Флорентийка - Жюльетта Бенцони

— И вы не задержали убийцу? По-моему, это первое, что надо было сделать!

— Нет. Первое, что надо было сделать, это удостовериться, что ни один смертный не может уже помочь мессиру Бельтрами. Я врач, и эта молодая женщина меня знает, — добавил Деметриос, движением головы указывая на Фьору. — Убийца, видимо, шел за своей жертвой. Он воспользовался жарким спором, разгоревшимся между двумя торговцами, который закончился потасовкой, собравшей большую толпу. Я не видел, как был нанесен удар, но я вдруг заметил, что из спины вашего господина торчит нож. Мессир Бельтрами даже не вскрикнул.

Убийца скрылся в толпе, пробравшись, по всей вероятности, между ногами, перевернутыми столами и тележками с товаром.

Но я его найду… благодаря вот этому!

Грек вынул из рукава нож с широким заостренным лезвием и с роговой гладкой рукояткой без какого-либо опознавательного знака. Леонарда взглянула на орудие убийства с отвращением.

— Я вытащил это оружие из раны и прошу вашего разрешения оставить его у себя. Я не думаю, что его вид доставит удовольствие донне Фьоре…

— Я согласна с вами, но почему вы хотите спрятать этот нож? Скоро непременно придет гонфалоньер, разве не надо нож отдать ему?

— Он не будет знать, что с ним делать, а я могу заставить нож заговорить. Орудие убийства может быть столь красноречиво, что вы и не подозреваете… — заметил грек.

— В таком случае возьмите его! Если вам удастся найти подлого убийцу, то все здесь будут молиться на вас…

Деметриос, не произнеся ни слова, завернул нож в носовой платок и спрятал в рукав. Затем он приблизился к Фьоре. Поглощенная своим горем, она не заметила его присутствия. Он наклонился и положил свою твердую руку на ее плечо. Молодая женщина выпрямилась. Она повернула к нему свое заплаканное лицо с невидящими глазами:

— Что ты от меня хочешь?.. Разве я не могу спокойно оплакать смерть отца?

— Мне нужно с тобой поговорить, — ответил Деметриос на тосканском диалекте. — Помнишь, я сказал тебе, что, если тебе понадобится помощь, ты можешь позвать меня…

— Я помню. Говорят, что ты великий ученый, Деметриос Ласкарис, но ты не можешь воскресить моего отца, а ничто другое меня не интересует, — тихо сказала Фьора.

— Действительно, я не бог, но я более могуществен, чем ты думаешь. Я пришел предупредить тебя, что у тебя нет времени для слез. Надо бежать, и как можно скорее. Тебе угрожает опасность, зло большое придет от женщины…

Фьора выпрямилась и посмотрела ему в глаза:

— Если тебе все известно, то ты, должно быть, смог бы помешать этой женщине нанести мне вред? Но разве она это уже не сделала? Я уверена, что это она приказала совершить убийство…

— Я не могу воспрепятствовать тому, что уже происходит.

К тому же я здесь чужой. Этому городу свойственно непостоянство. Завтра ты можешь иметь столько же врагов, сколько сегодня у тебя друзей. Поэтому уезжай подальше отсюда! Хотя бы для того, чтобы иметь время все обдумать…

— Мы должны отбыть в полдень, — сказала Леонарда.

— Я решила не уезжать без моего отца, — ответила Фьора, едва сдерживая слезы. — Извините меня за это, милая Леонарда. Я искала вас, чтобы сообщить вам о моем решении… но вдруг случилось это несчастье. Теперь же не может идти и речи об отъезде. Ты сказал, что этот город может ополчиться против меня? Возможно… Но так обязательно случится, если я уеду отсюда, оставив тело моего отца среди чужих людей. Я хочу отдать ему последний долг любящей дочери… И еще я хочу отомстить за него!

— Но если с тобой случится несчастье, как ты сможешь осуществить свой план мести? — заметил Деметриос. — Уезжай отсюда!

— Нет. Я хочу остаться. Потом, когда мой отец будет мирно покоиться в земле, я, конечно, уеду… Я должна восстановить справедливость, но у меня есть еще и другие обязанности!

Ее прервал приход старого Ринальдо, который сообщил, что прибыл гонфалоньер.

Вскоре в комнату вошел невысокий коренастый мужчина лет шестидесяти — Чезаре Петруччи. Он с нарочитой важностью носил свое ярко-красное одеяние — свидетельство занимаемого им положения. Чезаре происходил из старинного сиенского рода и преуспел в жизни благодаря железной воле и полному отсутствию в его характере таких черт, как мягкость и доброжелательность.

В результате он возглавил Сеньорию и держал в страхе остальных «сеньоров». Они все были в его руках. Это началось с одного заседания. Решался достаточно спорный вопрос. Чтобы добиться нужного ему результата голосования, Петруччи приказал принести ему ключи от зала, сел на них и заявил, что никого не выпустит, пока не добьется нужного ему решения. Он пошел навстречу собравшимся лишь в одном: кормил их до тех пор, пока все сомнения не исчезли…

Фьора знала, что гонфалоньер не любил ее отца из-за его богатства, однако не решался выдвинуть против него сколько-нибудь значительные обвинения, хотя был бы счастлив уличить Бельтрами в каких-либо проступках. Со своей стороны, Франческо питал чувство презрения к гонфалоньеру и не считался с его мнением. Фьора не ждала от Петруччи ни сострадания, ни какой бы то ни было реальной помощи.

Чезаре Петруччи вошел в сопровождении стражников, одетых в зеленые мундиры. Зеленый был официальным цветом Сеньории. Фьора склонилась перед гонфалоньером, как это было положено, ожидая, пока он заговорит. Петруччи, в свою очередь, склонил голову перед покойным и приблизился к изголовью, чтобы разглядеть его получше.

— Убийца известен? — важно спросил он.

— Нет, сиятельный сеньор, — ответила Фьора. — Все в этом доме возлагают надежды на правосудие Флоренции, которое ты олицетворяешь!

— Можешь быть уверена, что мы сделаем все, чтобы правосудие восторжествовало. Твой достопочтенный отец, которого всевышний призвал к себе, имел врагов?

— Какой богатый человек их не имеет? Однако мы не можем себе представить, чтобы нашелся подлец, способный нанести смертельный удар — да еще в спину — человеку, который всю жизнь делал только добро, человеку…

Ее голос задрожал… Эта официальная комедия, в которой она была вынуждена участвовать, становилась невыносимой, но избежать ее было невозможно: сеньор Петруччи теперь ревностно следил за скрупулезным следованием всем правилам.

К счастью, поскольку его ничуть не трогало горе Фьоры, его внимание было отвлечено Деметриосом Ласкарисом, бесстрастно наблюдавшим за ним с высоты своего роста.

— Что ты здесь делаешь? — резко повернувшись к греку и неприязненно разглядывая его, спросил гонфалоньер. — Ты из этой семьи? Или близкий друг покойного?

— Ни то, ни другое, и ты это прекрасно знаешь, сеньор, — ответил врач спокойным, ровным голосом, но с некоторой издевкой. — Я пришел сюда вместе с возмущенной толпой, рев которой слышен и сейчас.