Третья причина (сборник) - Николай Дмитриев

— А что, — оживилась Ревекка. — Если бы на наш поезд напали, я бы, знаешь, какой репортаж отправила!

— Ага, а ты не боишься, что они и нас с тобой заодно обчистят?

— Нет, не боюсь, — покачала головой Ревекка. — Они на такую мелочь, как мы с тобой, не позарятся…

— Ну, разве что… — задумчиво протянул Иртеньев и замолчал.

Неожиданно для себя полковник подумал, что как бы было замечательно вот так ехать и ехать, чтобы ни о чем не беспокоиться, волноваться и чего-то ждать. Так, чтоб по приезде поселиться в уединённом месте, где никто не будет докучать и, хуже того, лезть со своими советами. А если такое возможно лишь тогда, когда уже всё достигнуто, то, может быть, это и есть то, что люди обычно называют целью жизни…

Это изменение настроения мгновенно уловила Ревекка и, истолковав его по-своему, поинтересовалась:

— Ты что, думаешь о Диком Западе?

— Нет, — грустно улыбнулся Иртеньев. — Я имел в виду другое: тишину, лес, покой…

Словно прочитав его мысли, Ревекка внезапно спросила:

— Ты что, хотел бы вот так пожить, на природе?

— Конечно, — полковник благодарно потёрся о плечо женщины. — Только при одном условии…

— Это каком же? — Ревекка деловито отстранилась.

— Чтобы ты была рядом… — и Иртеньев чмокнул Ревекку в щёку…

Весь косогор, насколько мог видеть Иртеньев, густо порос кедровником. Полковник знал, что там, на другом склоне, остался городок Спринг-Вэлли, спрятавшийся в долине того же названия, а здесь, у подножья, среди замшелых камней били незамутнённые родники, и тонкие струйки воды с журчаньем сбегали вниз, чтобы дальше, сливаясь вместе, дать начало прозрачному ручейку.

Чуть в стороне, на поляне, напоминавшей распадок, стоял добротный дом, срубленный из орегонской сосны, и его светло-коричневые стены удивительным образом гармонировали с диким лесным фоном.

Струйка холодного воздуха, попав за воротник осенней куртки, надетой прямо на голое тело, заставила Иртеньева поёжиться и весело фыркнуть. Ранним утром, в лесу, да ещё у воды было весьма прохладно.

К удивлению полковника, фраза, вскользь брошенная Ревеккой сразу по проезде Ниагарского водопада, оказалась не просто словами. Признаться, Иртеньев и сам забыл о минутной слабости, тем более что урбанистический пейзаж за окном вагона давно сменили прямо-таки идиллические картинки.

Города становились меньше, уютнее, а главное, показались леса вперемежку с полями и плантациями кукурузы. Да и облик пассажиров, толпившихся на перронах, стал ощутимо меняться, отчего сразу исчезло однообразие городской публики.

В поезд то и дело садились загорелые фермеры, порой мелькали застёгнутые на все пуговицы сюртуки квакеров, и всё чаще стали появляться охотники или ковбои в живописных нарядах, украшенных кожаной бахромой.

Примерно на второй день Ревекка заявила, что им надо сделать небольшую остановку. Решив, что так нужно по работе, полковник воспринял это как должное и безропотно вытащил багаж из вагона, когда их поезд остановился у очередной станции.

Оставив Иртеньева на пару часов в ближайшем салуне, Ревекка ушла в город и, вернувшись, без всяких объяснений усадила полковника в парный шарабан, на козлах которого торчал молодой улыбчивый негр.

Чёрный весельчак прямиком отвёз их в уютный загородный домик, стоявший на лесной полянке под косогором, и едва поинтересовавшись, что это значит, Иртеньев получил чёткий ответ Ревекки:

— Ты же так хотел, — а потом она лукаво добавила: — Если я не ошиблась…

Позже, расспросив подругу, Иртеньев дознался, что в городке есть небольшая еврейская община, что Ревекка одно время жила здесь, и потому ей не стоило большого труда снять на неопределённый срок это уединённое жилище.

Зачем ей это нужно, полковник не спрашивал. Он был просто благодарен Ревекке за то, что она подарила ему отсрочку, и теперь необходимость что-то решать, делать, как бы сама собой отступила на второй план, сменившись чувством блаженного покоя.

Очередная холодная струйка пробежала между лопаток, Иртеньев зябко передёрнул плечами, ещё разок вдохнул свежий лесной воздух, послушал, как журчат сбегавшие с камней струйки, и взбежал на крыльцо.

Дом встретил полковника запахом дерева, воска и одновременно холодком выстывших за ночь комнат. Сбросив куртку и брюки, Иртеньев заколебался, но, подавив желание нырнуть к Ревекке под одеяло, взялся за лежавшую у камина патентованную растопку.

Чиркнула спичка, огонёк пробежал по щепкам, и через минуту пламя уже ровно гудело, уходя в устье камина. Полюбовавшись на разгорающиеся и обещающие тепло языки огня, полковник согрелся уже от одной мысли и, подойдя к кровати, отогнул край одеяла.

Оставшись голой, Ревекка инстинктивно прикрыла ладонью розовой сосок и спросонья пробормотала:

— Да ложись ты скорей, чего шастаешь…

Иртеньев не заставил себя упрашивать и, завалившись на постель, прижался к тёплому, разомлевшему со сна женскому телу.

— Ой, да ты же совсем холодный! — тихонечко взвизгнула Ревекка и, сжавшись в комок, постаралась отодвинуться.

— Подожди, сейчас я тебя согрею…

Иртеньев притянул женщину к себе, но Ревекка, уже проснувшись, решительно запротестовала:

— Нет уж, хватит, и так всю ночь спать не давал…

Высвободившись, она повернулась к Иртеньеву спиной, да и он сам, постепенно согреваясь, внезапно почувствовал, что бессонная ночь сказалась и на нём, мягко заставив погрузиться в блаженный утренний сон.

Когда полковник снова открыл глаза, сквозь зашторенные окна светило солнце, угли, догоравшие в камине, излучали тепло, а на кухне аппетитно шипела сковорода. Ревекки рядом не было, и значит, это она принялась готовить завтрак.

Иртеньев потянул носом, пробуя определить, что же там жарится, но угадать не смог и, со смешком откинув одеяло, встал. Желания одеваться не было, и он, сдёрнув со спинки кровати полотенце, соорудил что-то вроде набедренной повязки.

Прошлёпав по комнате, Иртеньев заглянул через открытую дверь на кухню и замер от восхищения. Там, у плиты, хлопотала Ревекка, из всей одежды на ней был только опоясывающий голубой шарф с пышным бантом на боку, да удерживающая волосы алая лента.

Неизвестно почему полковнику вспомнилось, что именно так он представлял себе в юности вакханок, и, не в силах сдержаться, Иртеньев, неслышно подойдя к подруге сзади, шутливо шлёпнул её по наполовину выглядывавшей из-под шарфа тугой ягодице.

Ревекка, чуть не выронив нож, которым она что-то помешивала на сковороде, испуганно пискнула, повернулась и, отлично понимая, что это всего лишь своего рода ласка, благодарно ткнулась носом в плечо Иртеньеву.