Простой советский спасатель (СИ) - Буров Дмитрий

В моем веке энские историки, сколько не старались, вход в подземелье из прокуратуры так и не нашли. Зато отыскали комнату, в которую нет входа. Вот помещение есть, его видят радаром, а как в него попасть, никто не может понять.

Став старше, я не раз задавался вопросом: почему при Советской власти, а затем уже и в более стабильные годы российской действительности, никто никогда не пытался пробить стены и попасть внутрь? Почему засыпают все подземные ходы, когда их обнаруживают при строительстве или ремонте городских дорог и скверов? Только ли потому, что денег нет, но вы держитесь? Или есть какая-то другая причина?

Ведь если прошерстить подземные ходы, можно не просто выяснить историю их происхождения, но и пару кладов найти. Чем черт не шутит? Хм… клады…

В голове мелькнула какая-то мысль, но тут же умчалась. Перед глазами замелькали золотые мультяшные монетки и рисованный утиный банковский подвал. Но вот к чему и почему, я так и не уловил.

— Николай Николаевич… И все-таки, Вы можете мне сказать, что за красный архив упомянула Алевтина Ивановна?

— Алевтина Ивановна? Ах, да… — мы дошли до конца аллеи и повернули обратно. — Кто Вы, юноша?

Я запнулся от неожиданности вопроса. Что доктор дядя Коля хочет от меня услышать? Сказать правду? Так, мол,и так, я случайный переселенец из будущего в прошлое, взрослый мужик, попал в чужое тело по чьей-то прихоти? Моя история настолько фантастична, что вряд ли медик в нее поверит. Они все прагматики и реалисты, даже те из них, кто читает на досуге фэнтези с фантастикой. И верит в Бога, не афишируя свою веру.

— Я студент педучилища, второкурсник, Алексей Лесаков. В летнее время работаю спасателем на вышке на Центральном пляже. Простой советский спасатель, — я глянул на доктора и вздрогнул: серые жёсткие глаза разглядывали меня в упор из-под очков.

— Кто Вы, юноша? Общественная шелуха — это прекрасно. Кто Вы по жизни?

— Искатель и спасатель, — ляпнул я неожиданно для самого себя. — Искатель истины и спасатель, — уточнил, уверенно глядя Блохинцеву в глаза.

— Истина... Что есть истина? Всего лишь знание объективной реальности, — философски заметил Николай Николаевич и усмехнулся. — Зачем вам красный архив?

— Мне кажется, я смогу там найти ответы на свои вопросы.

— Но ведь Вы даже не знаете, о чем шла речь. Что будете искать?

— Информацию, — твердо заявил я. — Доктор, скажите честно: красный архив — это что-то запрещенное в нашей стране? Тайная организация? Оппозиция? Это... опасно?

Я понизил голос, и старался уловить малейшие эмоции Блохинцева. Сердце сжалось: вдруг отец раскопал что-то совершенно секретное. Нашел доказательства каких-то преступлений советской власти в прошлом или в настоящем? И теперь ему грозит опасность? Что если в моих силах вмешаться и все изменить? А если отец погиб именно из-за этого самого красного архива?!

Из фантазий меня вырвал голос Блохинцева.

— Господь с Вами, молодой человек! Какая запрещёнка? Какая оппозиция? Это всегда лишь журнал. Журнал «Красный архив». Обычный архивный старый журнал. Его уже не издают. Но информация там встречается любопытная. Во всяком случае, Степан Иванович считает, в нем может отыскаться кое-что, необходимое для подтверждения его теории.

— Что за теория?

— Вы чересчур любопытны, не находите?

Я смутился, но быстро пришел в себя. Говорят, наглость — второе счастье. Речь шла про моего отца, и я все еще не был уверен, что ему не грозит опасность. Неожиданная гибель родителей, пропажа отцовских документов с дачи спустя полгода, а потом и пожар в доме, где хранилась вторая часть его бумаг, о которой мало кто знал…

Что если в пожаре погибла только Галка, а бумаги вынесли до того, как все вспыхнуло? Я ведь много лет не заглядывал на антресоли, не проверял. Все времени не хватало. Черт, такими темпами я додумаюсь до теории неслучайной гибели любимой жены. Пожарные были абсолютно уверены в том, что произошел несчастный случай…

Коротнуло сушилку для овощей, вспыхнула занавеска, огонь перекинулся в прихожую и коридор, которые я лично обшивал деревянными панелями, раскрашенными Галчонком собственноручно… И всё, пламя пошло по нарастающей. Галка проснулась слишком поздно…

Эти крашеные доски стали самым главным кошмаром моих снов. Спасатель, блин, чтоб меня…

— Нет, Николай Николаевич. Меня просто интересует тема, и я ищу любые возможности узнать что-то новое, собрать сведения и доказательства своей теории. Вам ли не знать, как это бывает.

— Знаю, знаю, — покивал головой доктор. — Но отчего такая уверенность, что Степан занимается Вашей темой? и Вашей теорией. Кстати, что за теория?

— Про теория после, — отрезал я. — Интуиция. И логика.

— Логика? — удивился Николай Николаевич.

— Именно. Могу объяснить.

— Будьте любезны.

— Я услышал кусок разговора и зацепился за слова «красный архив». А дальше сработал триггер. У отца есть архив. Я подумал: что если красный архив — это какая-то картотека или городское хранилище, о котором мало кто знает, потому что оно секретное? Если засекреченное, значит, есть что прятать. Отчего-то нашими подземельями очень мало интересуется как историки, так и другие всякие разные деятели. Это странно, не находите?

Доктор как-то неопределенно хмыкнул, но промолчал. Мы вышли их парка, и я вдруг осознал: нужно либо прекращать разговор, либо сейчас попаду во двор своего детства. И вполне могу столкнуться не только с мамой и самим собой (снова), но и с отцом. А оно мне надо? Черт… А ведь надо! Но не сегодня.

Блохинцев молчал, и я рискнул.

— Так вот… Если помните, была такая история… Про грабителей. Которые вынесли из подземелья клад… и знаете, что меня удивило? Когда энчане узнали про сокровища, начался ажиотаж. Но интерес к поискам как-то слишком быстро пропал. Я понимаю, советские граждане, русо-туристо, облико морале и все такое… Но Вам самому не кажется странным, что такой уникальный объект никого не интересует? И любые происшествия, связанные с энскими подземельями, как-то слишком быстро стираются из нашей памяти? Или их стирают? В любые временя, при любом государственном устройстве люди любят, и будут любить золото, и мечтать найти клад. Даже в Советском Союзе. Ведь сколько возможностей для города! Для страны! Ну, и для себя лично, конечно же. Машину там купить, дачку…

Николай Николаевич молчал. Мы практически дошли к нашему общему дому. Сердце снова сжалось, тело покрылись холодным потом. Я предпринял последнюю попытку разговорить доктора дядю Колю.

— Если принять во внимание воспоминания строго чекиста, то и вовсе покажется удивительной такая… незаинтересованность.

— Чекиста? — Николай Николаевич наконец-то отреагировал.

— Ну да… не помню его фамилию, но в своих мемуарах он утверждал, что в одном из домов сотрудники ГПУ нашли глубокий подвал, в котором помимо всякого-разного вооружения и обмундирования для белогвардейцев находился фаэтон. Фаэтон! Вы себе представляете эту конструкцию? Я специально ходил в библиотеку и разглядывал рисунки, чтобы прикинуть размеры подвала и подземелья. И после всего этого — снова тишина. И каждую новую находку не просто уничтожают, а закапывают или замуровывают. Почему?

— Хороший вопрос — почему… Очень хороший… Мне необходимо подумать, и обсудить вопрос со Степаном… Да, со Степаном Ивановичем… Вот что, молодой человек, приходите-ка Вы через пару дней, я переговорю с главным заинтересованным лицом и тогда решим, что делать, — доктор остановился, протянул мне руку. — Договорились?

— Договорились!

Я пожал предложенную ладонь и незаметно выдохнул: все-таки встречаться с отцом здесь и сейчас мне не хотелось. Хватило общения с мамой и лицезрения себя самого.

— Когда и во сколько?

— Дайте-ка подумать… В пятницу, в парке, Вас устроит? Часиков в восемь…

— Спасибо, Николай Николаевич! — я еще раз от всей души потряс его руку, которую так и не выпустил, смутился и от души поблагодарил снова. — За все спасибо! И за Федора особенно!