Макиавелли - Никколо Каппони

Такое требование поставило республику перед нелегким выбором: отправить посла и заплатить, оттолкнув от себя французов, или же не отправлять ни посла, ни денег и тем самым навлечь на себя гнев Максимилиана? Для принятия окончательного решения была созвана совещательная коллегия, которая постановила отправить ко двору императора Аламанно Сальвиати и Пьеро Гвиччардини, наделив обоих соответствующими дипломатическими полномочиями. Но Гвиччардини ехать отказался, заявив, что было бы глупо выводить из себя Людовика XII в обмен на призрачные посулы Максимилиана. После дальнейших дебатов члены коллегии отвергли предложение расширить полномочия Веттори, однако согласились предоставить ему новые, более детальные инструкции.

Содерини ждал удобного случая, чтобы загладить вину перед своим верным помощником Макиавелли. Сославшись на то, что передавать поручение Веттори через обычного курьера небезопасно, он предложил, чтобы Никколо лично передал Веттори решение коллегии. На этот раз оппоненты гонфалоньера не нашли поводов для возражений, хотя и заподозрили, что друзья Содерини поддержали кандидатуру его любимчика, поскольку были уверены, что тот передаст инструкции «согласно их замыслам и планам». Иными словами, гонфалоньер, который неизменно поддерживал французов, и теперь изо всех сил пытался угодить Людовику и воспрепятствовать союзу с Максимилианом.

Макиавелли отправился в путь немедля, взяв предназначенные для передачи Веттори правительственные наставления: предложить императору 30 тысяч дукатов, в случае необходимости поднять сумму до 50 тысяч с условием выплаты тремя частями, причем только в том случае, если не останется никаких сомнений в том, что войска Максимилиана уже на пути в Италию. Взамен император должен был гарантировать признание суверенитета Флоренции. Содерини был прав — доставка депеши на самом деле оказалась небезопасным предприятием: едва Макиавелли прибыл в Ломбардию, как движимые подозрениями французские власти распорядились тщательно его обыскать, поэтому Никколо пришлось разорвать письмо. Путешествуя по Швейцарской конфедерации, Никколо записывал свои суждения не только о том, как превосходно организована там оборона, но и о стремлении местных жителей к независимости. Позднее, в «Рассуждениях», Макиавелли, всегда искавший аналогии с Античностью, назовет швейцарцев «единственным народом, живущим на манер древних, касается ли это их религии или же порядков в армии». Этот опыт лишь укрепил его убежденность в том, что разумными законами и обычаями и во флорентийском государстве можно добиться того же результата, что и в Древнем Риме. В Констанце Никколо встретился с прославленным композитором Исааком Генрихом, который был женат на флорентийке. Макиавелли, как уже отмечалось, высоко ценил музыку и, возможно, посещал концерты Исаака во время его визитов во Флоренцию при правлении Медичи.

Кроме того, побеседовав о намерениях Максимилиана с послом Савойи, Никколо стал понимать всю сложность стоящих перед ним дипломатических задач. «Хотите за два часа узнать то, что я не смог выяснить за многие месяцы?» — спросил посол, а затем пояснил, что, мол, император держит свои планы в секрете и, чтобы быть в курсе всего, необходимо везде иметь своих шпионов. Удерживая в памяти отрезвляющие слова посла, Макиавелли отправился в Инсбрук, надеясь отыскать там Веттори. По дороге ему то и дело попадались неорганизованно следовавшие войска, что подтверждало его прежнее представление об империи как о сборище формально независимых государств, каждое из которых имело свои интересы. Максимилиан, располагая неплохой армией, остался почти без гроша и нигде не мог отыскать средств на проведение продолжительной итальянской кампании. И в самом деле, рейхстаг в Констанце, вместо того чтобы решать насущные вопросы, занимался «пустословием» (ип berlingozzo).[50]

Наконец, Никколо в Боцене нагнал Веттори и рассказал ему об уничтоженных письмах. Вероятно, памятуя о недавних своих неудачах в политике, он в кои-то веки прислушался к совету друзей и сделал все возможное, чтобы успокоить Веттори. В первом письме правительству Макиавелли настаивал на своем желании вернуться домой, но в ответ Десятка сообщила, что оставляет это на усмотрение Веттори. Посол, в свою очередь, настоял на том, чтобы Никколо задержался до конца переговоров, «ибо его присутствие здесь необходимо, и я уверен, что в случае нужды и при условии, что ничто не встанет у него на пути, он готов идти на любой риск и приложить все усилия ради любви к Флоренции». А опасаться было чего, если учесть, что император направил свои войска на венецианцев, и Макиавелли вполне мог оказаться в очаге боевых действий. И что еще важно, присутствие Никколо наверняка скрашивало одиночество Франческо, нуждавшегося в помощнике, вдобавок умевшем добывать сведения.

Нет никаких доказательств тому, что Веттори и Макиавелли прежде встречались (хотя обучались у одного и того же наставника), однако они прекрасно поладили. Оба имели схожие литературные пристрастия, выросли в одном районе Флоренции и, о чем также следует упомянуть, были большими охотниками до женского пола. Кроме того, Веттори поддержал — хотя и с некоторыми оговорками — военную реформу Макиавелли, и Никколо наверняка был немало удивлен, что на его стороне оказался представитель флорентийской аристократии. Несомненно, Макиавелли понимал, что Веттори — как раз тот человек, с которым ему следовало бы подружиться, в особенности если принять во внимание семейные связи последнего с противниками Содерини (дядей Франческо был Бернардо Ручеллаи), между тем оба посла с самого начала прониклись друг к другу искренней симпатией. Все это, а также сближавшие их личные качества способствовали и преодолению разницы в возрасте и происхождении, и тесному их сотрудничеству в ходе возложенной на них миссии при дворе императора, но и заложили основу для возникновения крепкой дружбы, которой суждено было принести плоды в далеком будущем.

Депеши, отправленные Веттори во Флоренцию с января по июнь 1508 года, свидетельствуют о немалом вкладе Макиавелли. Франческо всегда подписывал письма сам, как того требовали формальности, но зачастую Никколо вписывал в них кое-что и от себя. И иногда, как явствует из писем, мнения их расходились. Даже после того, как венецианцы наголову разбили Максимилиана, Макиавелли продолжал говорить о могуществе империи, тогда как Веттори в той же депеше выражал сомнения в истинной силе Германии. Тем не менее их разногласия никогда не выходили за рамки корректной дискуссии. «Мы с Никколо обсуждали эти вопросы», — напишет Франческо в одном из писем Десятке, а позднее заметит: «Если бы Никколо уехал, я увидел бы меньше, чем смог увидеть». Франческо Веттори, несомненно, признавал таланты и способности Макиавелли. Однако Веттори отличало более приземленное, чем у Никколо, отношение к жизни и явное предпочтение практики теории. Позднее эти различия будут постоянно давать о себе знать во многих эпистолярных поединках между Франческо и Никколо, как дружеских, так и творческих.