Сьенфуэгос - Альберто Васкес-Фигероа

— Они не станут ждать.

— И что ты предлагаешь в таком случае?

— Убить Кошака.

11 

Синалинга нежно взяла руку Сьенфуэгоса, трепетно положила ее на свой живот, посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

Они лежали в гамаке, где обычно занимались любовью, чтобы не валяться на земле. Рыжий никак не мог взять в толк, о чем она пытается сообщить, пока индианка не нажала на его руку, смешно сморщив при этом нос.

Испанец подпрыгнул и свалился на землю. Стоя на четвереньках, он поднял ошеломленный взгляд на девушку.

— Ни хрена себе! — воскликнул он. — Ты что, хочешь сказать, что у тебя будет ребенок?

Она лишь молча кивнула, и по выражению ее лица канарец понял, что Синалинга счастлива и горда, что с ней произошло подобное.

— Ну что ж, ладно, — пробормотал Сьенфуэгос, медленно поднимаясь. — И что будем делать?

— Ждать.

В тот же день канарец в задумчивости вошел в хижину мастера Бенито из Толедо, и тот не мог не заметить унылого выражения его лица, а потому насмешливо спросил:

— Какая муха тебя укусила?

— Я собираюсь стать отцом.

Бенито присвистнул.

— Поздравляю. Ты не рад?

— И да, и нет, — честно ответил Сьенфуэгос. — Думаю, что не готов стать отцом, я всегда хотел иметь детей лишь от Ингрид.

— В таком случае тебе следовало хранить верность Ингрид, — Бенито отошел к баллисте, которую чинил, и устроился напротив Сьенфуэгоса. — Ну, выше нос! Не забывай, что ребенок будет первым представителем новой расы, плодом союза двух разных народов, что, на мой взгляд, просто замечательно.

— Я уже думал об этом, — ответил канарец. — Но я уверен: если он родится, я никогда не вернусь назад и не увижу Ингрид.

— Почему?

— Потому что я знаю, каково это — быть незаконнорожденным и расти, понимая, что твой отец даже не подозревает о твоем существовании. Мой отец был благородным испанцем, а мать — нищей гуанче, почти такой же дикаркой, как Синалинга. И я не позволю, чтобы мой сын испытал все то, что довелось испытать мне. Если уж ему суждено родиться, я хочу, чтобы он рос рядом со мной, а это значит, что я должен остаться здесь.

— Ты можешь взять его с собой, — заметил оружейник. — Если твоя виконтесса действительно тебя любит, не думаю, что она будет так уж переживать из-за малыша.

— Взять его с собой? — воскликнул канарец. — Разлучить с матерью, вырвать из его мира? По какому праву? И как я покажусь людям на глаза с туземным ребенком на руках? Они же будут смотреть на него, как на диковинного зверя, а я не хочу такого для моего сына.

Мастер Бенито долго молчал; а потом коснулся руки Сьенфуэгоса, выражая этим жестом свою глубокую привязанность:

— Странный ты человек. Иногда ведешь себя, как животное, а иногда — как самый разумный человек из тех, кого я знаю, но одно могу сказать совершенно точно — каким бы ты ни был рослым, ты еще мальчишка, и будет несправедливо, если ты испортишь себе жизнь ради создания, которого никогда не желал, — он многозначительно махнул рукой в сторону туземной деревеньки, чьи очертания виднелись на другой стороне бухты. — Они не такие как мы, живут все вместе, а дети принадлежат чуть ли не всему племени. Мне кажется, твоему ребенку будет гораздо лучше, если ты предоставишь ему жить своей жизнью и не будешь о нем беспокоиться.

— Как вы можете быть в этом уверены? Здесь люди из одного племени презирают людей из соседнего, а Синалинга говорит, что каннибалы женятся только на своих, потому что уважают лишь кровь карибов. Они даже пожирают детей, которых от них рождают пленники, кастрируют их и откармливают, как свиней. Какая участь ждет моего сына среди подобных людей, если он вдруг родится рыжим или со светлыми глазами?

— Та же самая, что ждет его в Испании, если он окажется похож на свою мать. Или если бы он был иудеем, мусульманином или негром. Ты не можешь оградить его от всего мира, ему придется где-то жить, а это место для него лучшее. Уж поверь! — напирал Бенито. — Оставь его там, где его сотворил Господь. Ему лучше знать.

12 

Однажды вечером Лукас Неудачник с изумлением обнаружил свою ненаглядную Сималагоа в объятиях толстого повара Симона Агирре, и без лишних слов вонзил нож ему в сердце.

Испанцы и туземцы, сбежавшиеся на отчаянные крики испуганной девушки, увидели, как убийца, сидя на трупе жертвы, повторяет, как одержимый:

— Я тебя предупреждал! Предупреждал!

Его превосходительство губернатор Диего де Арана в последнее время старался вести себя по возможности благоразумно, что не могло не отразиться на его отношениях с другими членами колонии, особенно с теми, кто так или иначе был связан с опасным Кошаком. Но на столь вопиющий случай он не мог закрыть глаза, так что ему пришлось выполнить неприятный долг вершителя правосудия в отношении пушкаря: после долгой ночи, проведенной взаперти, Лукасу позволили покаяться перед Господом, после чего повесили на старой грот-мачте «Галантной Марии».

Несмотря на строгий приказ всем испанцам присутствовать при казни, а также на то, что на казнь явились большинство местных старейшин, рулевой Кошак и большая часть его сподвижников отказались подчиниться. Когда первые лучи восходящего солнца робко озарили верхушки деревьев, Педро Гутьерес выбил табуретку из-под ног несчастного пушкаря, и спустя миг тот уже безжизненно качался в полуметре над землей.

Затем трое марсовых подтянули веревку, поняв тело казненного на высоту реи, чтобы его было видно издалека.

Мастер Бенито из Толедо, всю ночь вместе со стариком Стружкой игравший в шахматы с приговоренным, согласно последнему желанию Лукаса, лишь перекрестился. Он отправился в свою хижину, понурив плечи, и в дверях наткнулся на деморализованного Сьенфуэгоса, которого последние события совершенно выбили из колеи.

— Какого черта? — пробормотал канарец. — Если так и дальше пойдет, то, когда вернется адмирал, не останется никого, кто мог бы рассказать ему о случившемся.

— Тебя это удивляет? — тоном фаталиста спросил оружейник. — Лично я и не сомневался. Говорю же — худшее в человеческой природе именно то, что он приносит с собой свои недостатки, куда бы ни забрался, и ничто его не проймет. Я всегда сомневался, что существует рай и ад, потому что куда бы ни пришел человек, любое место он превратит в ад. И это место тоже.

— В таком случае, нам следовало остаться по другую сторону океана, — канарец мотнул подбородком в сторону туземцев, устало возвращающихся в деревню. — Взгляните на них! Как печально они бредут, понурив головы, подозрительные и злобные. Как отличаются от тех людей, которые одаривали нас, когда мы только прибыли. Неужели мы будем вести себя на этой стороне океана только так?