Бардадым – король черной масти - Юрий Гончаров

– Кончен бал, потухли свечи! – насмешливо сказал Петька. – Девочки, у вас там пол-литра, случайно, нигде не завалилось?

«Девочки» ответили презрительным молчаньем, им было не до шуток: собирали, пересчитывали посуду – не хватало двух тарелок, шести стаканов и здоровенного куска любительской колбасы; трудно, конечно, было сказать, кто польстился на это добро, но они подозревали Калтырина.

Анчар пробежал с полкилометра по берегу – следа не было.

Весь обратный путь Петька, не умолкая, хвастал своей машиной, приписывая старенькому мотоциклу такие фантастические качества, каких он не имел даже в лучшую пору своей механической юности. Возле тети Паниного дома Анчар зарычал, рванулся и потянул за собой проводника. В самом деле, что-то странное творилось там: в плетне, огораживающем двор, зиял огромный пролом, в котором виднелся темный силуэт садово-огородного трактора ДТ-14; откуда-то снизу, из-под его колес, раздавался заливистый храп. Свернувшись калачиком, словно младенец во чреве матери, там безмятежным сном спал голый человек в одних трусах – давешний Чурюмкин собутыльник. Самого Чурюмки не было – тетя Паня, видимо, уволокла его в избу.

– Э, друг! – потормошил Евстратов спящего. – Вставай, замерзнешь, дурак!

Голый мычал, чмокал губами, и как Евстратов его ни тряс – не проснулся.

– Интеллигентный вроде бы человек, – с искренним сожалением покачал головой Евстратов, – а вот поди же…

– Кто это? – спросил Максим Петрович.

– Чибриков, счетовод из лохмотовского сельпо, – сказал Евстратов. – Я его, товарищ капитан, знаю – смирный, непьющий, двое ребятенков у него… А вот не так давно словно муха какая его укусила, – стал прикладываться, да все чаще да чаще, а теперь уж и дня нету, чтоб до сшибачки не насадился!

Было уже далеко за полночь, когда подошли к евстратовской хатенке. Проводник с участковым захрапели сразу, едва легли, а Максим Петрович вот так и проворочался до свету.

Рано позавтракав, пошли смотреть бабки Ганину избу. Покосившаяся, вросшая в землю, вся чуть ли не до растрепанной соломенной кровли скрытая непролазными кустами полыни и крапивы, она была похожа на старую, нахохлившуюся курицу, зарывшуюся в серую дорожную пыль. На ветхой наружной двери, забитой крест-накрест двумя тесинками, висел огромный, не по избе, замок; дверь со двора была заперта на задвижку – из сенец.

Пыль, грязь, запустение царили внутри избы. Треснувшая от потолка до пола печь, грязные лавки, затянутая паутиной божница с тремя почерневшими, засиженными мухами иконками, – все говорило о скудной, безрадостной жизни бабки Гани. Какая-то свернутая в трубочку бумажка торчала из-за иконы. Максим Петрович развернул ее. прочитал: «Гражданке Голубятниковой Агафье Степановне. Настоящим предлагается внести причитающийся с Вас налог в сумме…» Это было извещение из райфинотдела. Аккуратно свернув казенную бумажку, Максим Петрович засунул ее обратно.

– Голубятникова… Голубятникова… Родственница, что ли, Чурюмкина?

– Да у нас полсела всё Голубятниковы, – сказал Евстратов. – Кто их тут разберет…

Единственным украшением избы были две пожелтевшие фотографии в узеньких черных рамочках. Они висели в простенке между крошечными мутными оконцами. Бравый красноармеец в буденновском шлеме, весь в ремнях, выпятив грудь и опираясь на шашку, стоял на одной из фотографий; другая изображала молодого круглолицего парня лет шестнадцати в клетчатой кепке, с дешевой гармонией в руках, испуганно и напряженно глядевшего в объектив фотографического аппарата.

Заглянули под пол и на чердак, но и там была такая же безотрадная картина: в подполье – поросшие бледными, мокрыми грибками полусгнившие доски и тяжкий, затхлый дух; на чердаке – черные, изъеденные древесным жучком стропила, огромный закопченный печной боров с облупившейся глиняной обмазкой, с кое-где вывалившимися кирпичами. Все, все в этом скорбном жилище поражало своим запустением и обреченностью, все было покрыто толстым слоем давно и плотно слежавшейся пыли; ничто не только не свидетельствовало о том, что тут совсем недавно ходил, работал, как-то, словом, существовал живой человек – бабка Ганя, – но казалось даже, что испокон веков тут и человечьего-то духу не бывало, а только один лишь прах, паутина, мокрые бледные грибки…

Но лестница?

Евстратов говорил, что при жизни бабки Гани она стояла в сенях, была прислонена к чердачному лазу. Так ведь это – при жизни бабки, а с тех пор, как она умерла, прошло около месяца; во время похорон в избе перебывало множество народу, затем из города приезжали наследницы, – кто-нибудь из этого многолюдства мог же вынести лестницу во двор, откуда неизвестный человек и притащил ее к изваловскому дому. Да, в конце концов, так ли уж важно – почему он пользовался именно бабкиной лестницей? Не в этом ключ к решению задачи, не лестница и не убогая полуразвалившаяся бабкина избенка есть тот заветный кончик веревочки, который поможет распутать клубок изваловского дела…

Между тем слухи о событиях последней ночи спозаранку облетели все село. Когда Максим Петрович с Евстратовым после безуспешных поисков вышли из бабкиной избы, напротив, возле изваловского дома, стояла порядочная кучка народу, преимущественно женщины. Они довольно оживленно переговаривались между собой, но при виде работников милиции умолкли.

– Ну, пошло дело! – подмигнул Евстратов. – Заработала теть Панина информация… Что за митинг? – спросил он, подходя к приумолкшим женщинам. – На работу давно пора, а они, мое почтение, прохлаждаются! Ну-ка, давайте, давайте, расходитесь немедленно! – строго сказал Евстратов. – Нечего тут околачиваться…

В десятом часу к евстратовской хате подкатила синяя милицейская «Победа».

– Что у вас тут такое происходит? – вылезая из машины, недовольным голосом спросил Муратов. – Весь район переполошили…

– То есть, товарищ майор? – удивленно поднял брови Максим Петрович. – Чем же?

– «То есть»! – проворчал Муратов. – «Чем»! Вам лучше знать – чем… Весь базар только и судачит, что о ваших ночных похождениях. Чудовище, говорят, какое-то крылатое в изваловском доме поселилось… Вы вроде бы стреляли в него, а оно сквозь вас прошло, улетело. Ну, так, что ли? – Муратов насмешливо поглядел на Максима Петровича. – Рассказывай. А что это у тебя, между прочим, за украшение под глазом? – спросил он, вглядываясь в лицо Щетинина.

– Это оно, товарищ майор, так «сквозь меня» неловко проходило, – щупая распухшую скулу, раздраженно сказал Максим Петрович. – Дело, Андрей Павлыч, гораздо сложней и серьезней, чем мы думали. Разрешите доложить?

Как-то незаметно развеялись хмурые облака, солнце выглянуло – сперва призрачное, туманное, словно сквозь кисею, затем все смелей, все ярче разгораясь, заиграло в разноцветной листве садов, на тусклом золоте церковного купола, на чисто выбеленной стене избы.

– Может, товарищ майор, в избу пройдете? – предложил Евстратов.

– Ничего, мы тут, – сказал Муратов. – На солнышке понежимся… Ишь, благодать-то какая!

Он уселся на завалинке, закурил и, жмурясь, как кот, слушал, что говорит ему Максим Петрович. Изредка кивал головой, соглашался, задавал вопросы, хмурился, чиркал зажигалкой, раскуривая то и дело потухавшую папиросу.

– Так как, значит, говоришь, – бегляк какой-нибудь?.. – задумчиво и как-то отвлеченно проговорил Муратов, когда Максим Петрович закончил рассказ о случившемся ночью и выложил свои по этому поводу догадки. – Твои выводы насчет беглого преступника весьма, по-моему, дельные. Помнится, подобная версия у нас выдвигалась когда-то… Конкретно что предлагаешь?

– Сколько можете дать мне людей? – вопросом на вопрос ответил Максим Петрович.

– Ты что, собственно, собираешься предпринять?

– Расставить посты наблюдения, прочесать лес… Да мало ли! Что мы вдвоем с Евстратовым можем сделать?

– Конечно, конечно… Что ж, двух-трех человек я тебе, пожалуй, подкину, – подумав, сказал Муратов. – Что? Мало? Ну, брат, извини, больше не могу.

– Давайте трех, – вздохнул Максим Петрович. – Но только сегодня же.

– Договорились, – кивнул Муратов. – Э! Да никак товарищ Малахин собственной персоной? – воскликнул он, щитком приложив к глазам ладонь и вглядываясь в отчаянно пыливший по дороге газик. – Факт, Малахин!

Это действительно был Малахин. Он, как обычно, вел машину сам; рядом с ним, в ослепительно-оранжевой «болонье», помещалась Извалова. Газик, подкатил к самой завалинке, на которой сидели Максим Петрович и Муратов.

– Здравствуйте, товарищи! – приветственно помахал Малахин рукой, распахивая дверцу. – Вас, кажется, можно поздравить наконец?

Муратов и Максим Петрович переглянулись.

– Смотря с чем, – хмуро усмехнулся Муратов, покосившись на заплывший глаз Максима Петровича.

– Как это – с чем? – лицо Малахина изобразило искреннее недоумение.