Крыжовенное варенье (СИ) - Шеховцова Наталья

Гарнизонная команда действовала согласно предписанию (составленному еще Петром III): в случае попытки освобождения, — пленника умертвить, бунтовщиков арестовать.

Императрица совершала поездку по Курляндии, была в Риге, когда ей доложили о происшествии. Все. Законных наследников на Российский трон больше не осталось.

Екатерине было по-человечески жаль этого юношу. В два месяца от роду стал царем. В годик — свергнут и отправлен в ссылку. В шестнадцать переведен в тюрьму под строжайший арест. Он, наверное, даже не знает, зачем мир поделен на мужиков да баб.

Теперь ей смешно вспоминать, но всего два года назад она хотела пойти за Иванушку замуж. Идея, разумеется, пришла в ее голову не самостоятельно. В народе повелись такие толки. И вызваны они были душевным к ней расположением. Мол, ну и что, что немка, а она сейчас царевича, внука Ивана V, из заточения высвободит, да под венец с собой поведет. И будет при троне законный наследник.

В августе 1762-го года она навестила «безымянного колодника» в Шлиссельбурге. Спертый воздух одиночной камеры. Стены с обвалившейся штукатуркою. Зарешеченное окошко размером с лаз в собачьей конуре, да и то такое грязное, что свет сквозь него не пробивается. В углу — исхудалый, в рубище, молодой мужчина. Неровная рыжая борода, глазища злые, затравленные. Ему не сказали, кем является визитерша. Она попыталась поинтересоваться его здоровьем да нуждами. Но Иоанн произнес нечто невнятное и бессвязное. Государыня разобрала только одно слово: «набрезгу». То есть «на заре». А что «на заре»? То ли не спится ему? То ли жалуется, что давно восхода солнца не видал?

Желание выходить замуж вмиг отпало. Переводить узника куда-либо из тюрьмы — тоже. Боле того, она даже не стала отменять указ Петра об убиении Иоанна в случае внезапного бунта. «Сам Ивашка полоумен, на власть посягать не станет, но многие пожелали б его беспомощность употребить своекорыстно!»

Она продолжала задумчиво перебирать бумаги: вот манифест о воцарении Иоанна VI на трон, присяга и повеления, и (более поздние) объяснения и показания, — все писаны рукой Мировича.

А вот уже документы расследования. Сенат полагает, надобно казнить мерзавца, а Синод против, мол, духовные лица подписать смертный приговор не могут, хотя и признают, что Мирович достоин оного наказания. Третьи вообще ратуют за продолжение пыток, до сих пор он не сдал ни одного своего сообщника или наусителя. Екатерина пишет резолюцию: «приступить к сентенции;». И сама для себя вслух добавляет:

— Нечего воду цедить! Царевича не пожалели, а бунтовщику, что ж, лета продлим? На плаху его! И принародно! Мне уж терять нечего, а иным устрашение будет.

Екатерина отложила бумаги. Левой рукой зачерпнула понюшку, приложила к носу. Прочихалась. Подмигнула нарисованному на крышке табакерки Петру I. Взяла свежий листок «Санкт-Петербургских ведомостей». Тут же наткнулась на заинтересовавший ее материал:

«В императорском саду старший садовник Анклебер посеял на больших полосках пшеницу и рожь на пробу искусства своего в размножении разного севу. Сие так ему удалось, что почти всякое зерно взошло многочисленными колосами наподобие кустов. В одном из оных из единого посеянного зерна вышло 2375 зерен. В другом кусте насчитано 47 спелых колосьев да 12 неспелых, из коих один колос состоял из 62 зерен, а всех в целом в кусту 2523 зерна весом 10,5 золотника;».

Слышала императрица, будто в чистоту опытов садовника верят не все. Считают, что тут чародейство примешано. Так Андрей аж об заклад с ними бился. На все свое движимое и недвижимое имущество, «для лучшего уверения, что сие производится без всякой хитрости и подлогу». Говорят, только после столь громкого заявления злословы-то и поумолкли. Струхнули выставлять на кон свое богатство.

Екатерина Алексеевна верила садовнику изначально, потому как собственными глазами наблюдала за его экспериментами.

А хитрость у Анклебера все ж была, хоть и не чародейная. Делянку, само собой, не каждую под всходы приспосабливал, какую именно, то уж осталось для императрицы неведомо. Но, главное, он семена-то в землю не рукой и не мотыгой, а каблуками загонял. Встанет на пятки, крутанется, и дальше шажок делает. Размеренность шага, да заданная глубина, — вот и все его ухищрения. Сапоги у Андрея юфтевые, добротно пошитые. Износил их, должно быть, на своих-то грядках не меньше дюжины… (Ведала бы она, за какую такую выручку ее предшественница Елизавета Петровна велела пошить для садовника эти самые юфтевые сапоги!)

Императрица же знала о другой услуге: статья в «Ведомостях» вышла благодаря стараниям академика Михайло Васильевича Ломоносова. А внимание Ломоносова на практические исследования садовника обратила она сама. Посему не могла не погордиться добрым делом.

«Это ж какая великая польза для отчизны выйдет, ежели мы будем с одной десятины во много раз больший урожай против нынешнего иметь!? Да к тому же, Анклебер заверяет, что и на посевные у него уходит в три раза меньше семян, опять-таки экономия пшеницы да ржи.»

Екатерина Алексеевна погрузилась в размышления о государственной выгоде и вдруг услышала за окном истошное кудахтанье. Выглянула. Вот он, садовник, легок на помине. Стоит, прислонившись к стволу дерева. Руки на груди сложил, на лице ухмылка. А вокруг него какая-то раскрасневшаяся толстуха гоняется за ополоумевшей курицей, пытается ее поймать. Глазища выпучены у обеих: и у бабы, и у птицы. Того и гляди рухнут оземь: одна с заморенья, а другая с перепугу. Но Андрей-то хорош, нет, чтоб помочь…

Императрица велела девице-камчадалке позвать к себе садовника.

— Вызывали, Ваше Величество? — Андрей склонился в изящном поклоне.

— Что там происходит?

— Да вот, Ваше Величество, поваренок наш, Прохор, выпросил для своей матери курицу, а та вырвалась и убегать…

— Что же ты усмехаешься? Коли бетной женщины тебе не жалко,

так несчастной птахе посочуфствовал бы.

— Зачем же ее жалеть? Курица — птица, которую непременно съедают, либо после ее смерти, либо еще до рождения. Этой вот повезло, на свете пожила. Что же касается женщины… Я ей помощь предлагал — отказалась.

— Плохо, фидать, предлагал!

Садовник не стал перечить государыне. Ей ведь не объяснишь, что в последние полтора года Татьяна не то что помощь принимать, слышать об Анклебере не желает. В саду встретит — отворачивается. Что возьмешь с глупой бабы: вбила в башку, будто Бог ее покарал за прелюбодеяние, да за то, что от законного мужа бежать собиралась…

Государыня позвонила в колоколец.

— У поваренка такая бедная семья, таже кур своих нет?

— Нет, матушка. С тех пор, как муж этой женщины, бывший служитель конюшенной конторы, спился, очень бедно живут.

Явился камердинер.

— Послушай-ка, колубчик. Не сочти за труд приказать на кухне, штобы жене нашего бывшего конюха… Как бишь ее зовут?

— Татьяной, — подсказала Анклебер.

— Татьяне. Отныне каждое скоромное утро фыдавали по курице, да не живой, а общипанной да потрошеной…

Камердинер согласно кивнул, откланялся и удалился. Ушел и Анклебер.

Х Х Х Х Х

Императрицын указ был исполнен незамедлительно. Татьяна высочайшей милости так обрадовалась, что одарила Анклебера беседою, покуда вышеописанную курицу-беглянку резали и потрошили для нее на кухне.

— Прям при тебе сказала, Андрейка?

— Точно так! Выдавайте, говорит, Татьяне каждое утро в мясоед по курице до скончания ейного века.

— Какого века, куриного!

— Твоего, дурашка!

— Ой, батюшки! А, может, я еще долго-то проживу…

— Не волнуйся! Хоть сто лет! У государыни кур хватит!

Татьяна залилась тем смехом, который когда-то покорил сердце Андрея. Анклеберу захотелось ее поцеловать. Но нагнуться и приобнять женщину садовник не успел, та отстранилась, вмиг посуровела. И снова стали видны на ней и посеревшие от седины волосы, и морщины вокруг глаз.

Х Х Х Х Х

Разительные перемены в облике произошли с Татьяной в ту злотворную ночь, когда она с Прохором собралась бежать в Росбах. Шутка ли, прямо при ней, да при мальчишке, бедного пруссака восемь раз пырнули ножом. А она, как помешанная, сидела и считала, — двинуться не могла. Только лицо сына к своей груди прижимала, чтобы ничего не видел.