Мемуары Мойши - Хельга Графф

Рука Курочкина, пытавшаяся донести до рта очередную порцию орешков, замерла на полпути, и Василий Иванович спокойно парировал:

– Не заболит, у меня запор.

Левка наступил мне на ногу, намекая, чтобы я что-то придумала.

– А вот если у вас запор, тогда орехи вам противопоказаны!

– Нет! – сказал упрямец, продолжая чавкать нам назло.

– Да! – встала я на путь борьбы.

– Нет!

– Да пошел он к черту! – возмутилась моя подружка, душевная половинка. – Не трать на этого древнего «щелкуна» свои нервы. Пусть хоть подавится, не твое это дело!

– Вот именно, не дай бог подавится, тогда без спонсора Штернам в Турции будет полный капец! – не поддержала ее другая, но тут же, сморщившись, добавила – Но его чавканье, действительно, слушать уже не-вы-но-си-мо!

– Хорошо, – придумала что-то добрячка, – а если его напоить до невменяемости? Он с пьяну и глаз открыть не сможет, не то, что рот!

– Нет, – воспротивилась оппонентка, – лучше отнять у него зубы! Тогда даже при большом желании ничего у него не получится, грызть будет нечем!

И тот, и другой способы хороши, но только не в отношении Курочкина. Я вдруг вспомнила его рассказ, как он однажды напился, а потом на руинах разнесенного им по кирпичику ресторана плясал до утра «польку-бабочку»! Да и с зубами все непросто. У Ивановича имелись не съемные протезы, а намертво приделанные фарфоровые зубы. До Стамбула пришлось запастись терпением!

Выйдя в зал прилета, мы мгновенно очутились в жарких объятиях подтянутого, обаятельного, хоть и несколько постаревшего, Чико. Рядом с ним стоял симпатичный молодой человек восточной внешности по имени Танриверди. Ну и имечко, язык сломать можно! И с первого же дня, попросив разрешения, мы стали звать его просто Верди. У моей дочери Эльки, например, есть подружка по имени Аида. Девушка с юмором, и когда кому-нибудь представляется, говорит в шутку: «Аида. Верди», имея в виду композитора Джузеппе Верди, написавшего оперу «Аида». Очень многие, правда, шутку не понимают, думая, что это ее настоящая фамилия! Верди погрузил нас в просторный автомобиль, и мы стрелой помчались по сверкающим огнями улицам вечернего Стамбула.

Бывший артист балета неплохо устроился в четырехкомнатной квартире с большой крытой лоджией. Вся жилая площадь блистала позолотой вычурных диванов и огромных зеркал. Чико как отпрыск махараджи обожал роскошь и не мог спокойно пройти мимо любой антикварной безделушки, заканчивая мебелью, покрытой блестками и позолотой. Недоразумения начались с первого же момента нашего появления в квартире. На вопрос, где можно помыть руки, Чико не растерялся и всучил каждому из нас по ведру.

– Вода внизу, на улице, в колонке. Надо, кстати, принести и для туалета.

– Как хорошо, что у меня запор! – обрадовался Курочкин.

Мы с Левкой были в недоумении.

– То есть как в колонке? У тебя же есть краны, ванна и унитаз? Тогда где вода?

– В колонке, – уже с некоторой долей раздражения заявил деятель культуры.

В этот момент в наш диалог вмешался Верди и пояснил, что люди, жившие здесь раньше, задолжали деньги за воду, поэтому ее и отключили. «Интересно… – подумала я, – если Чико богатый наследник, почему не закроет этот долг?» Промелькнула тревожная мысль, что приехали мы напрасно. Однако делать нечего. Прихватив большие железные ведра, снова почесали вниз: квартира находилась на последнем, шестом, этаже дома без лифта! У колонки стояло несколько женщин, за которыми безропотно пристроились и мы. Василий Иванович, конечно, промолчать не мог.

– Вот етит твою, я сюда в рабы, что ли, наниматься приехал?! Одного не пойму, для чего всю жизнь работал, зарабатывая миллионы, чтобы теперь ходить в обнимку с ведром?!

Мы с Левкой промолчали, понимая всю справедливость его претензий. Обратный поход с полными неподъемными ведрами на шестой этаж занял целых полчаса, потому как пришлось отдыхать на каждой лестничной площадке под отборный мат Василия Ивановича. Воды хватило ровно на один поход в туалет, поэтому пришлось спускаться к колонке еще три раза. После третьего захода мы даже не смогли сесть за стол, а просто свалились там, где нас застала дикая усталость, и заснули как убитые.

Ни свет ни заря меня разбудили крики муэдзинов на минаретах, которые вперемешку с громогласными молитвами Чико, заделавшегося истинным мусульманиным, так и не дали толком выспаться. Прямо с раннего утра пришлось снова ползти к колонке, но уже вдвоем, так как Курочкин объявил забастовку. Ходили шесть раз, за себя и за того парня! Наконец, хлопоты по обеспечению Чикиной хаты водой на время завершились. Надо сказать, сам балерун ни разу не спустился вместе с нами, мотивируя тем, что ему как отпрыску влиятельной фамилии несолидно таскаться с ведрами по колонкам! Молодец, что еще скажешь!

За скудным балетным завтраком решили разведать, есть ли у него наследство или он пригласил нас для пополнения своих водных ресурсов. С первой фразой стало понятно, что приехали мы зря.

– Дайте мне денег! – ничуть не смущаясь, попросил сын дипломата.

Признаваться в том, что денег у нас нет, а миллионер Курочкин не даст ни копейки, не стали.

– А в чем проблема, дорогой? – осторожно спросил Лев.

– Я тут год в дурдоме лежал, – начал свое повествование Чико, и я заметила, как испуганно отодвинулся от него Курочкин, – поэтому родные от меня почти отказались. Сунули, сволочи, копейки, всего-то восемьсот тысяч фунтов стерлингов (Василий Иванович подвинулся обратно) и думают, что этим отделались. Как бы не так! – мстительно произнес танцор-пенсионер.

В сердцах зажглась надежда: даже часть этой более чем приличной суммы могла оказать большую помощь нашим делам.

– Это солидное наследство, – протянул Лев, стараясь не показать свою радость, – поэтому нам совершенно непонятно, почему ты просишь деньги у нас?!

– Странный вопрос, – усмехнулся наследник махараджи, – если я прошу деньги, значит пустой!

– В смысле? – влез в разговор Василий Иванович.

Чико посмотрел на спонсора нашей поездки так, как будто тот провел с ним год на соседней койке в дурдоме.

– В прямом, – сухо отозвался бывший танцор.

– Подожди-ка, – решил выяснить ситуацию Левка, – а где же восемьсот тысяч фунтов стерлингов, на которые можно жить не один год и особенно в Турции?!

– Раздал! – сообщил расстроенный хозяин. – Двести тысяч дал в долг Зулейхе, она портниха, шьет наволочки; сто тысяч Абдурахману, он внизу кебабы готовит, никак раскрутиться не может; пятьдесят тысяч Мансуру, таксисту, на новую машину; десять тысяч Дурдане на свадьбу, она еще в школе учится; двадцать тысяч Калкашу, он черешней на рынке торгует; пятьдесят тысяч Джа… Джах… Джаханпахлавану, на закупку мочалок для бани, он банщик; сорок Маусуке, она мне нравится; десять Фирузе, это ее дочь; пятьдесят Насри, у него пятнадцать детей, он сапожник; двадцать тысяч Насрулле, он пока безработный; двести тысяч Джабраилу, он насовсем уехал жить в Индию, хочет там бизнес делать, и на пятьдесят тысяч купил эту мебель, – он обвел комнату рукой.

Пауза затянулась, потому что мы так и остались сидеть за столом с разинутыми от такой ошеломляющей новости ртами. В общем, к щедрому распределению тугриков не поспели, успели только к раздаче воды на колонке. Василий Иванович злобно и осуждающе взглянул на нас. Левка в ответ на его мечущие молнии взгляды только пожал плечами. Нет слов!

– Так вы дадите мне деньги или нет? – с интонациями Кондрашова настойчиво попросил Чико.

Первым дар речи обрел самый хладнокровный из нас Лев Рафаилович.

– А… а… когда они обещали вернуть тебе деньги?!

– Через месяц, – сказал Чико, – правда, прошло уже три года!

Ну не знаю, может, он не зря лежал в дурдоме? Понятно же, что сапожник с пятнадцатью детьми, зарабатывающий крошечные деньги, вряд ли когда-нибудь отдаст свой пятидесятитысячный долг в фунтах стерлингов, хотя… он уже вряд ли сапожник. Или хитрый Джабраил, который с двумястами тысячами фунтов навсегда уехал в Индию, на другой континент! Видимо, поэтому танцор и получил в наследство лишь часть средств, а то осчастливил бы, наверное, весь Стамбул и окрестности! Мне импонировала щедрость Чико, но такая доброта намного хуже даже воровства! Ловить нам здесь было уже нечего!

– Давайте где-нибудь пообедаем, – с трудом высказал дельную мысль Лев.

Да уж, после такого потрясения нам просто необходимо подкрепиться!

– Что же касается денег, дорогой, – продолжил муж, – в данный момент все они вложены в дело, поэтому сейчас вряд ли получится, может, через… через… год или два…

– …или сто лет! – зло прорычал Курочкин.

– Аллах вас не простит, если оставите меня в беде, – пригрозил нам приверженец ислама.

И мы поехали в турецкое кафе.

Обожаю турецкую кухню! Едва мы появились на пороге заведения, как в буквальном смысле слова от накрывшего нас необыкновенного аромата и созерцания ярких лакомых национальных блюд началось активное слюноотделение! Кто может остаться равнодушным к аппетитным «кёфте из баранины», усыпанным семенами кунжута и «зейтиньяла» фасоли, тушеной с овощами, или оторвать глаз от красочных «баялды»-баклажанов, фаршированных сладким перцем, помидором и грецким орехом?! Захотелось купить всё сразу и наесться до отвала, но это обманчивое впечатление обжорства и недостаточное количество финансовых средств лишило нас возможности развернуться на всю мощь наших голодных желудков. Чтобы как-то поднять настроение озверевшему Курочкину, решили за него заплатить. Ощутив на себе наше великодушие, Василий Иванович повеселел и назло заказал не одно и не два блюда, а целых пять, да еще два десерта, и очень довольный пошел занимать на всех столик. Платить нам пришлось и за Чико, так как тот был на мели.