Реквием для свидетеля - Олег Приходько

Стол накрыли по его настоянию на кухне. Сухоруков выйти к ужину не пожелал, Мария Васильевна вышла от него раскрасневшаяся, но тут же взяла себя в руки.

— Простите нас, — сказала Першину. — Его тоже можно понять — привык командовать.

— Вы не беспокойтесь, — улыбнулся Першин. — На вашей жизни мое появление не отразится плохо. А не приди я — и вы, и Вера мучились бы из-за разлуки. Зачем же страдать от холода, если можно заткнуть дыры?

Через полчаса пришел Сергей — флегматичный увалень на голову выше Першина, — они оказались за столом впятером, а с учетом того, кого Вера носила под сердцем, — вшестером, значит — в подавляющем большинстве.

От Сорокиных, сославшись на ночное дежурство, Першин вышел в одиннадцатом часу. Тучи иссякли, стекли на землю, и на подсвеченном умытой Москвой небосклоне проблескивали первые звезды.

На Сухаревке Першин позвонил из автомата.

— Господин Григорьев?

— Кто спрашивает? — не слишком приветливо отвечал Григорьев похмельным голосом.

— Фамилия моя Першин, но она вам ни о чем не скажет. Не могли бы мы с вами где-нибудь встретиться? Это важно для нас обоих.

— Почему вы так думаете? — не сразу откликнулся на предложение журналист.

— Вы писали о налете на Можайском шоссе. Я могу сообщить кое-какие сведения, которые вас заинтересуют.

В трубке снова наступила тишина. Скорее всего Григорьев чувствовал, чем чреват интерес к этим сведениям, и опасался встречи с незнакомцем.

— Не бойтесь, — догадался Першин, — я не причиню вам зла.

— Если бы боялся, то не писал бы на эти темы! — недовольно парировал Григорьев. — Когда и где?

— Сейчас. Мне дорого время. А где — определите сами, у меня есть машина.

Пауза.

— Приезжайте в бар гостиницы «Алтай».

— Я не знаю вас.

— Бармен вам покажет.

— До встречи, — сказал Першин, но Григорьев уже повесил трубку.

Макс, как пожелал представиться сам журналист, оказался худощавым высоким человеком лет сорока, чье пристрастие к спиртному уже успело отразиться на одутловатом, со впалыми щеками и отеками у выпуклых глаз лице.

Загорелые его кисти с длинными пальцами пианиста лежали на полированной стойке бара спокойно, голова поворачивалась с величавым достоинством, и рукопожатие оказалось неожиданно крепким.

— Я могу включить диктофон? — спросил он у Першина, когда тот, справившись у бармена, занял свободное место за стойкой рядом и заказал себе минеральной воды со льдом.

— Как хотите.

— Так что же заставило вас разыскать меня?

— Мне нужна ваша помощь. По вашей статье я догадался, что вы аккредитованы на Арбатской площади, это так?

— Не я же один, — неопределенно повел бровями Григорьев и щелкнул изящной электронной зажигалкой на цепочке.

— Послушайте, Макс, мне срочно нужны данные об одном человеке. Ничего секретного — скупая анкета. Но вы же понимаете, что если я приду в пресс-центр Минобороны, то меня просто арестуют.

— Только на одного? — усмехнулся Григорьев и подозвал бармена: — Боря, повтори!

— Хотя бы.

— Вы кто, киллер?

— Хирург.

Это произвело на Григорьева впечатление большее, чем если бы Першин назвался киллером или даже адмиралом британского флота.

— И муж Луизы Градиевской, которого городская прокуратура подозревает в ее убийстве…

Бармен поставил перед журналистом рюмку с темной вязкой жидкостью. Тот пригубил зелье, почмокал губами и покачал головой с видом заправского дегустатора, но промолчал, очевидно, давая таким образом понять, что пока информация для него никакого интереса не представляет.

— Я ее второй муж, — уточнил Першин. — Первым был Федор Борисович Градиевский. Идея акционировать военное предприятие «Ладья» принадлежала ему. В 1994 году его взорвали в собственном автомобиле. По некоторым данным, в прошлом он был кадровым контрразведчиком, служил в Девятом управлении, охранял нынешнего Президента, когда тот еще был Первым секретарем МГК. Затем основал фирму «Ост» в Белграде, разместил на производственных площадях «Ладьи» «Ной» во главе с нынешним директором Масличкиным и «Спецтранс», где стала работать коммерческим директором его, а затем и моя супруга Градиевская. Ею был основан филиал в Северодвинске. Я полагаю, что место размещения филиала не случайно — там ведь находится база Северного флота, оснащенного ядерными реакторами. Впрочем, я не специалист, это — так, размышления вслух. Но мне известно, что специализированные транспортные средства той фирмы, где работала Луиза, перевозили радиоактивные материалы. Сбыт суперсовременного навигационного оборудования, которое производит «Ной», контролируется Министерством обороны. Член Консультативного совета Ковалев, по всей вероятности, поинтересовался тем, чем ему интересоваться не следовало, — его попытались убить из «АК-74», но только ранили. Он был доставлен в нашу 14-ю больницу. По распоряжению Генпрокуратуры у его палаты выставили усиленную охрану. Его хотели допросить во что бы то ни стало и для этого настояли на повторной операции. Так вот… Накануне мне позвонили домой и сказали, что ряд высокопоставленных лиц не заинтересован, чтобы он дал показания. И пообещали солидное вознаграждение, если Ковалев не выживет. Спасти его все равно бы не удалось, это понимали все члены консилиума — он умер на столе сам. На сорок второй минуте операции. Но имя человека, который звонил, мне известно…

Григорьев снял маску непроницаемости и слушал Першина с напряженным вниманием. После того как Першин произнес последнюю фразу, пальцы его собрались в кулаки, глаза заблестели, на бледные скулы набежал румянец, и скрыть своей заинтригованности он уже был не в состоянии.

— Откуда?! — спросил он.

— Долго рассказывать.

— Почему же я должен вам верить?

— А вы не верьте. Считайте, что в полночь вам позвонил сумасшедший, чтобы подарить сюжет для детективного романа.

— На сумасшедшего вы не похожи. Чего вы хотите?

— Меня интересует личность генерала Епифанова. Взамен я назову вам несколько фамилий — тех, которые известны мне наверняка. Может быть, спустя какое-то время сумею представить доказательства. Но скорее всего вам придется искать их самому — это не по моей части.

Григорьев надолго замолчал, прикидывая выгоду от сделки или взвешивая свои возможности.

— Попробую, — ответил наконец.

— Вас подвезти?

— Спасибо, я живу вот в этом доме. Позвоните мне завтра в десять. Многого не обещаю, но надеюсь, что биография генерала государственной тайны не представляет. Попытаемся взять у него интервью.

— Не пытайтесь. Его нет в Москве. И в России, я думаю, тоже.

Больницу во внеурочное время Першин посещал и раньше, поэтому его появление ни у кого ни вопросов, ни удивления не вызвало.

Он взял ключ от зайцевского кабинета, запершись, ящик за ящиком обшарил письменный стол. Журнал, в который законопослушный Зайцев записывал занятость врачей, номера закрепленных за ними палат, фамилии и диагнозы пациентов, время проведения операций и прочее, что так или иначе могло ему понадобиться на случай возникновения каких-либо трений с персоналом, он нашел в шкафу. Перелистав его, отыскал свою фамилию. В клеточках за 14, 15, 16 и 17-е числа стояли прочерки. На странице справа в графе «Плановые операции» было записано: «КОВАЛЕВ ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ. Vulnus sklopetarium. Повторно». Далее по-латыни вкратце следовало описание операции, перечислялись фамилии принимавших в ней участие врачей и, наконец, в нижнем углу: «КОВАЛЕВА ИНЕССА ВЛАДИМИРОВНА, жена, Хорошевское шоссе, 13 — 201. Тел. 945-28-61». Першин выписал адрес вдовы Ковалева в блокнот и положил журнал на место, на сей раз подумав о крохоборе и перестраховщике Зайцеве с благодарностью.

А потом он написал заявление об уходе по собственному желанию и положил его под стекло на столе. Перед тем, как поставить свою подпись, подумал минуту и размашисто приписал:

«Praemia cum poscit medikus, Satan est»[5].

Из затеи вздремнуть ничего не получалось — сон не приходил. Мимо по коридору прошла толстая медсестра Зина. Простучал костыль полуночника-больного. Сонно разговаривал Ефремов по телефону в комнате дежурного врача за стеной. К приемному покою подкатила «неотложка» и остановилась; синие проблески ее маячка пульсировали на потолке…

Доктор Саллаба умер вскоре после Вольфганга.

В 1813-м умер Клоссет — главврач венской больницы.

Оба пользовали членов императорской семьи, оба наблюдали помощника капельмейстера собора св. Стефана Моцарта. Констанце рекомендовал их ван Свитен — тот самый, что вскоре распорядился хоронить Амадея по третьему разряду.

Ван Свитену благоволил новый император Леопольд.

Не сразу, но врачей все же убрали — как свидетелей тени, ложившейся на верховную власть. Оставлять свидетелей было не в ее правилах…