Пиранези - Сюзанна Кларк

Этот неприглядный вид не навсегда. Не горюй. Не бойся. Я устрою тебя там, где рыбы и птицы уберут все побитое мясо. Скоро его не останется. Ты будешь красивым черепом и красивыми костями. Я приведу тебя в должное состояние. Будешь мирно лежать в Свете Солнца и Звезд. Статуи благословят тебя своими взглядами. Извини, что сердился на тебя. Прости меня.

Пистолета я не нашел — наверное, Приливы унесли его в свои Глубины, — однако рано утром я увидел лодку доктора Кеттерли. Она по-прежнему болталась в Первом западном Зале, где Воды осталось примерно по щиколотку. И она была совершенно целая.

— Жалко, что ты его не спасла, — сказал я ей.

Лодка вроде бы никак не отозвалась. Она казалась сонной, вялой, едва живой. Без Стремительных Вод, наполнявших ее движением, она уже не была тем чертенком, что выплясывал на волнах и сперва насмехался над доктором Кеттерли, а затем бросил его на погибель.

Я думал про слова Рафаэль о том, чтобы навестить маму, папу, сестер и друзей Мэтью Роуза Соренсена. Может быть, я отправлю им послание: объясню, что Мэтью Роуз Соренсен живет теперь во мне, он без сознания, но ему ничто не угрожает: я сильный, предприимчивый и усердно о нем забочусь, точно так же, как о всех остальных Мертвых.

Я спрошу Рафаэль, что она об этом думает.

Когда в Первом Вестибюле пролегли тени, Рафаэль вернулась

Вторая запись от Двадцать восьмого дня Девятого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Когда в Первом Вестибюле пролегли тени, Рафаэль вернулась. Мы, как в прошлый раз, сели на Ступени Большой Лестницы. Рафаэль принесла с собой блестящее устройство, вроде того, что было у Другого. Она тронула его пальцем, и оно осветило бело-желтым Светом Статуи и наши лица.

Я рассказал про свой план написать маме, папе, двум сестрам и друзьям Мэтью Роуза Соренсена, но Рафаэль эта мысль почему-то не очень понравилась.

— Как мне тебя называть? — спросила она.

— Называть?

— Каким именем. Если ты не Мэтью Роуз Соренсен, то как мне к тебе обращаться?

— А, понял. Наверное, ты можешь звать меня Пи… — Я оборвал себя на полуслове. — Доктор Кеттерли называл меня Пиранези. Он объяснил, что это имя связано с лабиринтами, но думаю, он так надо мной насмехался.

— Возможно, — согласилась Рафаэль. — Это было бы в его духе.

Она немного помолчала и добавила:

— Хочешь знать, как я тебя нашла?

— Очень, — ответил я.

— Есть одна женщина. Вряд ли ты ее помнишь. Ее зовут Ангарад Скотт. Она написала книгу о Лоренсе Арн-Сейлсе. Шесть лет назад ты к ней обратился. Сказал, что тоже подумываешь написать книгу об Арн-Сейлсе. У вас был долгий разговор. Больше ты к ней не обращался. В мае этого года она позвонила в лондонский колледж, где ты раньше работал. Хотела выяснить судьбу книги — по-прежнему ли ты ее пишешь. В колледже ответили, что ты исчез; исчез почти сразу после разговора с ней. У миссис Скотт тут же включились тревожные звоночки — она ведь знала, что рядом с Арн-Сейлсом исчезают люди. Ты был четвертым — пятым, если считать Джимми Риттера. Так что она обратилась к нам. Тогда-то мы — я хочу сказать, полиция — впервые узнали о связи между тобой и Арн-Сейлсом. Когда мы поговорили с оставшимися людьми из его круга — Баннерманом, Хьюз, Кеттерли и самим Арн-Сейлсом, — стало ясно: что-то произошло. Тали Хьюз плакала и твердила, что очень сожалеет. Арн-Сейлс был в восторге от внимания к своей персоне, а Кеттерли врал через слово. — Она помолчала. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Немножко, — ответил я. — Мэтью Роуз Соренсен писал обо всех этих людях. Я знаю, что они связаны с Проро… с Лоренсом Арн-Сейлсом. Это он тебе сказал, где я? Он говорил, что скажет.

— Кто?

— Лоренс Арн-Сейлс.

Рафаэль мгновение переваривала услышанное.

— Ты с ним разговаривал? — спросила она таким тоном, будто этого не может быть.

— Да.

— Он приходил сюда?

— Да.

— Когда?

— Месяца два назад.

— И не предложил тебе помочь? Не предложил вывести тебя отсюда?

— Нет. Но скажу честно: если бы он предложил, я бы не захотел уйти. Я и сейчас не уверен, что хочу.

Из Первого восточного Зала в Первый Вестибюль влетела сова. Она опустилась на Статую высоко на южной Стене и осталась сидеть, смутно белея в Полутьме. Я видел мраморных сов — на многих Статуях они есть, — но с живыми до сих пор не встречался. Я уверен, что ее появление связано с приходом Рафаэль и уходом доктора Кеттерли: принцип Жизни пришел на смену принципу Смерти. События ускоряются, подумал я.

Рафаэль сову не заметила. Она сказала:

— Ты прав. Арн-Сейлс прямо сказал нам, что ты в лабиринте. И конечно… И конечно, мы подумали, будто он над нами издевается. Что тоже было правдой. Он действительно над нами издевался. Мои коллеги пытались что-нибудь из него вытянуть, потом бросили. Я рассуждала иначе. Я подумала: ему нравится говорить. Пусть говорит. В конце концов выболтает что-нибудь существенное.

Она тронула пальцем блестящее устройство, и оно заговорило надменным, тягучим голосом Арн-Сейлса:

— Вы думаете, мои слова про иные миры не имеют отношения к делу. А зря. В них-то и разгадка. Мэтью Роуз Соренсен попытался войти в иной мир. Если бы не это, он бы не «исчез», как вы выражаетесь.

Голос Рафаэль ответил:

— Он исчез из-за этой попытки?

— Да. — (Снова Арн-Сейлс.)

— Что-то произошло с ним во время… во время ритуала? Почему? Где эти ритуалы проводятся?

— Вы думаете, мы проводили ритуал на краю пропасти и Мэтью Роуз Соренсен просто сорвался вниз? Нет, ничего подобного. К тому же ритуал совершенно не обязателен. Я так никогда к нему не прибегаю.

— Но для чего вообще он в этом участвовал? В ритуале или что еще там было? — спросила Рафаэль. — В его работах нет и намека, что он верил в ваши теории. Собственно, из них следует прямо противоположное.

— А, «вера». — Арн-Сейлс ехидно подчеркнул голосом это слово. — Почему все убеждены, что это вопрос веры? Ничего подобного. Пусть «верят» во что угодно. Мне глубоко безразличны их взгляды.

— Да, но если он не верил, то зачем вообще стал в этом участвовать?

— Потому что у него есть мозги. Он видел, что я — один из величайших умов двадцатого столетия. Возможно, величайший. И он хотел меня понять. Оттого и попытался войти в иной мир — не потому, что