Исповедь - Сьерра Симоне

волос вокруг шеи и ушей, мерцание маленьких бриллиантовых сережек, которые она иногда носила, перламутровый блеск блузки с завязанным бантом.

Стерлинг хотел показать мне, что он был с ней. Я допускал, что это могли быть просто невинный ужин или беседа, но, говоря откровенно, когда это ужин с бывшим был совершенно невинным?

Я пытался проглотить ощущение предательства. Разве я мог претендовать на ее время, если сам мог предложить ей только украденные обрывки своего? Я был не из тех любовников – или кем я ей приходился, – кто хотел, чтобы она отчитывалась за каждую свою минуту, за каждую мысль, в ревнивой надежде, что это сохранит ее верность. Даже если бы у меня было право требовать от нее верности (чего у меня не было, учитывая, что я был по-своему неверен, изменяя ей с церковью), я все равно бы так поступил. Любовь дается свободно и безоговорочно – это известно даже мне.

Кроме того, Стерлинг желал именно этого. Он хотел, чтобы я кипел от злости, чтобы я размышлял о его победе, но я не собирался доставлять ему такое удовольствие и не хотел обижать Поппи, выдвигая обвинения посредством коротких сообщений или голосовой почты.

Разговоры могли подождать до ее возвращения. Это было разумным поступком.

Но, как ни странно, наличие плана действий (или, так сказать, плана бездействия) не помогло. Я пытался смотреть телевизор, читать и даже спать, но в каждой паузе между репликами, в каждом абзаце появлялась эта фотография Поппи и все непрошеные, ужасные образы того, как они со Стерлингом разговаривают, ласкают друг друга и занимаются сексом. В конце концов я махнул на все рукой и спустился в подвал, где поднимал гантели и делал приседания, пока луна не начала садиться. Затем я осушил полстакана виски Macallan 12 и лег спать.

В то утро я проснулся не только с болью в мышцах, но еще и с муками совести, а в телефоне по-прежнему не было пропущенных звонков или сообщений. Я предался тихой фантазии, как брошу его в кастрюлю с кипящей водой или, может быть, засуну в микроволновку (наказывая его за все, что пошло чертовски неправильно за последние двадцать четыре часа), но вместо этого решил оставить его дома, когда отправился готовиться к мессе, а после нее – к блинному завтраку. Утро прошло как в тумане, особенно после того, как Милли рассказала мне о звонке Поппи, сказавшейся больной и предупредившей, что не сможет присутствовать на волонтерской работе (ее слова сопровождались не совсем уничтожающим, но, безусловно, сердитым взглядом, а я, должно быть, выглядел довольно жалко, потому что она смягчилась и перед уходом сдержанно поцеловала меня в щеку).

В субботу после полудня я обнаружил себя совершенно ничего не делающим, но пытающимся отгородиться от своих чувств, и знаете что? Я решил: мне необходимо еще немного поработать.

И выпить. Это тоже.

Наконец-то закончив уборку в церковном подвале, я вернулся домой и увидел, что епископ Бове снова звонил и прислал мне абсолютно непонятное текстовое сообщение, в которое, как я предположил, случайно затесалось несколько смайликов.

Я должен был ему перезвонить.

Но вместо этого я переоделся в спортивные шорты и, схватив полупустую бутылку скотча, поспешно спустился в подвал, где включил Бритни на всю мощность динамиков. Я безжалостно напрягал кричащие мышцы с помощью дополнительных отягощений, еще большего количества приседаний, упражнений на пресс, потягивая виски прямо из бутылки между подходами.

Я собирался пить и потеть до тех пор, пока не забыл бы о существовании Стерлинга. Черт, я бы пил до тех пор, пока не забыл о существовании Поппи.

И я был уже близок к тому. Отжимания в пьяном виде начинали напоминать о том, насколько сильно мое тело не ценило одновременное опьянение и физические нагрузки, а руки практически отказывали, когда музыка резко оборвалась и я услышал свое имя, произнесенное единственным голосом, который я хотел услышать.

Ошарашенный, я встал на колени, когда Поппи подошла ко мне, одетая в ту же светлую блузку с бантом со вчерашней фотографии. Означало ли это, что она провела ночь со Стерлингом? Виски и физическое изнеможение подорвали мой контроль настолько, что мне захотелось спросить – нет, обвинить, – именно об этом.

Но она также встала на колени и без колебаний запустила пальцы в мои потные волосы и наклонила лицо к моему.

В тот момент, когда ее губы коснулись меня, все остальное вспыхнуло и сгорело, как пиробумага, подброшенная в воздух. Я забыл, за что наказывал свое тело, почему пил, почему не мог уснуть прошлой ночью.

Поппи обвила руками мою талию и приоткрыла губы, приглашая в свой рот, и я последовал зову, сплетаясь своим языком с ее и неистово целуя. Обхватил ее за шею сзади, сжимая так, как хотел бы вцепиться в ее преданность и ее время, а другой рукой потянулся под мятую юбку-карандаш и, обнаружив кружево стрингов, отодвинул его в сторону, найдя нежную плоть между ее ног. Без прелюдии или предварительных ласк я проник пальцем в ее тугую и не совсем еще готовую для меня киску, хотя понимал, что она возбуждается все сильнее и сильнее.

Поппи застонала мне в рот в ответ на мое вторжение, прерывая наш поцелуй вздохом, когда я начал тереть клитор большим пальцем, одновременно вводя другой палец внутрь нее.

Она прильнула ко мне, пока я обрабатывал ее киску, и, Господи, прости меня, но я испытывал настолько жгучую ревность при мысли о том, что Стерлинг мог тоже ласкать ее прошлой ночью, что не понимал, прикасался ли к ней для ее блага или для своего, – как будто я мог вернуть ее, если бы заставил кончить.

Ее тяжелое дыхание в мое плечо, растрепанная прическа и вчерашний макияж, помятая одежда – весь этот образ выглядел чертовски сексуальным и одновременно бесил до чертиков, поэтому неудивительно, что она вздрогнула, когда я скомандовал:

– На четвереньки. Ко мне спиной.

Она сглотнула и медленно подчинилась.

– Тайлер… – произнесла она, как будто только сейчас осознала, что, возможно, задолжала мне объяснение.

– Нет, ты не имеешь права на разговоры. – Мой голос был хриплым от интенсивной тренировки и виски. – Ни одного гребаного слова.

Член стал твердым, стоило мне услышать ее голос, но к тому времени, как я задрал юбку на бедра и спустил стринги до колен, я достиг такого возбуждения, что это причиняло реальную боль.

«Мне стоит предупредить ее, что я пьян. Я должен предупредить ее, что жутко злюсь».

Вместо этого я стянул шорты и освободил член, в голове не было ничего, за исключением мысли трахать эту киску, но в тот момент, когда я прижался головкой к ее входу, ревность взяла верх. Ревность и, возможно, совесть, избитая и с кляпом во рту, но все еще не готовая позволить мне, пьяному и в гневе, трахнуть женщину.

Поэтому я отстранился и, вместо того чтобы заняться с ней сексом, сжал член в кулаке, уставился на ее задницу и принялся дрочить. Я вел себя довольно громко: хрипло постанывал каждый раз, когда скользил рукой вверх-вниз, создавая характерный звук мастурбации. Поппи вскрикнула, стала поворачиваться ко мне лицом.

– Так нечестно! – запротестовала она. – Не делай этого, Тайлер… трахни меня. Я хочу, чтобы ты трахнул меня.

– Отвернись.

– Ты даже не позволишь мне смотреть? – спросила она, и в ее голосе звучали обида и отчужденность.

«Что ж, обидели мышку, накакали в норку», – подумал пьяный Тайлер, а хороший парень Тайлер поморщился. Но нет, нет, она должна искупить свою вину, хоть как-то.

Я шлепнул ее по заднице, и Поппи дернулась навстречу моей ладони, издав низкий стон, свидетельствующий, что она хочет большего, и мне захотелось дать ей это, но в то же время я не желал ей ничего давать, пока не узнаю, что она не вернулась к Стерлингу. Хотя, черт возьми, это могло бы стать частью ее искупления, и я продолжил ее шлепать, чередуя ягодицы, пока те не окрасились в пылающий розовый.

Я мог видеть, как она становится все более влажной, ее киска практически умоляла взять ее, но мне было все равно –