Белый ворон Одина - Роберт Лоу

Я испытал невольную гордость от того, что имя мое на устах у всех. И одновременно меня томили нехорошие предчувствия. Довольно скоро они сложились в следующую мысль: «Боюсь, что сегодня мы оказали плохую услугу и князю Владимиру, и самим себе».

А следующим утром, когда все нехотя просыпались и продирали глаза, с балки упал мертвый скворец, и маленький Олав — с его мертвенно-бледным лицом и нежным румянцем на щеках — завел речь о белом вороне.

На мальчике была тонкая рубаха — голубая, точно яйца малиновки, и теплые штаны, заправленные в славянские сапоги. Поверх белый шерстяной плащ, отороченный собольим мехом. Голову покрывала массивная шапка из козьих шкур, которая закрывала уши и плавными завитками спускалась на самые плечи.

Олав стоял над мертвой птицей, а рядом с ним притаился его новый питомец — огромный светло-серый борзой кобель. Пес ревниво посматривал на наших собственных борзых, охраняя добычу хозяина. Внешний вид кобеля еще больше усугублял зловещее обаяние мальчика, ибо глаза у него тоже были разноцветные — точь-в-точь как у самого Олава.

Помню, как он впервые пришел к нам со своим псом. При виде этого чудовища все тут же поспешили зачураться. А Клепп Спаки с тех пор каждую свободную минуту употреблял на то, чтобы вырезать защитные руны на кусочках кости. Одна лишь Торгунна, неподвластная волшебному сейду мальчика, осталась невозмутимой.

— О боги! Вот теперь ты точно выглядишь, как маленький конунг, — с улыбкой воскликнула она.

Однако вдоволь налюбоваться на своего ненаглядного воспитанника Торгунна не успела. Пришлось отвлечься на нерадивую рабыню, которая от испуга выронила рабочую шкатулку и рассыпала костяные иглы по всему полу.

Надо сказать, что это великолепие — включая матерого кобеля, больше похожего на волка — Олав получил в подарок от князя Владимира. Вот и выходит, что прав оказался Квасир, когда в недавнем разговоре похвалил меня за особую проницательность.

— Ты молодец, ярл, — сказал он тогда, — что не продал мальчишку работорговцам. Судя по всему, наш маленький засранец пришелся по нраву новгородскому князю.

Не знаю, право, как ему это удалось… Но только наш «маленький засранец» одним махом преодолел расстояние от бесправного раба до блистательного вельможи. Впрочем, как заметил Квасир, все могло быть гораздо хуже.

— Куда уж хуже? — прорычал невыспавшийся и злой Финн. — Охотников на наше добро хоть пруд пруди. Почитай, целая очередь выстроилась…

— Уж поверь, с колом в заднице ты чувствовал бы себя гораздо хуже, — огрызнулся я, возмущенный его неблагодарностью. — Хочешь проверить — могу это устроить.

Ко мне подошла одна из наших борзых. Она выложила свою крупную костистую голову на мое колено и горестно вздохнула. Вот ведь, тварь бессловесная, а тоже чувствует настроение… Другая злобно огрызнулась на приблизившегося кобеля. Тот ответил приглушенным рычанием, шерсть у него на загривке немедленно встопорщилась.

— Блейк, прекрати! — прикрикнул на пса Олав.

Блейк — по-нашему это означало Белошерстый, хотя на большинство известных мне языков это переводилось, скорее, как Бледный. Неважнецкое имя для пса. Впрочем, вряд ли он задумывался о подобном. Блейк и на окрик-то хозяина не обратил особого внимания. Однако задираться с нашими собаками не стал — для этого он был слишком умен. В такой холод даже собакам драться не хотелось. А с другой стороны, кто их знает? Шерсть у него на холке по-прежнему стояла дыбом — ну, чисто иголки у ежа. Да и наши собаки начали беспокоиться. Мы старались держаться в сторонке, никому не хотелось угодить в самую гущу собачьей свары. Наконец Торгунне надоело. Бросив презрительный взгляд в нашу сторону, она поднялась с места и бесстрашно двинулась по проходу. Шлеп-хлоп — это Торгунна щедро раздавала налево-направо оплеухи. В мгновение ока вся псарня с жалобным визгом расползлась по углам.

— Блейк, — как ни в чем не бывало повторила Торгунна, поправляя выбившийся темный локон. — Мило звучит. Теперь у тебя новый пес… и новая родня, как я слышала. Оказывается, в Бьодаскалли у тебя есть родной дед и тетки. И это не считая дяди Сигурда…

Воронья Кость равнодушно кивнул. Было очевидно, что серо-белый кобель для него гораздо важнее, нежели неведомая родня. Что для него эти люди — не более, чем имена… Даже Сигурд. Внезапно мне пришло в голову, что Олав очень одинок. А принимая во внимание, что ему пришлось пережить, может остаться одиноким на всю жизнь.

Финн бросил взгляд на его пса и пробурчал что-то нелестное.

— Тебе не нравится имя? — удивился мальчик. Затем указал на одну из борзых, которая снова припала к Финнову колену, и спросил: — А как, например, ее зовут?

— Собака, — коротко ответил Финн.

Олав, думая, что его разыгрывают, насупился и ткнул пальцем в другую борзую:

— Ну, а эту?

— Еще одна собака, — пожал плечами Финн и, приподнявшись с лавки, звучно выпустил ветры.

Квасир счел нужным вмешаться и пресечь назревавшую ссору.

— У нас, северян, есть мудрое правило, — улыбнулся он Олаву. — А именно: никогда не давай имени тому, кого можешь съесть.

Обескураженный мальчик посмотрел на своего любимца, который разлегся у его ног и старательно, вылизывал собственные ятра.

— Съесть Блейка? — недоверчиво переспросил он.

— Ну, пожалуй, язык его я есть не стал бы, — добавил Квасир под смех окружающих.

Тут из-под груды шкур и плащей выглянул проснувшийся Гирт и тоже вступил в разговор.

— Если мы попремся по такой погоде в степь, — сказал он, зевая, — то как бы нам не пришлось есть и чего похуже. Говорят, ремешки от шлемов недурны на вкус.

— Ну, тебе бы это совсем не повредило, — заметил Финн, шутливо похлопав его по могучему животу.

Я уже был наслышан о том, какова зима в здешней степи. Великая Белая Зима — бесконечная и безжалостная. Вот о чем мне думалось в то утро, пока я наблюдал, как возвращались к жизни мои ночные сотрапезники. Мучимые жестоким похмельем, они просыпались и выползали из своих лежбищ — кому где вчера довелось уснуть. Содрогаясь от холода и головной боли, мужчины зевали, потягивались и беспрестанно портили воздух. Затем шли умываться, кололи лед в ведрах и проклинали все на свете.

На фоне всех страждущих и болящих Торгунна с Тордис выглядели до обидного свежими и веселыми. Накануне они счастливо избегли неприятных встреч — что было прямо-таки удивительно при таком количестве перепившихся мужиков — и сегодня с утра бодро гремели ложками и котлами.

Кое-как позавтракав тем, что осталось от вчерашнего пиршества, подсчитав синяки и подобрав с пола выбитые зубы, все разбрелись по своим делам. Дружина Свенельда засобиралась домой, в Киев. Мне рассказывали, что Лют так и не оклемался, его пришлось нести на носилках. Оно и неудивительно… Парню повезло, что вообще жив остался. Ну да ладно, в следующий раз умнее будет.