Кампанелла. Последний маг эпохи Ренессанса - Альфред Энгельбертович Штекли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Февраль 1600 года начался с усиленных допросов Маврицио ди Ринальди. Члены трибунала непременно хотели, чтобы устами Ринальди был полностью изобличен Дионисий Понцио. Однако и на очной ставке Дионисий остался верен себе. В деле Маврицио протокол этой очной ставки был Предпоследним документом. Убедившись, что Маврицио рассказал все, что знал, судьи нашли бесполезным дальше откладывать казнь.
3 февраля его перевели из Кастель Нуово в камеру смертников тюрьмы Викарии. Хотя трибунал и считал, что осужденный Ринальди больше никаких интересных сведений дать не может, священник, исповедовавший Маврицио, был другого мнения. Он убедил его еще раз облегчить свою совесть – и теперь перед чинами Святой службы. Маврицио не противился. В тот, же день три инквизитора прибыли в тюрьму. Их мало интересовала подготовка восстания – этим занимался трибунал, но они без устали принуждали Маврицио вспоминать проявления ереси в словах и поступках известных ему людей. Повторные вопросы ничего нового не давали. Им стало ясно, что из Маврицио больше ничего не вытянуть. Теперь он был никому не нужен.
4 февраля Маврицио ди Ринальди стал главным действующим лицом той же самой церемонии, что и в первый раз. Его провезли на телеге через город в Кастель Нуово. Рядом с ним шли те же самые священники, только теперь никто из них не уговаривал его облегчить душу откровенным признанием. Теперь даже на утешения не тратили много слов.
Его повесили на тюремном дворе неподалеку от церкви. Когда агония кончилась и Маврицио затих навсегда, его вытащили из петли и швырнули на плаху. Деловитый палач, не торопясь, разрубил тело на четыре части…
Акт о приведении казни в исполнение завершил дело Маврицио ди Ринальди. В нем говорилось, что Ринальди, повешенный в возрасте двадцати восьми лет, оставил после себя трехлетнюю дочь по имени Констанца.
Это было простым установлением факта. В ту пору в Италии много детей оставалось без отцов…
Кампанеллу вытащили из «Крокодильей ямы», когда вода доходила ему почти до шеи. Он лежал на полу в коридоре у двери карцера. Вокруг него толпились тюремщики. На него смотрели как нa диковинку: выдержать столько времени в самом тяжелом из карцеров Кастель Нуово!
Он сам не мог даже одеться. На него напялили кожаные штаны и суконную куртку. Тюремщикам пришлось поднимать его. На дворе он зажмурился от яркого солнца. А как все-таки прекрасно сознавать, что никакой «Крокодил» не в состоянии заставить человека поступать против собственной воли, если он твердо решил стоять на своем! Зря члены трибунала надеялись, что карцер поможет им быстро закончить процесс и осудить Кампанеллу как «упорствующего» и «изобличенного»! Они считают, что уже полностью разобрались в преступлении и для них не может быть ничего нового? Они еще плохо знают Кампанеллу – даже полумертвый он всегда что-нибудь придумает для достопочтенных судей!
Его понесли не в камеру, а прямо на допрос. Самые худшие догадки оправдались: его держали в «Крокодильей яме» до тех пор, пока из Рима не пришло разрешение применить пытку.
Тюремный врач осмотрел опухшие ноги Кампанеллы. Из разъеденных солью ран сочилась кровь. Он что-то сказал Санчесу. Тот усмехнулся: «Приступайте!»
Неаполитанские палачи любовно называли эту пытку «полледро» – «жеребенок» и гордились тем, что она впервые была применена в их родном городе. Хотя история и не сохранила имени ее изобретателя, говорили, что он был знатоком коннозаводского дела. Чтобы обуздать диких, необъезженных лошадей, обычно применяли особое устройство. Тот же принцип было предложено употребить и для смирения самых «диких» преступников. Пыточный станок представлял собой деревянную раму, похожую на лестницу, поперечные перекладины которой были так затесаны на острый угол, чтобы, когда человека положат на них спиной, они врезались в тело от затылка до пяток. Лестница заканчивалась огромной деревянной ложкой, в которую, словно в чепец, вкладывали голову. С обеих сторон рамы и в «чепце» были просверлены отверстия, в каждое из них продевались веревки. Первая из них накладывалась на лоб пытаемого, последняя связывала большие пальцы ног. Как правило, веревок было тринадцать, но для особенно упорных число их увеличивали. Специальными приспособлениями веревки натягивались все больше и больше – казалось, что, раздавив мускулы, они впивались в кости. «Полледро» употреблялась лишь в исключительных случаях.
Палачи рассчитывали, что «полледро» будет долгой. Ведь недаром о Кампанелле говорили, что он не боится пыток! Но их ждала неожиданность. Кампанеллу словно подменили. От его гордыни не осталось и следа. Вместо ожесточения и упрямства, с которым он обыкновенно приходил на допрос, он был полон смирения и страха. Члены трибунала понимающе переглянулись: «Крокодилья яма» вернет благоразумие любому упрямцу!
После обычной формулы увещевания Санчес – уже совсем другим голосом – пообещал Кампанелле, что замучает его до смерти, но добьется своего. Он приказал еще туже стянуть веревки. Пусть у проклятого еретика лопается кожа, если он, посинев от нарушенного кровообращения, все еще думает отделаться молчанием! Кампанелла закричал. Его былая заносчивость исчезла. Он орал так, словно от боли окончательно потерял рассудок. Он взывал к милосердию и просил сохранить ему жизнь. Он клялся, что расскажет всю правду. Недолго он выдержал!
Первые же его слова изумили судей. Он признался, что в его намерения входило установить в Калабрии республику. Наконец-то он подтвердил, что замышлял против короля и Испанской монархии. Против Испанской монархии?! Нет, ничего подобного! Все его действия были направлены к ее укреплению. Но ведь он же мечтал о республике? Да, о республике, объединяющей весь мир, во главе которой стоял бы сам испанский монарх! Новой, универсальной республике христиан!
Томмазо употреблял множество богословских и астрологических терминов, подробно останавливался на приметах, предвещавших близкий конец, света. Санчес прервал его: ведь все это не относится к делу. Кампанелла возразил, что если Санчес ничего не понимает в астрологии и богословии, то он, конечно, не сможет разобраться в мотивах, которыми руководствовался Кампанелла, проповедуя республику. Поэтому следует призвать других судей, разумеющих истину. Он сыпал именами астрологов и святых, ссылался на библию, на блаженного Августина, св. Екатерину и св. Бригитту, на старые пророчества и на свидетельства звезд. Он говорил языком Апокалипсиса. Санчес хотел, чтобы его показания были более конкретными. Де Вера сдерживал его нетерпение. Не кажется ли Санчесу, что республика должна была быть республикой еретиков? Он настоял, чтобы трибунал не мешал Кампанелле высказать все, что он находит нужным.
Томмазо не отрицал, что для защиты республики от врагов можно прибегнуть и к оружию. Установить ее следовало как с помощью проповеди, так и с помощью меча. Эта республика была предсказана в откровениях Иоанна[15].
