Запретное чтение - Ребекка Маккаи

Прокрутив в голове сказанное, я сообразила, что поступила не слишком правильно, намекнув на сходство родителей Иэна с нацистами.

Иэн секунду молчал, а потом вдруг спросил:

— А вы знали, что Гитлер хотел быть художником, но не смог поступить в художественную школу и поэтому стал нацистом?

— Да, я об этом слышала.

— Представляете, если бы он поступил в художественную школу, весь мир был бы другим!

— Это лишь еще раз доказывает, — подхватила я, — что людям нужно позволять быть самими собой. Когда их лишают такой возможности, они становятся несчастными и отвратительными.

Иэн расхохотался:

— Представляете, приходите вы в музей, а экскурсовод такой: «Здесь вы видите прекрасного Моне, а там, слева от вас, — ранний Гитлер». Вот прикольно было бы, правда?

Я не могла придумать, как бы незаметно снова вернуться к нашей теме.

— А потом вы заходите в магазин сувениров при музее, — продолжал фантазировать Иэн, — и такая: «О, взгляните на этого прекрасного Гитлера! Я повешу его у себя в спальне!» И люди носили бы футболки с Гитлером.

— Да, — согласилась я. — Это было бы куда лучше.

Глядя на далекие поросшие зеленью горы, я размышляла о словах Леона про «нацию беглецов» и думала, что в детстве как-то упустила ритуал бегства из дома, когда рассерженный ребенок прячется в домике на дереве с рюкзаком, набитым шоколадными батончиками, и вдруг вспомнила, что однажды я все-таки убежала, ну, или, по крайней мере, совершила нечто очень похожее на побег. Я много лет не вспоминала об этом случае, а сейчас передо мной вдруг отчетливо возник забытый образ: мне десять лет, и я сижу на корточках под своим письменным столом. В то утро я долго была в гостях этажом ниже — у Тамары Финч, а когда вернулась домой, в прихожей стояла такая тишина, что казалось, весь дом погрузился в глубокий сон, и мне захотелось стать частью этого забытья. Я вошла в квартиру как можно тише и свернулась калачиком у себя под столом — оттуда мне видно было окно, за которым падали огромные снежные хлопья. Я держала перед собой раскрытую книгу, но не читала ее. Я представляла себе своего дедушку, исчезающего в бескрайних сибирских снегах. Я не сердилась на родителей, мне даже не было грустно, просто не хотелось разрушать опустившееся на дом волшебство. Даже когда родители принялись спрашивать друг у друга, вернулась ли я домой, и даже когда они позвонили мистеру Финчу, я продолжала сидеть словно парализованная и не желала возвращаться к жизни. Только когда мать подняла трубку телефона, чтобы позвонить в полицию, я наконец вышла из комнаты и, зевая, объяснила, что уснула у себя под столом. За это они не могли на меня разозлиться — и действительно не разозлились.

Возможно, если бы тогда мою выходку обнаружили, если бы усадили меня за стол и как следует пропесочили, накричали или даже отлупили, сейчас я бы не попала в эту передрягу. Я бы еще в детстве усвоила этот урок: человек не может исчезнуть. По крайней мере, не в Америке и не в наши дни. Раньше я думала, что можно исчезнуть в заснеженных русских полях. (Может быть, именно поэтому я согласилась везти Иэна на север, с каждыми двадцатью милями температура падала на градус, и каждый день мы наблюдали вдоль дороги все более застарелые снежные сугробы.) Но нет, даже это оказалось неправдой. Никакой Сибири больше не существовало. И исчезнуть с лица земли теперь было совершенно невозможно.

Уже в сумерках мы остановились в Беннингтоне, потому что Иэн вспомнил, что читал о битве при Беннингтоне, когда готовил доклад. В центре все было закрыто, и спросить было не у кого. Раскладная брошюра, которую мы подобрали на заправке, сообщала, что в городе есть музей Войны за независимость, но, когда я предложила Иэну заночевать здесь, чтобы посетить музей наутро, это не вызвало у него большого энтузиазма.

— Я не очень-то люблю музеи, потому что все время боюсь нечаянно включить сигнализацию, — сказал он.

Я даже стала сомневаться, что ему действительно так уж интересны эти парни с Зеленых гор — возможно, они просто были единственным, что он знал о Вермонте. Мы взяли брошюру, запаслись сладостями в дорогу, и еще Иэн купил на свои последние деньги очки в зеленой оправе и с зелеными стеклами, на которых было написано «Я ♥ Вермонт».

Мы проехали еще немного на север и остановились в отеле на короткой центральной улице городка, название которого мы так и не узнали. Полы в отеле были перекошены, и шаги отзывались таким гулом, словно под досками ничего не было. Иэн убедил себя, что здесь водятся привидения. Мы были единственными постояльцами, но пока мы ужинали в кафе на первом этаже, оно постепенно стало заполняться местными жителями. Все с интересом на нас поглядывали, но, наверное, просто потому, что мы были приезжими, а может, потому, что Иэн непременно решил весь ужин не снимать зеленых очков, которые нацепил поверх обычных, чтобы молоко в стакане казалось зеленым.

Впервые с тех пор, как мы побывали у Лабазниковых, я почувствовала, что проголодалась. Проголодалась, устала и намерзлась, несмотря на огромное количество неполезной еды, которую мы съели за все время путешествия, несмотря на то что каждый вечер я врубала на полную мощь гостиничные обогреватели, несмотря на адреналин и кофеин, которые теперь текли в моих венах вместо крови. Мне хотелось наесться теплого хлеба, закутаться в одеяло и лечь спать. Мне хотелось съесть целый черничный пирог. Наверное, я тосковала по дому, непонятно только, по какому такому дому. По дому, которого не было.

В понедельник сбитая с толку библиотекарша и очень странный ребенок съели шоколадный батончик, немного чипсов «Принглс», жирную пиццу пепперони, два чизбургера и выпили банку колы. Но продолжали ехать вперед.

Во вторник они съели шесть пончиков с сахарной пудрой, два бледных салата из фастфуда, равиоли с соусом маринара и выпили украденную бутылку дорогого шираза. Но продолжали ехать вперед.

В среду они съели две тарелки яичницы, один сэндвич с помидорами, салатом и беконом с воткнутыми в него кудрявыми зубочистками, одну кесадилью, несколько прихваченных в ресторане мятных леденцов, а также выпили шесть стаканов апельсинового сока, два больших стакана колотого льда со вкусом вишни и выкурили одну сигарету. Но продолжали ехать вперед.

В четверг они съели два пончика, двенадцать шоколадных печений «Орео», два сэндвича с индейкой, спагетти с фрикадельками и чесночный хлеб Марты Лабазниковой и выпили стаканчик апельсинового сока с двумя пакетиками сухих сливок «для консистенции» и очень много кофе. Но продолжали ехать вперед.

В пятницу они съели немного канадского бекона, яичницу-болтунью с овощами, сыр, хлеб, джем, арахисовое масло, салями, горчицу, а также выпили молоко и пиво (очевидно, именно так завтракают русские люди, когда попадают в Америку) и чуть позже добавили к этому два молочных коктейля, четыре тайленола и немного «эм-энд-эмсов». В ту ночь они чувствовали себя препаршиво.

На следующий день была суббота. Они выпили два натуральных смузи из свежей зелени и почувствовали себя немного более здоровыми, чем накануне.

Вот, собственно, и все. Они так и не смастерили себе непробиваемый кокон.

И не сумели превратиться во что-нибудь другое.

И улететь куда-нибудь далеко-далеко им тоже не удалось.

Мы договорились чуть раньше, что на этот раз в целях экономии снимем одну комнату на двоих, но для этого мне пришлось пообещать Иэну, что я не буду заставлять его выключать свет на прикроватном столике и ложиться спать. Я быстро убедила себя, что, если я предстану перед судом, будет не так уж и важно, ночевали ли мы в отелях вместе или порознь. К тому же оказалось, что снимать одну комнату на двоих намного проще: разговорчивая женщина за стойкой регистрации решила, что Иэн приходится мне сыном, и спросила у него, в каком он классе и как называется его школа. («Школа Святой Марии при Церкви Бога», — ответил Иэн и долго гордился своим ответом, приговаривая: «Вот это круто! Теперь она подумает, что я католик!»)

В восемь тридцать, когда мы поужинали и съели две полные корзинки бесплатного хлеба, я отвела Иэна в номер, а потом решила, что больше всего на свете сейчас мне хочется спуститься обратно и напиться. Конечно, не до такого состояния, чтобы начать рассказывать всем подряд, чем я здесь занимаюсь, но до такого, чтобы хотя бы на минуту-другую перестать думать, что происходит сейчас в Ганнибале, зачем Рокки звонил Гленну, что Лорейн сказала полиции и сидят ли у нас на хвосте Дрейки в полицейской машине. Иэну я сказала, что отлучусь, чтобы воспользоваться местным телефоном и сделать важные звонки.