Шамабад должен гореть! - Артём Март

был крайне удивлен тем, что мы нашли на границе какую-то девчонку. А потом, узнав о том, что Клим ее отпустил, он впал в холодную ярость.

И хотя начальник заставы, лично говоривший со мной по проводной связи, старался не показывать своего настроения, по слегка подрагивающему голосу я ясно понимал, в каком он бешенстве.

Тогда он приказал нам вести пограничный поиск по мере сил. Предупредил, что к нам движется еще одна поисковая группа.

— Девчонка, возможно, пыталась перенести на нашу сторону мины, — сказал шеф, — я лично обнаружил рюкзак с двумя минами на том месте, где ваш наряд застрелил медведя. Ищите. Постарайтесь захватить нарушительницу.

Ворон мог брать след давностью в два часа, потому время еще оставалось. И пес взял запах Амины.

Он вывил нас троих вниз, к реке. Повел туда, где лежали тела погибших душманов. А потом потащил и дальше. Однако спустя метров сто пятьдесят след терялся на крутом берегу Пянджа.

— Ушла, — сказал я, осматривая берег под фонарем Вани. Потом глянул на темные речные воды, бегущие перед нами.

Здесь течение было не столь сильным, как в том месте, где мы спасли Амину, но девчонка явно не решилась бы пересечь Пяндж вплавь. Значит, все было очевидно.

— Неужели нырнула? — Задумчиво спросил Белоус, одарив меня недоумевающим взглядом.

— Нет. Это вряд ли.

Он помрачнел. Глянул на молчаливого и грустного Клима волком.

— Значит, ей помогли, — сделал верный вывод Ваня. — Ее забрали. Скорее всего, на плоту.

— Верно, — я кивнул. — И эти четверо были одними из тех, кто должен был сопроводить девчонку на ту сторону. Кажется, они решили, что мы ее взяли, а потому и попытались отбить.

— Она что-то знала, — с мрачной задумчивостью сказал Ваня.

— Если она и помогает им, то не по своей воле, — вдруг подал голос Клим.

Мы с Ваней переглянулись. Я вздохнул.

— Знаешь, зачем она была тут, на нашем берегу? — Спросил я.

Вавилов молчал.

— Она пыталась перенести на советскую сторону две мины. Перетаскивала к нам оружие, совсем как те «пастухи», которых мы взяли не так давно.

Настоящее изумление появилось на лице Клима. Даже в желтом отсвете фонаря я увидел, как он побледнел.

— Откуда ты знаешь?..

— Таран рассказал, когда я выходил с ним на связь.

— Я… Я… — Клим принялся открывать и закрывать рот, словно рыба, лишенная воды.

— Пойдем, — сказал я и хлопнул его по плечу. — Нужно доложить, что нарушитель Границы ушел на ту сторону.

Белоус промолчал. Приказав Ворону идти «рядом», он последовал за мной. Все, даже сам Клим, понимали, какую ошибку допустил сегодня Вавилов.

Я не осуждал его за это. Не злился на него. Ни в том, ни в другом не было смысла. Единственное, что тут можно было сделать — это выводы. Выводы о том, что этот человек не способен выполнять долг пограничника. По крайней мере, сейчас.

* * *

Утром следующего дня. Где-то в кишлаке Комар.

— Ты должна уехать немедленно, как только люди Юсуфзы уйдут отсюда, — сказал старый Шад, тяжело опускаясь на пыльный ковер, лежавший в углу. — Амина, что ты там пишешь?

В небольшом домике с глиняным, потрескавшимся от времени полом было темновато. Свет проникал в единственное окошко, расположившееся в плоской крыше.

Амина, сидевшая на коленях, прямо на полу, обломком карандаша шкрябала по грязноватой странице листа, вырванного из своей школьной тетради. Ловила зайчик тускловатого серого света, пробивавшегося сначала сквозь пасмурное небо, а потом и через крохотное окошко.

— Амина, ты меня слышишь?

Девушка не обратила внимания на своего деда. Она была занята.

Шад был стар. Девчонка точно не могла сказать, сколько ему лет. Да он и сам не мог, ведь никогда не считал годы от своего рождения.

Однако на вид родному деду по линии матери, Амина могла дать лет шестьдесят пять — семьдесят. Может, меньше, если сделать скидку на тяжелую жизнь в кишлаке.

Шад был не немощен, как хотела представить его пограничникам Амина. И уж тем более, его не звали Захидом, как она сказала шурави.

Несмотря на возраст, это был еще вполне себе крепкий, хоть и худоватый старик, прекрасно управлявшийся с сохой и плугом.

— Амина!

— Тише, дедушка, — проговорила Амина, поставив точку у последнего слова своего письма. — Я тебя слышу.

— Ты должна уехать! Должна уехать сегодня же ночью! — Шад встал, опираясь на колено. Потом выпрямился.

Приблизившись к внучке, положил ей руку на плечо.

— Что ты пишешь?

— Дедушка, я не могу, — Амина тут же спрятала записку, опасаясь, что дед различит крупные и неловкие буквы русского языка, которые она с таким трудом, в неудобной позе, выводила остатком карандаша.

— Ничего. Ничего такого, дедушка.

Шад вздохнул. Снова опустился на пол рядом со своей внучкой.

— Ты сделала большую ошибку, когда решила приехать в Комар. Тебя могли убить только за то, кто ты такая. Но… — Он горько поджал большие, обветренные губы, тронутые старческими пятнами, — но вышло еще хуже.

— Я понимаю. Понимаю, дедушка, — Амина обернулась к нему, тронула морщинистую жесткую щеку. — Ты желаешь мне только добра. Но разве я могла сидеть у дяди, когда мой отец…

— Могла… — грустно сказал Шад. Потом добавил строже и напористее: — Могла. И должна была. Комар не место для девиц вроде тебя. Тут идет война. Каждый день шурави сцепляются с бандами душманов. Здесь нет для тебя места.

Амина погрустнела. Принялась мять карандаш в тонких пальцах.

— Вчера я едва тебя не потерял. Чуть не умер, думая о том, как ты исполняешь их волю, Амина. Хватит.

Шад взял девушку за плечи, обратил к себе.

— Если ты не думаешь о себе, подумай хотя бы обо мне…

— Я не могу, — тихо ответила Амина.

Шад молчал, глядя на своенравную внучку глубоким, мудрым взглядом.

— Ты очень похожа на твою маму, — проговорил он очень ласково и с какой-то доброй грустью в голосе.

Амина улыбнулась. По-доброму прыснула.

— Я знаю, дедушка. Во мне больше ее крови.

— Я не об этом. Я о нраве. Твоя мама была очень смелой. Когда ты говоришь так, как сейчас, я вижу в тебе ее образ.

Спустя мгновение, лицо Шада вновь стало строгим.

— Но ты не