Микеланджело. Жизнь гения - Мартин Гейфорд

Перуджино, Филиппино Липпи, Козимо Росселли, Пьеро ди Козимо и Леонардо да Винчи. Иными словами, это был, пожалуй, самый звездный «худсовет», который видела ренессансная Италия[370].

Они встретились в лютый мороз. Спустя десять дней замерзла река Арно. Сначала они еще раз осмотрели большую, почти завершенную скульптуру во дворе, потом, завернувшись в подбитые мехом плащи, перешли во внутренние покои обсуждать установку «Давида». Самым странным в этой дискуссии был тот факт, что по какой-то загадочной причине самого Микеланджело не пригласили. Возможно, его точка зрения уже была известна; возможно, его сочли заинтересованным лицом, поскольку вопрос о размещении статуи касался его собственной славы и престижа. Впрочем, некоторые участники дискуссии заметили его отсутствие и выразили свое недоумение по этому поводу.

Другая загадочная деталь – задержка работ. «Давида» можно было показать публике еще в июне 1503 года, но к концу января 1504-го его по-прежнему описывали как «почти завершенного». Микеланджело тонул в море заказов, и, возможно, занятость мешала ему навести окончательный лоск.

Судя по протоколу «худсовета», вопрос о месте для «Давида» так и не был решен. Высказывались различные предложения. Некоторые придерживались мнения, что статую следует установить у главных ворот собора; другие полагали, что для нее очень подойдет Лоджия деи Ланци, возведенное в XIV веке парадное помещение для официальных церемоний, стоящее перпендикулярно к палаццо делла Синьория: о том, где именно в Лоджии надобно поставить «Давида», также шли споры; третьи участники дискуссии настаивали, что лучше всего «Давид» будет смотреться либо в самом палаццо, либо под его стенами.

Любой выбор имел под собой политическую подоплеку. У стен собора «Давид» сохранил бы свои изначальные религиозные коннотации. Он сделался бы неотъемлемой частью церкви, для которой и задумывался, и только помещался бы ниже, где его легче было бы рассмотреть. Если бы его передвинули ближе к палаццо, дому правительства и резиденции нового гонфалоньера, то, естественно, «Давид» превратился бы скорее в символ политической власти.

Флорентийцам характер и расстановка статуй не только представлялись чрезвычайно важными, но и по временам внушали суеверный, почти первобытный ужас; в частности, об этом свидетельствует выступление первого глашатая республики, выразителя интересов режима, прежде всех высказавшегося на данную тему. Он объявил, что скульптура «Юдифь и Олоферн» Донателло, стоявшая перед дворцом, есть «символ смерти» и провозвестник несчастья, главным образом потому, что изображает женщину, убивающую мужчину[371]. После того как оную скульптуру установили возле палаццо, продолжал глашатай, словно речь шла о причине и следствии, Флоренция потеряла Пизу. Республика отныне вела несколько войн одновременно, не только бесконечно сражаясь в тщетной надежде снова завладеть Пизой, но и поневоле сдерживая Медичи и их сторонников, которые то и дело грозили вернуться и захватить власть. Военные конфликты на Апеннинском полуострове то затухали, то разгорались, победы чередовались для флорентийцев с неудачами, город часто находился на грани стратегической катастрофы.

Вот и в январе 1504 года не успели флорентийцы избегнуть одной опасности, как тотчас же подверглись другой. До Флоренции дошел слух, что Пьеро Медичи, злосчастный до конца, утонул, пытаясь переправиться через реку к северу от Неаполя[372]. С точки зрения правительства это была добрая весть. Куда более настораживал тот факт, что Пьеро утонул, отступая вместе с французским войском, которое только что понесло сокрушительное поражение. Флорентийцы восприняли его как личный удар, поскольку французы, вновь вторгшиеся в Италию в 1499 году при новом короле, Людовике XII (Карл VIII умер, ударившись головой о дверной косяк), теперь были главными союзниками Флоренции. В подобной изменчивой и беспокойной обстановке Давид – торжествующий, храбрый герой – оказался идеальным национальным символом.

Во время дискуссии живописцы и ваятели высказывали и иные соображения. Некоторые полагали, что скульптуру необходимо защитить от потенциальных нападений (не совсем ясно, со стороны политических противников или обычных хулиганов); другие думали о том, как уберечь ее от пагубного воздействия стихий. Последнее внушало опасения в том числе Джулиано да Сангалло, другу и наставнику Микеланджело. Он предпочел бы установить статую в Лоджии «из-за хрупкости мрамора, материала деликатного и нежного»[373]. До последнего времени этот аргумент не принимали в расчет по той простой причине, что «Давид» простоял, открытый стихиям, четыреста лет и не пострадал. Впрочем, технический анализ, проведенный в 2003 году, показал, что мрамор «Давида», в отличие от камня «Пьеты», на самом деле был добыт не в каменоломнях Польваччо, известных своим лучшим, «статуарным» мрамором, а имел посредственное качество. Поэтому Сангалло, возможно, высказывал опасения самого автора.

Зато у Леонардо да Винчи «Давид» вызывал сдержанные сомнения. Не демонстрируя преувеличенной враждебности, он посоветовал установить «Давида» в малозаметном месте, на задворках Лоджии деи Ланци. Он также рекомендовал показывать «Давида», «прикрыв наготу оного чем-либо для приличия», то есть фиговым листом или набедренной повязкой. Действительно, он принимал статую только с оговорками, судя по рисунку, на котором сам запечатлел исправленную и, с его точки зрения, несомненно улучшенную версию «Давида» Микеланджело. На рисунке Леонардо голова Давида меньше, поза более гармонична и соразмерна, вся фигура лишена героической энергии, а срамные части, как требует декорум, скрыты от взоров. Очевидно, Леонардо видел в шедевре Микеланджело интересный образец жанра, но полагал, что пропорции статуи неверны, вид слишком властен, угрожающ и непристоен. Он, Леонардо, сделал бы лучше[374].

Леонардо да Винчи. Нептун. Ок. 1504 (?). По-видимому, Леонардо запечатлел здесь свою собственную, «дополненную и исправленную» версию «Давида»

Это собрание живописцев и ваятелей, как и многие ему подобные на протяжении столетий, так и не пришло к единому окончательному решению. Через несколько месяцев отцы города все-таки постановили разместить «Давида» на Пьяцца делла Синьория, по крайней мере отвергнув место возле врат собора. По словам флорентийского мемуариста Пьеро Паренти, это решение было принято по совету самого Микеланджело[375]. 1 апреля Кронаке и Микеланджело было велено перевезти «Давида» на Пьяцца делла Синьория[376].

Сделать это само по себе было подвигом инженерной мысли: «Давид» достигал высоты пяти с половиной метров, весил несколько тонн и имел хрупкую, легкоуязвимую поверхность. Микеланджело и Кронака подвесили «Давида» к деревянной башне, которую стали медленно перетаскивать по временному настилу из смазанных жиром бревен. Более сорока человек тащили ее при помощи лебедок, натягивая канаты и вращая ворот. Мрамор не был закреплен неподвижно, его подвесили на канатах таким образом, чтобы он равномерно покачивался при толчках. «Давид» словно парил в воздухе, не касаясь ногами земли, «петля из каната, на котором висела статуя, очень легко скользила и стягивалась под давлением тяжести; придумано это было… прекрасно