Опасное знание - Боб Альман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Идет кровь, — сказал он.
— Вижу, — ответил я.
Я наклонился над столом, вытащил из пачки сигарету и закурил. Потом откинулся на спинку кресла и снова посмотрел на него. Он достал из кармана брюк носовой платок и прижал его к носу.
— Начал не я, — сказал я сердито.
— Я не убивал ее, — отозвался он жалобно.
— А я не говорил, что ты убил ее.
— Но ты думаешь, что я убил ее.
— Я ничего не думаю. Я просто удивляюсь, почему ты все время лжешь.
Он ничего не ответил.
Я встал, прошел через маленькую переднюю в кухню и нашел там два пустых стакана. Когда я вернулся, Хильдинг лежал на диване все в той же позе. Он прижимал к носу платок. И одновременно следил за мной взглядом. Я взял бутылку и налил виски ему и себе.
— На выпей, — сказал я, протягивая ему стакан.
Он взял стакан и залпом осушил его. Потом снова лег. Я сделал лишь маленький глоток и поставил стакан на стол.
— Итак, теперь можно говорить правду? — спросил я.
— Мне надо было привести в порядок кое-какие бумаги, — сказал он. — Поэтому мне пришлось пойти в канцелярию. Вчера вечером я и закончил эту работу.
— Какие бумаги? — спросил я.
— Благотворительное общество Бернелиуса, — ответил он.
— А раньше ты не удосужился привести их в порядок? Скоропостижная смерть Манфреда была для тебя очень кстати.
— Что правда то правда, — вздохнул Хильдинг. — Но его отравил не я.
— А я и не говорю, что ты, — спокойно возразил я.
— Но ты думаешь, что Манфреда отравил я, — упрямо повторил Хильдинг.
— Тебя не касается, что я думаю. Сколько раз тебе надо это повторять! И потом, кто еще, кроме тебя, мог отравить Манфреда?
— Думаю, что Герман, — сказал он.
— Ты слишком много думаешь. И если тебя послушать, то все преступления на земле совершил Герман.
— Я не люблю его, — сказал Хильдинг. — И это уже мое дело, любить мне Германа или не любить.
— Да, это твое дело. А мне он начинает нравиться все больше и больше.
На это мое замечание Хильдинг ничего не ответил.
— А что за махинации ты проворачиваешь с этими бумагами? — спросил я.
— Да никакие это не махинации, — взорвался Хильдинг. — Просто время от времени я брал из кассы общества взаймы. Небольшие суммы. У меня было туго с деньгами. Сам понимаешь: надо содержать жену и детей и на это уходит масса денег.
— На многие другие вещи тоже уходит масса денег, — заметил я. — Как, например, на путешествие в Италию.
Хильдинг молчал.
— Как тебе удавалось это?
— Любой менее дотошный ревизор, чем Манфред Лундберг, для меня не помеха. Но с Манфредом мне пришлось нелегко. Он ведь прицепляется ко всякой мелочи. Он даже предложил проверить отчетность общества за десять лет. И на этой ревизии я бы погорел.
Он немного помолчал.
— Но брал я лишь небольшие суммы, — повторил он жалобно.
— И тем не менее это карается законом, — сказал я. — Но меня это не волнует. Плевать я хотел на это дурацкое общество, оно меня нисколько не заботит. Меня интересует, когда ты встретил Мэрту и что случилось потом.
Он приподнялся и сел. Потом схватил бутылку и хотел налить себе стакан виски. Но я оказался проворнее: отнял у него бутылку и поставил на край стола.
— Сначала рассказывай, — сказал я. — А потом получишь виски.
После следственного эксперимента он поехал прямо домой. И поэтому не видел, как Мэрта садилась в белую «джульетту» Ёсты Петерсона в переулке Осгрэнд. Дома он пообедал на скорую руку, забрал свои бумаги и поехал в университет.
— В город я ехал по Виллавейен, — сказал он. — И мне не хотелось, чтобы мой «мерседес» мозолил всем глаза перед самым университетом. Пересекая Валенбергсвейен, я увидел Мэрту, которая вышла из здания филологического факультета. Я догнал ее.
— В котором это было часу?
— Примерно как ты сказал: около половины десятого.
— Как она реагировала на то, что ты увидел ее?
— Да никак особенно не реагировала. Она была такая же, как обычно. Мы поговорили с ней о том о сем. Главным образом о следственном эксперименте. Подошли к «Каролине». Мэрта сказала, что пойдет вниз по Дротнинггатан, а мне надо было идти по Эфре-Слотсгатан к университету. Мы попрощались. Дойдя до ограды парка, где стоит памятник Гейеру, я оглянулся. Но Мэрты уже не было.
— А почему ты оглянулся? — спросил я.
— Мне надо было перейти улицу, — ответил Хильдинг.
— Тебе не показалось странным, что она как в воду канула?
— Нет, не показалось. Я подумал, что она забыла что-нибудь на факультете и пошла обратно через Английский парк.
— Больше ты ничего не заметил?
— Что именно я должен был заметить?
— Вообще.
— Нет, ничего такого, на что стоило бы обратить внимание.
— Вы никого не встретили по дороге?
— Никого.
Я протянул ему бутылку. Больше у меня не было никаких оснований лишать его выпивки. Он налил себе виски и залпом выпил.
— Вот и все, — сказал он. — Теперь ты мне веришь?
— Я никому не верю, — ответил я. — Никому и ничему. И вообще, какое это имеет значение? Ведь раньше ты врал? Откуда я знаю: может быть, ты и сейчас врешь.
Я говорил совершенно искренне. Мне вдруг все стало безразлично. Потому что я безумно устал. И какое мне было до всего это дело? Никакого! Меня угораздило найти Мэрту Хофстедтер. И больше ничего. До того дня я прожил без забот и хлопот двадцать два года. Мне приходилось видеть трупы, но их было немного. И никто не умирал у меня на глазах, как умер Манфред Лундберг. Никто не умирал в семинарских аудиториях юридического факультета, где студенты меньше всего ожидают каких-нибудь сюрпризов. А потом я нашел задушенную женщину в мужском туалете. Трудно представить себе что-нибудь более неожиданное, чем задушенная женщина в мужском туалете. Женщинам, как задушенным, так и не задушенным, подобает пребывать в дамских туалетах. И все это произошло со мной за какие-то трое суток. А ведь и меньшие потрясения никогда не проходят для нас бесследно!
— Впрочем, может быть, ты и не врешь, — сказал я. — Как раз около половины десятого мы с Ульрикой Бринкман проходили мимо университета. И обратили внимание на то, что в окнах канцелярии горел свет.
— В таком случае нам незачем больше сражаться, — облегченно вздохнул Хильдинг. — У меня и так уже расквашен нос.
Он приподнял носовой платок и грустно
