Претендент - Гарольд Хоук

— Последнее зелание полагается? — криво усмехнулся Головастик.

Штольц пропустил его слова мимо ушей, встал и громко произнёс:

— Дик Кунц, именем камрада-командира Че Гуано и великого команданте Фиделя ты приговариваешься к высшей мере наказания — расстрелу за измену святому делу революции и предательство веривших в тебя товарищей. Приговор окончательный и пересмотру не подлежит. Приговор немедленно привести в исполнение. Твоё последнее слово, Кунц.

— Дай мне виски и холосую сигалу. Хоть пелед смелтью немного зизни поладоваться.

Штольц выдвинул ящик, порылся, разгребая сваленные как попало бумаги и всякое барахло. Извлёк на свет дорогую сигару — подарок самого Че — сунул в карман и выглянул из палатки.

— Через пять минут здесь должна быть машина.

Макклин помчался выполнять приказ. Штольц несколько секунд смотрел ему в спину, потом вернулся к арестованному, вынул из кармана плоскую фляжку, зашоркал крышкой по резьбе. Кунц почувствовал запах отличного виски, обхватил горлышко губами, запрокинул голову. Кадык забегал, проталкивая в пищевод чудесный напиток. С каждым глотком по измученному телу разбегались волны тепла.

— Ну почему ты не взял дредноут? — спросил Зигмунд, плотно заворачивая крышку пустой фляжки. — Пересчитывал бы сейчас где-нибудь заслуженные денежки, да и меня бы в накладе не оставил.

— Колабль здесь не плисём, ты меня устланяесь из-за Либби. Боисся, сто я всё Се Гуане лассказу.

С улицы донёсся шум мотора, послышался скрип тормозов. Спустя мгновение хлопнула дверь и в палатку просунулась голова Макклина.

— Транспорт прибыл, — закричал он. — Куда едем?

— Сядем в машину — расскажу. Забери предателя и садись за руль, — сказал Зигмунд, проверяя, хорошо ли достаётся из кобуры пистолет.

Охранник вошёл в палатку, сдёрнул Кунца со стула, толкнул вперёд.

— Пошевеливайся, сволочь, — прикрикнул он, замахнувшись автоматом. Кунц одарил его презрительным взглядом и поковылял к выходу.

47

Штольц последним выбрался из палатки, увидел пятиместный грузовичок с небольшим кузовом и распахнутой задней дверью. Кунц одной ногой стоял на подножке, связанные за спиной руки мешали, без посторонней помощи он никак не мог залезть в просторную кабину. Помощь пришла в виде удара в спину автоматным прикладом. Дик буквально влетел внутрь, упал вниз лицом между сиденьями. Охранник схватил его за шиворот, кулем водрузил на широкий диван.

— Сиди здесь и не рыпайся, — зачем-то сказал он, будто пленник мог убежать.

Кунц завозился, затёкшие руки ныли за спиной, мешали нормально сидеть. Он поёрзал ещё немного, нашёл приемлемое положение и затих. Громко щёлкнули замки передних дверей, кабина дважды дрогнула. Зажужжал стартёр, двигатель рыкнул и затарахтел, грузовичок затрясся, громыхая разболтанными бортами кузова.

— Куда ехать? — услышал Кунц голос охранника.

— Выедешь за ворота, сразу поверни направо, километров через пять увидишь рощицу. Тормозни перед ней, там его и расстреляем, — прозвучал в ответ сочный баритон Штольца.

Охранник газанул, машина помчалась по лагерю, поднимая колёсами тучи пыли. Попадавшиеся на пути мятежники заблаговременно отскакивали в стороны, пропуская грохочущий грузовик.

За пределами лагеря, автомобильчик резво заскакал по ухабам. Дороги как таковой здесь не было, мятежники особо не пользовались этим направлением, они в основном передвигались в сторону пустоши, где засели железные полки Федерации.

Водитель крепче вцепился в руль, «баранка» так и норовила выскочить из рук и от него требовались недюжинные усилия, чтобы машину не выбросило в кусты.

В кабине сильно трясло, и если Макклину было за что держаться, то Штольц проявлял чудеса изобретательности. Сначала он попробовал упереться руками в потолок, но они быстро затекли и ему пришлось отказаться от этой идеи. Потом упирался в крышку «бардачка», но и это мало помогло, его мотало по кабине, будто он находился не в машине, а на борту катера во время шторма. Наконец Зигмунд вцепился в край пассажирского кресла, вдавил ноги в пол и тесно сжал зубы. Разговаривать при такой болтанке не хотелось да и чревато последствиями, откусишь язык на какой-нибудь кочке и пиши пропало.

Лучше всех в этой ситуации было Головастику. На первом ухабе его опрокинуло на спину. Несколько дополнительных телодвижений и вот он растянулся во весь рост и никакая тряска уже не страшна, и можно чувствовать себя счастливым, если б не ноющее от боли тело, затёкшие кисти рук и осознание того, что жить осталось не так уж и много.

Пытка бездорожьем закончилась, грузовичок повернул у переднего края деревьев, с визгом тормознул, качнулся на рессорах и замер, пощёлкивая остывающим двигателем.

— Приехали! — воскликнул Макклин, спрыгнул на землю и потряс руками. Накопившееся в мышцах напряжение требовало выхода, вот он и старался, как мог.

— Бери лопату, копай могилу, — сказал ему Штольц, вынул пистолет и направил на Кунца.

— А почему я?

— Хочешь, чтоб я копал? Зигмунд перевёл оружие на охранника.

— Нет, камрад Штольц! Как вы могли такое подумать?

— Может, развязать смертнику руки и дать лопату ему?

— Ага! Он ей же нас и укокошит!

— Тогда в чём дело? — приподнял бровь Зигмунд.

— Ни в чём, — Макклин извлёк лопату из кузова. — Я просто так спросил.

— Просто так ты сейчас пойдёшь и выроешь яму, во-о-н под тем деревом, — Штольц показал стволом пистолета на могучего исполина далеко выступившего из основного массива.

Боец отправился к роще. Вскоре он ожесточённо вгрызался в землю, отбрасывая далеко в стороны пласты срезанного дёрна.

Штольц ещё сколько-то понаблюдал за ним, потом повернулся к Дику. Тот занял прежнее положение и сидел с закрытыми глазами, вернее с одним закрытым глазом, второй и так не открывался из-за огромного синяка.

Зигмунд не без содрогания посмотрел на изуродованное лицо с корками запёкшейся крови, вынул из кармана сигару, распечатал и долго водил перед обрезанным кончиком огоньком зажигалки.

— На покури, — он перегнулся через сиденье.

Кунц обхватил похожими на сливу губами острый конец табачной скрутки, глубоко затянулся, невзирая на правила курения сигар.

— Холос табасёк, с тем дельмом не славнится.

Штольц оглянулся на увлечённо копавшего яму мятежника. Убедившись, что тот далеко и не сможет подслушать, начал разговор:

— Дик, давай без обид. Сегодня ты, завтра я. У нас у всех судьба висит на волоске. Просто так сложились обстоятельства и мне пришлось выбить из тебя признание.

— Да я всё понимаю… — Кунц сделал очередную затяжку. — Сам такую лаботу выблал. Обидно только, сто мало позил. Ну нисего, ты не надолго меня пелезивёсь.

— С чего ты взял?

— Не надо было с Либби мутить, — Дик кивнул в сторону рощи. Охранник уже по колено ушёл в землю, но продолжал с прежним рвением орудовать лопатой. — Ты увелен, сто кломе него и меня её больсе никто не видел?

Штольц вспомнил безумные глаза командира, направленный в лоб пистолет, судорожным глотком выдал пробудившиеся внутри чувства.

— Во-во! И я о том, — довольно хохотнул Головастик и тут же сморщился: избитое тело отзывалось на каждое движение острым приступом боли. — Так сто до сколой встлеси, камлад. На том свете состёмся. Он отвернулся к окну и стал молча курить сигару.

За всё время пока водитель копал яму, они больше не сказали ни слова. Дик думал о своём, а Зигмунд, приоткрыв дверь, смотрел на проплывающие в небе облака.

Через полчаса охранник воткнул лопату в холм вынутой земли и вернулся к машине.

— Могила готова, — доложил он, очищая ладони.

— Возьми автомат и отведи смертника к месту казни, — сказал Штольц, пряча пистолет в кобуру.

Макклин закинул оружие на плечо, распахнул заднюю дверь:

— Выходи!

Дик вылез из кабины, в тело вонзились тысячи раскалённых игл, но он даже не поморщился. Эти ублюдки не дождутся от него ни стонов, ни мольбы о пощаде. Он покажет им, как умирают настоящие мужчины.

— К месту расстрела, шагом марш! Макклин подтолкнул смертника прикладом в спину, сам отправился следом. Штольц шагал позади конвоира, не сводя глаз с бритого затылка.

Медленно переставляя ноги, Дик приблизился к свежевырытой могиле, встал на краю, поднял изуродованное лицо к небу и долго смотрел на диск Адониса. Налетевший откуда-то ветерок зашуршал листвой, затрепал волосы, забрался под лохмотья одежды, защекотал кожу.

Дик старался не моргать уцелевшим глазом, он уже ничего не видел, всё залил яркий ослепительный свет. По щекам покатились слезы, но это была не жалость к себе, а обычная реакция организма на внешние раздражители.

Он не мог дать себе ответ, зачем терзал единственный глаз. Может, потому, что не хотел перед смертью видеть царящее вокруг буйство жизни, а может, по какой-то другой причине. Во всяком случае, так поступить со слухом он не мог и прекрасно слышал шорох травы под набегами ветра, тихий шелест листвы, жужжание насекомых и пение птиц. Природа будто говорила ему: жизнь вечна её нельзя оборвать градом обжигающих пуль.