Бардадым – король черной масти - Юрий Гончаров

И хотя весь его облик был абсолютно европейским и вокруг была еще Россия – с березами, привычною российскою травою, и слышалась обыкновенная русская речь, только с чуть круглее выговариваемым «о», – Костя вдруг всем нутром своим ощутил, как далеко он заехал. На него, как предвестье тех мест, куда держал он путь, от фигуры старика вдруг повеяло тундрою, дымом становищ, прознабливающим холодом Заполярья…

А он и верно заехал уже далеко. Впереди, в северовосточной половине неба, если хорошенько вглядеться, уже проступали предгорья Уральского хребта.

«Рифей»! – само собою пришло Косте на ум это звучное слово, каким древние называли северный Урал.

А середина его называлась Римнийскими горами. А юг – Норосскими… Какою же далью представлялись тогда эти горы – откуда-нибудь из Великого Новгорода, из Суздаля, из Московии!..

«У кого же это в стихах – Рифей? «С Рифея льет Урал…» – вспоминал и все никак не мог вспомнить Костя. – Ах да, это же у Державина!»

Глава двадцатая

В носовой части корабля, в салоне с полузашторенными окнами, с мягкими, в парусиновых чехлах креслами, с маленькими столиками, чтобы играть в шахматы, домино, было тихо, чинно, здесь не беспокоил шум пароходной машины, слышный во всех каютах и на всех палубах.

Костя устроился возле окна в глубоком кресле, вольно протянул свои длинные ноги, раскрыл записную книжку. Хватит торчать на палубах, все-таки ведь не для собственного же удовольствия он едет, надо же и дело помнить! Да и отдохнувшая голова его уже требовала работы, мысли его мало-помалу сами возвращались к оставленному позади.

Сейчас ему хотелось поразмыслить над своими записями, в частности, над теми страницами, где были выдержки из следственных материалов, касавшиеся Артамонова.

«Итак, что же мы знаем? – мысленно спросил он самого себя, отыскав нужные страницы. – Известно, что Серафим Ильич Артамонов…»

Сидеть было удивительно удобно, кресло было сделано так, что не человек приспосабливался к нему, а поролоновые подушки, чуть слышно вздыхая, посапывая, угодливо и покорно спешили податься под человеком, какую бы ни принял он позу или положение… В окно с приспущенным стеклом подувал легкий ветерок, колебля край шелковой занавески.

Костины мысли текли ясно, стройно, их не приходилось понуждать – они являлись как бы сами. Костя чувствовал себя на редкость собранным, способным для размышлений, ему было удовольствием думать, напрягаться мыслью.

Но в салон вошли двое мужчин, сели неподалеку и стали громко разговаривать, продолжая какую-то свою беседу или спор и не замечая или не желая считаться с тем, что их громкая речь мешает Косте. Костя строго, неприязненно посмотрел на них – раз, другой. Нет, ноль внимания!

Собеседники, похоже, только что покинули буфет, где довольно основательно опробовали имеющийся ассортимент напитков: лица у обоих были завидно румяны. Настроение же пребывание в буфете оставило разное: тот, что вошел первым – моложавый, крупный телом толстяк в бордовой тенниске, по-спортивному коротко подстриженный, – был насуплен и глядел исподлобья; товарищ его, поменьше ростом, щупловатый, в не новом уже, но все еще приличном костюме в полосочку, какой-то весь встрепанный, с торчащими в разные стороны клоками седоватых волос, кадыкастый, горбоносый, был возбужден, активен. Говорил, собственно, он и, говоря в тоне спора, опровержения собеседника, от излишней своей моторности все время ерзал в кресле, то вдвигаясь в его глубь, то перемещаясь на самый кончик сиденья.

– А так разве правильно? – горячился он. – Не все прохвосты, не все разложенцы! Для многих это – серьезнейшая драма, боль, му́ка, они уже и так наказаны – своею неудачею, тем, что чувствами своими пережили. А у закона для всех только одна формула, он всех – под одну гребенку: а-а, разводишься? Стало быть – преступник! Давай на позорище! Перед судом поставим, на то самое место, на котором только что бандит, грабитель стоял, и тут еще тебе душу измытарим!..

Горбоносый прилепил сигарету кончиком к губе, закурил, – и она запрыгала у него перед лицом, вместе с движениями губ. Ароматный дым достиг Кости, и у того даже под языком засосало – так захотелось тоже закурить.

По всему было видно, что тишины в салоне уже не будет, не жди. Костя с досадою захлопнул книжку с записями, засунул ее в карман и взялся за кипу газет и журналов, которые он накупил в попадавшихся киосках еще в самом начале своего путешествия, да, увлеченный путевыми впечатлениями, так еще ни разу и не развернул.

Как всегда, газеты много писали о футболе. Комментаторы высчитывали шансы команд в борьбе за первенство страны, единодушно восторгались полузащитником Ворониным из московского «Торпедо», в матче с куйбышевскими «Крылышками» эффектно забившим головой третий мяч.

Вот уж чем никогда не интересовался Костя, так это футболом. Не интересовался потому, что взгляд его на спорт был сугубо рациональным: он понимал и принимал спорт только как оздоровительное мероприятие для всего народа, и решительно, категорически отвергал спорт как зрелище или, еще хуже, как коммерческую затею. Футбол под таким углом зрения был в Костиных глазах именно этим – просто зрелищем, да еще с коммерческим уклоном. Разве это не явная, чистейшая коммерция, – какие цены на билеты! Как в Большой театр! От футбола никакой пользы для здоровья широких трудящихся масс, – любил доказывать в споре с товарищами Костя. И никакой пользы для общечеловеческого прогресса. Многие виды спорта что-то и как-то вносят в прогресс техники или в прогресс мысли, физической выносливости человека. Футбольные же игры, розыгрыши кубков, первенств ни на чем решительно не оставляют никакого следа. Конечный их итог – это просто пустопорожние волнения честолюбия и пустые цифры, которые сегодня одни, завтра другие, послезавтра – третьи, а в общем – ни на что не нужны и не имеют ровно никакого значения, ибо сплошь и рядом они – порождение чистейших случайностей, произвольно сложившихся обстоятельств.

Этой Костиной стойкой нелюбви к футболу в большой мере способствовало еще и то, что дом, в котором Костя жил в городе, находился по соседству со стадионом, где происходили все важнейшие в городе футбольные состязания, и благодаря этому соседству Костя мог наблюдать футбольные страсти во всей их красе и во всем их натуральном виде. Каждый раз перед началом матча толпы футбольных «болельщиков» штурмовали все окрестные винно-водочные ларьки и магазины, ибо футбол и водка давно уже были соединены воедино в сознании изрядной части посетителей стадиона, и футбольные матчи давно уже стали для них привычным и «законным» поводом для пьянства и дебошей. Нельзя было не испытать жутковатого чувства, какого-то холода в крови, глядя, как потом вся эта масса, подогретая алкоголем, яростная, возбужденная, жаждущая побесноваться и поорать, выплеснуть излишки своей энергии, сплошною лавиною, всесокрушительным потоком устремляется к стадионным воротам, как она гудит и бушует на трибунах, как она вдруг возносит к небу исторгнутый из тысяч грудей рев, от которого звенят стекла в окружающих стадион кварталах и содрогается земля.

В такие дни городская милиция упаривалась до седьмого пота. На дежурство к стадиону собирался чуть ли не весь городской милицейский состав, подкрепленный вдесятеро большим количеством дружинников, мотоциклами и автомобилями, чтоб оперативно доставлять особо «заболевших» в полагающиеся по роду их «заболеваний» места – кого в вытрезвитель, для купания и стрижки, кого в травмпункты, для обработки полученных в ходе «боления» травм, кого – в отдел милиции, для составления протокола и последующего продолжительного отдыха за решеткой.

Справедливости ради следует сказать, что в таком своем нигилистическом взгляде на футбол Костя был почти в одиночестве; отношение к футболу всех его товарищей, друзей и знакомых было прямо противоположным, – все они были завзятыми «болельщиками» и страшными футбольными эрудитами. Даже девушки. Не «болеть», не следить за турнирными таблицами, не знать, сколько очков на данный момент набрано командою, скажем, ЦСКА или «Шахтером» – расценивалось, как нечто непонятное, как какая-то человеческая неполноценность, было верным поводом, чтобы подвергнуться общественному осуждению и осмеянию, а в глазах некоторых людей, приверженцев стандартности поведения, показаться даже каким-то подозрительным элементом. Костины сокурсники могли часами, отдавая этому всю свою душу, рассуждать и спорить о достоинствах Эйсебио и Пеле, ругать вратаря Яшина, дружно сходясь на том, что нечего ему жить старою славою, пора идти на пенсию. Косте же становилось до зевоты скучно от таких разговоров…

А вот эта новость по нему, в его духе! Костя так и впился глазами в газетный подвал. Какой-то парень из Нальчика на вершину Эльбруса на мотоцикле въехал! Вот это – да! Триумф техники и водительского мастерства. С ума сойти – на вершину! По ледникам, по заснеженным кручам, по которым даже опытные альпинисты карабкаются с невероятным трудом и риском на своих кошках, вырубая ступеньки, подтягиваясь на веревках. Может быть, вранье? Нет, мотоцикл, как неоспоримое доказательство, как монумент в честь этого события, стоит на самой макушке Эльбруса…