Змеиное гнездо - Томас Гиффорд

– Конечно, я объявляю его лжецом. А теперь давайте вернемся к своим делам.

Он добродушно растолкал их, направившись к автобусу. Дальше будет хуже. «Это отвлечет внимание от президента, в чем есть и хорошая и плохая сторона, – размышлял он, – но для Бена Дрискилла тут ничего хорошего нет». Ему хотелось зарыться поглубже, да там и остаться. В памяти мелькнул Дэйд Персиваль. Чертов Ласалл! Если у него действительно есть свидетель… Что толку гадать. Да и не в стиле Ласалла обзаводиться настоящими живыми свидетелями.

Они сидели в заднем отсеке президентского автобуса. Президент с Линдой расположились ближе к водителю, собрав вокруг себя рабочую пресс-группу.

Линда Боннер над головами поймала взгляд Дрискилла и подняла руку, скрестив пальцы, с широкой ухмылкой на лице. «Дела – лучше не бывает», – говорила эта ухмылка. Может, и она была, как выражалась Эллен Торн, в отказе.

Первая остановка намечалась в крошечном городке Линкольн в Вермонте. Здесь президент родился, и здесь он до сих пор содержал на равных правах с двоюродными братьями маленькое юридическое бюро. Автобус развернулся и остановился перед универмагом, прямо из добрых старых времен «Метро-Голдвин-Майер», когда Мики и Джуди подыскивали себе подходящую сараюшку для своего шоу. Следом подкатили три полных автобуса журналистов и два фургона с аппаратурой. Все они встали вплотную к желто-красной цветочной клумбе. В Линкольне время застыло на месте. Два-три десятка горожан, собравшихся перед универмагом, захлопали в ладоши, завидев Чарли с Линдой. Они знали его с детства. Он им нравился, но все-таки это не то, как если бы, скажем, Клинт Иствуд снимался в фильме у них в городке.

– Как делишки, Чарли? – выкрикнул кто-то, а другой поднял над головой малыша в летнем костюмчике и в чепчике и предложил:

– Мистер президент, не хотите ли расцеловать нового избирателя?

И конечно, Чарли – с таким видом, словно собрался поиграть в гольф – подошел и расцеловал не только младенца, но и мамочку, и пожал руку отцу, и, должно быть, сказал что-то приятное и забавное, потому что вокруг рассмеялись.

Кто-то потянул президента за руку, и тот поспешно вдвинулся между горожанином и агентом секретной службы, уже изготовившимся к убийству. В таких местах, как Линкольн, среди своих, агенты сходили с ума от бессилия. Чарли знал этих людей и, видит бог, никому не собирался позволять себя от них защищать. Великолепный кадр. Репортеры, фотографы, телевизионщики собрались вокруг, тесня местных и отталкивая их с дороги. Президент дождался общего внимания и заставил всех притихнуть.

– Одно словечко для репортеров, ради хорошего начала дня. Я сегодня отправляю личное письмо – назовите его призывом – великому американцу Шерману Тейлору с просьбой присоединиться к нашим жизненно необходимым мирным инициативам в Мексике. Я прошу его сопредседательствовать с адмиралом Сэмом Лордом в нашей мексиканской делегации. Надеюсь на скорый и утвердительный ответ. Мечтаю увидеть, как герою войны генералу Тейлору вручают Нобелевскую премию мира за его усилия в Мексике. Адмирал Лорд с нашей делегацией отправляется туда в ближайшие дни. Когда вы рассядетесь по автобусам, Александра раздаст вам всем копии письма.

Младенец расплакался, но пожилая женщина, видимо, бабушка, успела запечатлеть на пленку поцелуй президента, так что все было в порядке, и президент, пройдя мимо, направился в универмаг. Дрискилла и Мака, которые держались вплотную к нему, протолкнуло в дверь потоком устремившихся следом людей. Здесь сцена была еще кинематографичнее, чем снаружи, – ожившая картина Нормана Рокуэлла. Здесь стояли пузатые печи, и ледогенераторы в деревянной обшивке, и автоматы колы производства конца сороковых годов; пара старичков покуривали трубки, набитые вишневым табаком и – честное слово – один из них облизывал фруктовое эскимо на палочке! Пять-шесть завсегдатаев стояли в кружок с чашечками кофе и спокойно улыбались вошедшему президенту.

Тот не подвел.

– Артур, как поживаешь? Не видел тебя с прошлого лета – как твоя нога? Сэм, как дела? Как школа, молодой человек? – Щелкали фотоаппараты, жужжали видеокамеры. – Бетти… – Подойдя ближе к пожилой женщине, стоящей у бочки для солений, Чарльз понизил голос, так что слышно было лишь тем, кто стоял рядом. – Мне так жаль Оуэна. – Женщина подняла глаза, нижняя губа у нее задрожала.

– Он свое пожил, мистер президент. Он был бы рад, что вы его помните.

– Он знает, Бетти, он знает. Крепись, милая. – И он обнял ее за плечи, прикрывая от камер, а ее рука снова и снова поглаживала его широкую спину.

Затем, обернувшись к прилавку, он радостно ахнул.

– Мэгги, чертовка! – Он перегнулся через витрину с брелоками, конфетами и кувшинчиками вермонтского кленового сиропа, чтобы чмокнуть ее в щеку.

Мэгги была крупной женщиной с длинными светло-русыми волосами; рукава черно-красной клетчатой фланелевой рубахи закатаны выше локтя, а поверх она носила жилет. За пятьдесят, но из тех крепких женщин, которым самой судьбой предназначено заправлять в лавке или на стоянке грузовиков или водить автобус и знать наизусть всех своих клиентов.

– Так ты вернулся? – провозгласила она на весь зал, и все рассмеялись. – Помнится, последний раз я тебя видела года четыре назад. С каждым разом ты все больше походишь на тех бродяг с ковровыми саквояжами. – Она ничуть не стеснялась подкусывать его, и президент проглотил это как миленький. Камеры надвинулись, поглощая сцену.

Президент купил у Мэгги годичную лицензию на рыбную ловлю, потом попытался обменять свой старый перочинный ножик на антикварную жестянку леденцов «Некко».

– Шутишь? – воскликнула она. – Я за эту коробку пятнадцать лет назад отдала парню четыре пары толстых охотничьих гетр и пару теплых панталон! Смотри-ка лучше, вот что тебе нужно. – Она провела его в отдел одежды и выдала рыбацкую кепочку с длинным пластмассовым козырьком. Президент примерил, объявил, что ему идет, и расплатился. – Сдачу оставить себе? – спросила Мэгги.

– Теперь ты шутишь? – возмутился президент, снова рассмешив собравшихся.

Потом поднял глаза и увидел большой агитплакат на простенке у арки. Боб Хэзлитт в белом шарфе, картинно развевающемся на ветру, самоуверенно смотрел на него сверху вниз. Все наблюдали, как президент совершает хорошо рассчитанный, очень забавный маневр, в преувеличенном ужасе разглядывая плакат.

– Ой, Мэгги, кто это такое наклеил? Видно, ты не уследила?

Мэгги показала зубки и не подумав отступать.

– Представь, Чарли – то есть мистер президент, – признаюсь! Это сделала я.

Он придвинулся к ней, зажав кепочку в одной руке и обхватив за плечи другой:

– Доверься мне, Мэгги. Выражаешь недовольство, а?

Он улыбался. Камеры работали, общее напряжение мешалось с улыбками.

– Да, думаю, пора посадить в Белый дом человека из тех, кто ближе к земле, кто прорвется туда, сверкая оружием… Сам понимаешь, уличная преступность, вездесущее мошенничество, все эти заграничные проблемы, которые сами собой не решатся… Америка должна быть сильной.

Чарли развернулся к толпе.

– Слышали, люди? У этой жительницы Вермонта собственное дело, она далека от всего, что ее пугает, – она думает не о себе. Она – женщина мыслящая, я ее всю жизнь знаю. Она избирала меня губернатором и президентом, – верно, Мэгги?

– Точно, Чарли.

– А теперь она передумала, послушала моего друга Боба Хэзлитта и решила, что он говорит дело. Разве я могу ее винить? Да ни в коем случае. Но Боб Хэзлитт считает нужным избрать самый опасный путь – путь, на котором грудами лежат остывающие тела – не важно, чьи. Он блестящий оратор, отдаю ему должное. Он станет благожелательным тираном – следуйте за мной, скажет он, и мы напинаем кое-кому задницы… Но факт тот, что он диктатор, диктатор старого сорта, из тех людей, что возглавляют тайное правительство, о котором я говорил в докладе Конгрессу.

Боб Хэзлитт как человек, думаю, ничего себе. Шутки шутит не хуже других… Но я пытаюсь объяснить убеждения – его и мои – в том, как следует действовать. Он верит в старый образ действий. Считает, что Соединенные Штаты могут действовать с позиций силы, не задумываясь о морали, о совести. А я верю в преобладание совести. Наш прежний образ действий – все эти тайные войны и тайные сделки, подкуп, покушения, свержение неугодных нам правительств – привел к тому, что множество людей умирают от голода и болезней, из-за развала экономики и от бомб террористов, а мы способствовали всем этим ужасам. Черт возьми, тайное правительство все это оплачивало!

Ну так вот, вы все, – с этим покончено. Я не шучу. Новый день уже занялся. Думаете, генеральный прокурор Роуэн катается сегодня со мной, щелкает фотоаппаратом? Нет, черт возьми, она осталась в Вашингтоне и готовит величайшее потрясение за всю историю наших разведслужб – призывает их к отчету. Это потребует времени, такое за одну ночь не делается – вы люди достаточно сведущие, чтоб это понимать. И вы понимаете, что Боб Хэзлитт не отменит ни одну из тех секретных операций, которые наши люди вечно проваливают, выставляя нас на посмешище всему миру. Он не станет предпринимать широкомасштабных мирных инициатив – его состояние и власть слишком зависят от тех, кто наживается на старом образе действий. Война им выгодна – понимаете? Но для всех нас в ней нет ничего хорошего. Отдельных наций больше не существует – мы все связаны между собой, взаимозависимы, и все мы желаем здорового и безопасного будущего для своих детей. Жизнь не так проста, как говорит старина Боб, как бы нам ни хотелось ему поверить. Хотел бы я, чтоб она была простой. – Боннер обвел глазами горожан. – Но она не проста. А теперь хватит на сегодня торжественных речей. Мэгги, ты голосуй за кого тебе вздумается, но сегодня, ложась спать, вспомни, что я твой президент и я стараюсь сделать мир лучше. А пока дай мне пару минут, подружка, и ты моя навеки!