Принц из-за моря (СИ) - Чайка Дмитрий

— Гонца в Константинополь готовь, — князь не обращал внимания на удивление бывшего сотника. — Из самых надежных и самых толковых. Он к купцу Марку поедет.

— С караваном никак нельзя, государь? — на всякий случай уточнил Бакута. — Недешево выйдет, если одно письмо везти.

— Никак, — отрезал Самослав. — На завтра гонца готовь. Мне информация из Константинополя как воздух нужна. У нас после того погрома вся торговля стоит.

— Слушаюсь, государь! — Бакута ударил кулаком в грудь и вышел.

Самослав задумался. Школа, что открыли учителя Леонтий и Ницетий, понемногу набирала обороты. По совету князя каждую дисциплину стал вести отдельный преподаватель, который свой предмет осваивал тщательно, удивляя глубиной познаний даже владыку Григория, человека энциклопедического масштаба. Неохотно, но все приняли и узкую специализацию учителей, и наличие учебных планов, и даже систему экзаменов, предложенную князем. Нечто подобное было в Александрийских школах, но здесь это отдавало суровым армейским порядком, который внедрялся государем во все сферы жизни огромной страны.

Там, в двухстах милях на восток, уже строилось здание новой школы, которая станет первым университетом на Западе. Целый квартал отвел под него князь, несмотря на то, что за столичную землю уже скоро драться будут богатейшие люди страны. Да, собственно уже дерутся. То один, то другой боярин подкатывает иногда и просит участок землицы для только что родившегося внука. А вот хрен им всем! Заслужить надо!

Глава 22

Февраль 630 года. Новгород. Словения.

Самослав возился с младшим сыном, который был мальчишкой активным и шустрым. Берислав бегал по терему, а няньки не могли угнаться за ним. После того, как его старший брат ушел на учебу, именно на младшего сына свалилась вся любовь и забота княгини. Страх остаться одной захватил Людмилу полностью. Дочь Умила тоже лет через семь-восемь выйдет замуж, с кем же она останется? Неужто в одиночестве? Мужа нет дома месяцами, дети разъедутся. Она с тоской смотрела на жизнь обычных людей, на их простые радости и ловила себя на мысли, что страшно завидует им. Тем, кто видит своих детей, когда хочет. Тем, у кого муж рядом. Тем, кто нянчится со своими внуками. Тонкий ледок непонимания, что иногда возникал между ней и мужем, с каждым месяцем становился все толще. Людмила с ужасом понимала, что его мечты и чаяния не близки ей совсем, и что муж, чем дальше, тем больше, становится чужим. Тонкая трещина, что пролегла когда-то, понемногу превращается в пропасть. Она уже не раз и не два заводила подобный разговор, и вот сегодня попробовала опять:

— Само, а может быть, не надо тебе ехать никуда? Есть же бояре, пусть они работают. Почему ты должен в седле жить? Неужто не надоело тебе. Не мальчик ведь, отдохнуть бы надо.

— Ты опять? — удивленно поднял голову князь. — Да что на тебя нашло? Ты из города выйди, посмотри на мир. Там весьма сложно все устроено. Ты думаешь, я могу в каменной башне сидеть и пальчиком показывать, что и кому делать? Ну, может, лет через тридцать и смогу. А пока нет. Меня в Праге на суд ждут, да еще у них заказ крупный ожидается, три десятка кораблей нужно весной на воду спустить. Вуйк там еще одну лесопилку ставит с мельничным приводом. Досок уйма понадобится. А потом я в словацкие земли поеду, а потом к ляхам загляну. Я у тех же бобрян два года не был. Они должны своего князя в лицо знать.

— Да зачем нам все это? — по щекам Людмилы потекли слезы. — Я месяцами одна, понимаешь? Святослава в четыре недели раз вижу. Хуже пленницы иной живу в палатах этих.

— Что ты предлагаешь? — холодно посмотрел на жену князь. — В землянку вернуться и аварского набега ждать? Я не хочу. Мне моя жизнь нравится. А у тебя, жена моя, выбора особенного нет. Ты перед лицом богов моей обещала быть.

— Чужой ты какой-то стал, — грустно сказал Людмила. — И с каждым годом все дальше и дальше от меня. Не понимаю я тебя, Само. И дел твоих не понимаю. Мокошь молю за тебя каждый день, боюсь, что убьют тебя на войне. А все равно, не пойму я, зачем тебе это все. Посмотри на купеческих жен в Белом городе. Муж отторговал в лавке и домой пришел, к семье своей. Вот оно настоящее счастье, понимаешь!

— Не мое это счастье! — отрезал князь и начал говорить, понемногу повышая голос. — Мое счастье, когда из одного бревна пять досок выходит вместо двух. Мое счастье — когда из той школы, что Леонтий устроил, ученые люди выходить начнут. Мое счастье в том, что авары мне служат, а не я им. Понимаешь?

— Не понимаю! — взвизгнула Людмила. — Плевать мне на эти бревна! И на этих дохлых императоров тоже плевать! Я и читаю про них только ради тебя! Не понимаю я, зачем вообще о них знать нужно! И про законы их дурацкие, которым Леонтий учит. Я на улицу выйти не могу, речь вокруг неродная! Половина слов незнакомая стала. Я словно на чужбине живу! Ненавижу это все!

— Ну и дура! — отчетливо сказал Самослав. — Дура набитая, которой место не в княжеском тереме, а купеческой лавке. Да и то не в каждой. Серьезный купец тоже может на год-другой с караваном уехать. Ошиблась ты, Людмила, когда замуж за меня согласилась пойти.

— Предки не дураки были! — продолжила Людмила. — Жили без всяких твоих школ. Богов своих почитали, а не тащили чужих от франков и ромеев! И дети при родителях росли, а не вместе с сиротами безродными!

— И сколько раньше от голода детей умирало, у предков твоих? — играя желваками, поинтересовался князь. — И сколько сейчас умирает? Сколько рожениц выживать стало, когда ведуньи стали спиртом руки мыть?

— Если умирали люди, значит, бессмертные боги так решили, — с каменным лицом сказала Людмила. — Если еще сына рожу, дай мне уехать с ним отсюда. Пусть воином станет, и уйдет свой собственный удел искать. Ту землю, где люди по обычаям живут и старых богов почитают. Я же знаю, ты все равно положенного наследства не дашь ему. Тебе на законы предков плевать.

— В моем государстве один наследник будет, — подтвердил Само, глядя на свою жену как-то по-новому. Он ее еще не видел такой. — У франков то и дело братья королевства делят, а потом режут друг друга. Ты тоже этого хочешь?

— И креститься я не стану, — Людмила не слушала мужа, войдя в какое-то исступление, — хоть на куски меня порежь. Не стану и все! Ты думаешь, я не вижу, к чему все идет? Да у тебя уже половина бояр крещеная. Все с Григорием пьют, окаянные. Это он их смущает. А в городе словен и половины нет. Чужеземцы приблудные капище богов того и гляди разрушат! Я, когда Богине молюсь, на меня, как на прокаженную смотрят! А я самого князя жена!

— Остановись! — поднял руки Самослав. До него, наконец, дошло. — Ты опять беременна, что ли?

— Да! — опять зарыдала Людмила. — Беременна! Только зачем это мне? Чтобы сыновей своих годами не видеть? Чтобы смотреть, как боги предков умирают без жертв? Зачем ты все это делаешь, Само? Не хочу я жить так! И многие люди не хотят, я же знаю!

— Удел в новых землях искать, говоришь, — задумался князь, обдумывая одну весьма интересную мысль. — Если, конечно, сына родишь…

— Сын будет, — сжала губы Людмила. — Я точно знаю, мне богиня во сне явилась. И имя я хочу сама ему дать.

— Какое же? — поинтересовался Самослав.

— Кий! — выпалила Людмила. — Деда моего так звали!

— Однако! — крякнул в удивлении князь. — Кий! Ну, надо же!

Самослав крепко задумался. Количество христиан увеличивалось каждый год. Только в армии их не было почти совсем. Культ бога Яровита был крепок. Крестить государство рано или поздно все равно придется, а зачем ему все эти «восстания волхвов», как в прошлой жизни? Зачем кровавые рейды по непокорным провинциям? На простых селян всем плевать, пусть молятся, кому хотят. Язычество из людей долго вытравливать нужно. В Бургундии до сих пор богиню Кибелу по полям носят, чтобы урожай был. Да и герцоги лангобардов, что уже несколько поколений добрые христиане, в священных рощах старым богам молятся[43]. Столкновения неизбежны, и его собственная жена, которую многие считали живым воплощением Богини, станет флагом этой войны. Видно, она женским чутьем поняла это раньше, чем он, только выдала это в чрезмерно эмоциональной, сумбурной манере, как иногда женщинам свойственно.