий. Этот результат находится в большем соответствии с доказательствами исследований на животных. По-видимому, ваши гены более ответственны за вклад в совершение преступлений против собственности, чем преступлений, связанных с насилием, в соответствии с данными Мелей, что ставит ученых в странное положение лиц, отслеживающих гены взломщиков. Насильственные преступления же оказались связаны со сложными родами и отказом матери от ребенка в течение первого года его жизни (Рейн и др., 1997с). Многие насильственные преступления также совершены под воздействием алкоголя, а не генетической предрасположенности, согласно результатам работы Майкла Бомана из Швеции (1996).

Повторюсь, если рассматривать тему генетической предрасположенности шире, многие генетики и исследователи указывают на то, что есть гены, которые отвечают за такие признаки, как голубые глаза или темные волосы, гены не кодируют и не могут кодировать социально определяемые признаки. Не существует гена «агрессии» или гена «преступности», несмотря на то что существуют другие наследуемые факторы, которые делают индивида восприимчивым к тому или иному воздействию социального окружения. В любом случае, не достаточно генов для того, чтобы определить все связи в нашем мозге и нервной системе заранее, поэтому роль генов заключается в создании базовых поведенческих конструкций, таких как умение плакать и кричать, умение бояться, но не то, чего именно стоит бояться или как относиться к конкретным людям. Поведение отражает наши генетические особенности лишь отдаленно, так как наше поведение является результатом обучения и биохимической организации в определенной среде. Гены не действуют отдельно от среды, а откликаются на ее воздействие достаточно гибко, включаясь и выключаясь при необходимости, часто в течение нескольких минут или часов. Они также по-разному проявляются в разных условиях среды. Майкл Раттер приводит пример того, как ген риска может проявляться как в сфере преступности, так и в творческой среде.

Как же тогда интерпретировать выводы Кадорет о том, что антисоциальное или криминальное поведение передается каким-то образом от родителей детям? Его исследование было проведено на приемных детях, что является наиболее распространенным методом для определения того, что является генетически заложенным, а что приобретенным. Кажется, что это добавляет значимости выводам о генетическом влиянии? Если не впадать в академический спор о природе и воспитании, мне кажется, что в исследовании есть белые пятна. В нем не придается значение условиям, в которых протекала беременность и первый год жизни ребенка, а также их влиянию на формирование поведения в будущем. Во многих исследованиях приемных детей не уточняется возраст, в котором состоялось усыновление, оставляя открытым вопрос о том, успел ли ребенок сформировать гиперчувствительный механизм реагирования на стресс, а также, возможно, уже успел освоить какие-то поведенческие стратегии до момента усыновления.