Павел I - А. Сахаров (редактор)

Черепов оделся по форме и поехал.

Он застал графа одного в его обширном, слабо освещённом кабинете. Старик сумрачно ходил по комнате и казался чем-то озабоченным.

– Государь император, – сказал он Черепову, – поручил мне, как бывшему вашему шефу, передать вам, чтобы вы отправлялись в действующую армию к графу Суворову. Вот вам пакет: в оном найдёте вы маршрут, подорожную, прогоны и приказ о своём назначении. Вы отправляетесь в распоряжение фельдмаршала, и государь надеется, что на поле чести потщитесь вы найти более достойное применение избытку ваших сил и смелости.

– Как скоро должен я выехать? – почтительно спросил Черепов.

– Немедленно же. Чтобы к утру вас уже не было в городе.

– Воля его величества будет исполнена, – проговорил Черепов и уже хотел было откланяться, как граф с участием взял его за руку.

– Пожалуй, дружок, скажи на милость, – заговорил старик, меняя свой официальный тон на дружескую и душевную ноту, – что это за несчастная блажь пришла тебе в голову дёргать за тупей?

– Граф! Неужели вы думаете, что я мог дерзнуть на что-либо подобное? – открыто и с чувством достоинства поднял Черепов голову.

– Как так?! – изумился Харитонов. – Стало быть, дёрнул не ты?

– Не я, клянусь на том честью!

– Так кто же?

– Я знаю кто; но прошу вас, не невольте меня называть его имени. Он уже достаточно наказан своей совестью, и я ни в коем случае не назову его.

Старик задумчиво прошёлся по комнате.

– Молодой человек, – с чувством заговорил он, снова взяв за руку Черепова, – это с вашей стороны благородно!.. Не сумневаюсь, что вы говорите мне правду; и верь, друг мой, при случае я доведу о сём похвальном поступке до государя, а теперь прощай, Господь с тобой!.. Поезжай с Богом и постарайся возвратиться, как подобает храброму!

И с этими словами он поцеловал Черепова и отпустил его из кабинета.

Миновав смежную комнату и проходя через большую неосвещённую залу, Черепов вдруг заметил, что мимо него мелькнуло женское платье.

– Это вы, графиня? – тихо спросил он голосом, упавшим вдруг от неожиданного волнения. Сердце его дрогнуло и забилось тревожно и сладко.

– Я… постойте на минуту, – шёпотом лепетала Лиза, – я знаю всё… давеча отец мне сказывал… Вы едете?

– Сею же ночью… Прощайте, быть может, не увидимся.

– Нет, нет, не говорите так… не надо! – порывисто и как-то жутко заговорила она, схватив его руку. – Не надо… не надо так говорить! Вы вернётесь… Вы должны вернуться… Я верю… я буду молиться… Постойте… Вот вам.

И, быстро сняв с себя золотой крестик на золотой цепочке, она поцеловала его, перекрестила им Черепова и надела на шею.

– Он сохранит вас… молитесь и… не забывайте меня… вашу… Лизу.

И с этим словом в голосе девушки прорвались сдержанные слёзы.

Схватив её дрожащую руку, Черепов с благоговейным чувством восторженно покрыл её своими влюблёнными поцелуями, и вдруг в душе его стало так ясно, тепло, светло и отрадно, и вся будущность озарилась чудным, радужным блеском.

Заветное, желанное слово, которое не выговаривалось так долго, наконец-то было сказано.

XXIII

В ИТАЛИИ

Черепов нагнал Суворова уже около Вены и тотчас представился фельдмаршалу, вручив ему высочайший приказ о своём назначении в его распоряжение.

– Крестика, чай, хочешь? Затем и поехал? – с некоторым неудовольствием спросил Суворов, прочтя бумагу.

– Совсем напротив тому, ваше сиятельство! – с чувством внутреннего достоинства возразил Черепов. – Я здесь совсем случайно и даже самому себе неожиданно.

И он, зная, что старик не любит терять много времени на лишние разговоры, вкратце, но с толком рассказал ему причины своего внезапного отправления в действующую армию.

– Помилуй Бог! Какой молодец! – весело вскричал фельдмаршал. – Из-за тупея!.. Ха-ха!.. И товарища не выдал! Похвально!.. Ну, будем служить с Божьей помощью! При мне оставайся.

И он милостиво отпустил от себя Черепова.

Суворов прибыл в Вену 15 марта и был встречен приветливыми кликами всего населения. Император Франц II принял его ласково и с почётом. В Шенбрунне старик впервые после долгой разлуки увидел русские войска и радостно приветствовал их.

– Здравствуйте, чудо-богатыри, любезнейшие друзья мои! Опять я с вами! Здравствуйте!

И на восторженных лицах героев Кинбурна, Фокшан, Рымника, Измаила и Праги[73] показались слёзы…

Вкратце и на словах объяснив императору Францу все свои стратегические предположения, Суворов спешил уехать в Италию, где с нетерпением ожидал его русский вспомогательный корпус генерала Розенберга.

Но барон Тугут, первый министр австрийского кабинета, мелкая личность, взобравшаяся на высоту из ничтожества, всячески домогался, чтобы русский фельдмаршал, представил венскому гофкригсрату[74] точный и подробный план будущих военных действий и, не видя этого плана, под разными предлогами задерживал Суворова в Вене. Эти домогательства не повели, однако, ни к чему. Суворов очень хорошо понимал, что такое гофкригсрат, знал за ним «неискоренимую привычку битым быть», называл членов его унтеркунфтами, бештимтзагерами, мерсенерами[75] и вообще не располагал доверять своих планов Тугуту, секретарь которого служил некогда секретарём при Мирабо и поэтому самому казался Суворову подозрительным и продажным. Да и сам Тугут далеко не был симпатичной личностью. Эгоистически и ревниво заботясь только о своём собственном влиянии при дворе, он не допускал никого действовать самостоятельно, вмешивался во всё и, вовсе не будучи военным человеком, связывал по рукам австрийских генералов, не смевших шагу ступить без категорического предписания из Вены. Подобная система, конечно, не могла нравиться Суворову, который хотел сражаться независимо от методических соображений гофкригсрата. Старик не согласился даже запросто побывать у Тугута для объяснений хотя бы словесных, на что не раз намекал ему граф Разумовский, русский посланник в Вене.

– Андрей Кириллович! – отвечал обыкновенно на эти намёки Суворов, – ведь я не дипломат, а солдат… русский… Куда мне с ним говорить? Да и зачем? Он моего дела не знает, а я его дела не ведаю!.. Знаете ли вы, Андрей Кирилллович, первый псалом? «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых»!

Кончилось тем, что на все приставания Тугута Суворов вручил ему кипу белой бумаги и показал чистый лист с бланком императора Павла со словами: «Вот мои планы!»

Эта суворовская шутка окончательно взбесила Тугута и была зерном той затаённой неприязни австрийских властей к русскому главнокомандующему, следствием которой были и бесплодность лавров, обильно пожатых Суворовым в Италии и, ещё более, бесплодность неимоверных подвигов, им же совершённых в Швейцарии.

2 (14) апреля он прибыл в Верону. Жители со свойственной им итальянской живостью и пылкостью сделали ему много шумных оваций: они выпрягли из кареты лошадей и повезли её сами до дворца, отведённого фельдмаршалу.

Здесь Суворов принял под своё начало австрийских и русских генералов. Представление последних происходило отдельно и как бы домашним образом, сопровождаясь разными оригинальностями. Пока Розенберг называл чин и фамилию представляемого, Суворов стоял навытяжку, с закрытыми веками, и при каждой неизвестной ему фамилии быстро открывал глаза, говоря с поклоном:

– Помилуй Бог!.. Не слыхал! Не слыхал!.. Познакомимся.

Дошла очередь до генерала Милорадовича.

– А! это Миша?! Михайло?! – вскричал Суворов.

– Я, ваше сиятельство! – поклонился статный двадцативосьмилетний красавец в генеральском мундире.

– Я знавал вас вот таким! – продолжал старик, показывая рукою на аршин от полу. – Я едал у вашего батюшки Андрея пироги. О! да какие были сладкие! Как теперь помню… Помню и вас, Михайло Андреевич! Вы хорошо тогда ездили верхом на палочке! О, да и как же вы тогда рубили деревянной саблей! Поцелуемся, Михайло Андреевич! Ты будешь герой! Ура!

Милорадович, растроганный до слёз, говорил, что постарается оправдать мнение о нём фельдмаршала.

Наконец Розенберг назвал генерал-майора князя Багратиона.

При этом имени Суворов встрепенулся, открыл глаза, вытянувшись, откинулся назад и спросил:

– Князь Пётр? Это ты, Пётр?.. Помнишь ли ты… под Очаковым! с турками! в Польше! – И, подвинувшись к Багратиону, он его обнял и стал целовать в глаза, в лоб, в губы, приговаривая:

– Господь Бог с тобою, князь Пётр!.. Помнишь ли?.. А?.. помнишь ли походы?

– Нельзя не помнить, ваше сиятельство, – отвечал Багратион со слезами на глазах, – не забыл и не забуду…

По окончании представления Суворов быстро повернулся, заходил широкими шагами, потом, вдруг остановясь, вытянулся и с закрытыми глазами начал произносить скороговоркою, не относясь ни к кому именно: