Однажды в Октябре - Александр Михайловский

Вот так! Как там в Святом Писании говорилось? Тут я не удержался и процитировал Евангелие от Матфея: «Говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь меня». Кое-кто из моих бывших коллег сконфузился, а самый дерзкий из них, Павел Николаевич Малянтович отпарировал,

— Так, Александр Федорович, но ведь вы не Спаситель, готовый идти за свои идеи на Голгофу.

Поговорили в общем… Хорошо, хоть Иуду никто не вспомнил. Разошлись почти друзьями, но каждый из нас понимал, что с завтрашнего дня — каждый сам за себя. Правительство бывшего социалиста-революционера, потом, «трудовика» и масона Керенского почило в бозе. Да здравствует правительство большевика Сталина! Все как полтора столетия назад у французов, революция развивается скачками. Голов, правда, пока никому не рубили, хотя крови уже пролилось предостаточно. Хорошо хоть у нас, минуя Робеспьера-Ульянова, к власти приходит сразу Наполеон-Сталин.

А ближе к полуночи завались снова ЭТИ: французский посол Жозеф Нуланс и британский — Джордж Бьюкенен. Они немедленно стали меня уговаривать не уходить в отставку, а вступить в схватку с «большевистской заразой» и дать отпор «этим зарвавшимся люмпенам от революции». Легко рассуждать этим господам. Ведь они здесь чужие и пользуются дипломатической неприкосновенностью.

Простите, господа хорошие?! А с какими силами я должен дать отпор большевикам?! Командующий Петроградским военным округом полковник Георгий Петрович Полковников доложил мне сегодня днем о том, что по его сведениям, на защиту Временного правительства в случае конфликта с большевистской Красной гвардией не выступит НИ ОДИН из полков, дислоцированных в Петрограде и его окрестностях. Даже казаки, и те заявили, что в возможном вооруженном столкновении они будут сохранять нейтралитет. Лишь несколько военных училищ пока были более-менее надежны. Воевать с таким соотношением сил с большевиками — это был весьма экзотический и верный способ самоубийства. А ведь мы еще не учитывали моряков из Кронштадта и Гельсингфорса. Эти канальи ненавидят меня еще с июля месяца, когда я попытался привести в чувства матросскую вольницу. Если они окажутся в Петрограде, а это при том, что до Кронштадта — рукой подать, и моряки смогут оказаться здесь через несколько часов — то даже все гарантии Сталина не спасут нас от расправы. Подумав об этом, я вздрогнул… Уж лучше десантный корпус большевиков, по слухам дисциплина в нем куда крепче той что была в старой императорской армии и его солдаты уж точно будут слушать приказы командиров.

Тот поручик случайно видел Сталина, а с ним двоих… даже не сказать, как их назвать, уж точно они не солдаты. Подтянутые бойцы, несмотря на мешковатую пятнистую форму, вооруженные до зубов.

— А глазами зыркают, — сказал поручик, — будто цель выискивают. — Он у меня фронтовик, опытный, всякое повидал, и потому я ему верю, — Не приведи господь, Александр Федорович, с такими в бою встретиться, сожрут, как волки ягненка, — сказал он, вышел из кабинета, и исчез неведомо куда, прихватив с собой несколько знакомых и сослуживцев. Наверное, тоже подался на службу к этим…

Послы, заметив мои колебания, переглянулись, и с новым пылом стали убеждать меня не склоняться перед грубым шантажом. Они вдохновенно вещали о том, что союзники по Антанте не бросят нас в трудную минуту, и направят экстренную помощь для того, чтобы удержать Россию на краю пропасти. Только на мой вопрос, — Как скоро эта помощь окажется в Петрограде, никто из дипломатов так и не дал вразумительный ответ. Лишь британец Бьюкенен что-то пролепетал про отряд подводных лодок, дислоцированный в Гельсингфорсе, немедленно выйдет в море, чтобы потопить корабли эскадры адмирала Ларионова, и про английский бронедивизион, который находился в Курске. Только, где Курск, а где Петроград. Да и что он сделает, этот бронедивизион? Что-то около трех десятков пулеметных и пушечных бронемашин и шесть сотен солдат и офицеров. Ну, а про подводные лодки он бы лучше не вспоминал. Стоит Сталину сделать один звонок в Гельсингфорс, и моряки возьмут британские субмарины на абордаж вместе с их плавбазой «Амстердам».

Нуланс и Бьюкенен, поняв, что все их слова выглядят, мягко говоря, неубедительными, снова заговорили о том, что среди лидеров большевиков есть люди, которые сотрудничают с разведкой Франции и Британии. — Ну и что из этого? Да, пусть все обстоит именно так! Не секрет, что многие революционеры получали деньги от правительств других держав. Да же мне, приходилось… Гм… Только не об этом сейчас идет речь.

Даже если эти большевики, как ни влиятельны бы они были среди своих товарищей, попытаются сказать что-то в мою пользу, то я им не завидую… Нет, тот вариант, который мы обсудили со Сталиным, с моей точки зрения, наиболее подходящий. Я сам загнал себя в ловушку, из которой приходится выбираться столь дорогой ценой.

Послы ушли. Я остался один. Лист бумаги — заявление об отставке, и о передаче власти партии большевиков, лежал на столе. Я еще не подписал его, стараясь оттянуть до последнего роковую минуту. Поставить подпись — это всего лишь мгновение… Но после того, как это произойдет, история России, как паровоз, который прошел через стрелку и свернул на совсем другой путь, двинулась вперед, то ли к новым победам, то ли к пропасти…

В этих тяжких раздумьях прошли остаток ночи и утро. А уже сегодня, ближе к полудню, ко мне заявились торжествующие победители. Сначала, внизу, на Дворцовой, раздался приглушенный звук моторов, и я выглянул в окно. К парадному подъезду Зимнего подъехали три броневика незнакомой мне модели на восьми огромных колесах, и закрытый легковой автомобиль угловатой формы. Почти одновременно из броневиков выпрыгнули солдаты в той самой пятнистой мешковатой форме, а из автомобиля не спеша вышли несколько человек в цивильном и военном и направились внутрь. Юнкера, стоящие у входа, вот канальи, даже не пошевелились, чтобы спросить у прибывших хоть какие-то документы. Очевидно, их «убедили» не проявлять лишнее любопытство двойные пулеметы броневиков, один из которых был весьма солидных размеров, и три десятка головорезов, выразительно поглядывавших на мою охрану, и державших наизготовку оружие. Нет сомнений, что и эти, сменившись с поста, тут же немедленно покинут Зимний дворец в неизвестном направлении.

И вот громкие шаги в коридоре. Идут как хозяева… А ведь, в самом деле, они уже здесь хозяева… А кто тогда я?.. Мои мысли были прерваны явлением трех фигур, которые словно греческие богини судьбы — мойры, без стука в мой кабинет зашли несколько человек. Это были Иосиф Сталин, Феликс Дзержинский — их фото в свое время демонстрировал мне сотрудники военной контрразведки — и еще какой-то офицер, в той самой странной пятнистой форме. Знаков различия на его погонах не разглядел — после бессонной ночи у меня болели и слезились глаза. Но я сумел понять, что большевистские лидеры относились к нему с подчеркнутым уважением.

Этот офицер был вооружен пистолетом, в странно закрепленной кобуре в левой подмышке и коротким карабином с длинным кривым магазином. И тут я с ужасом понял, что это один из ТЕХ САМЫХ безжалостных офицеров-большевиков с таинственной эскадры адмирала Ларионова. Руки у меня предательски задрожали, а по спине побежали струйки холодного пота.

Первым заговорил Сталин. — Господин Керенский, вы уже подписали заявление о сложении ваших полномочий, отставке возглавляемого вами правительства, и передаче власти правительству сформированному партией большевиков?

Я утвердительно кивнул головой, подошел к столику, и, вздохнув, размашисто расписался. Сталин взял из моих рук документ, внимательно прочитал его, и бережно сложив его, положил в полевую офицерскую сумку, висевшую у него на боку.

— Все правильно, господин Керенский, вы сдержали свое обещание, — сказал Сталин, — в свою очередь, и мы сдержим свое.

Он повернулся к офицеру, следившему за всем происходящим с легкой улыбкой, и сказал, — Товарищ Бережной, будьте добры, пригласите, пожалуйста, караул.

Тут я увидел то, что поразило меня до глубины души. Офицер, которого Сталин назвал «товарищем Бережным», достал из кармана небольшую черную коробочку с торчавшим из нее смешным хвостиком, нажал на ней на какую-то кнопку, и произнес, — Малюта, полковник Бережной на связи!

Я вздрогнул, а из коробочки раздался очень отчетливый голос, — Товарищ полковник, старший лейтенант Малюта, слушает.

Мысли в моей голове смешались. Несомненно это была рация… Но такая маленькая, размером с портсигар… О таких я никогда не слышал. Кроме того словосочетание «товарищ полковник» резало ухо мне, но ничуть не смущало моих визави… В третьих, Малюта, он что потомок того самого Скуратова-Бельского, или это прозвище… Второй вариант был куда хуже первого, ибо просто так такие прозвища никому не даются. У меня опять потемнело в глазах.