Приговор, который нельзя обжаловать - Надежда Зорина

А семь месяцев назад вдруг одновременно погибли его алкоголики родители – отравились техническим спиртом. Ему досталась двухкомнатная квартира, хоть и в ужасном состоянии, но все равно имеющая немалую стоимость. Знаете, – Андрей наклонился к самому моему уху, – я склонен думать, что и в их смерти повинен Игорь. Следствия возобновлять не стали, но… А впрочем, может, и сами отравились.

Я посмотрела на бабушку – услышала она или нет, что сказал мне Андрей, – по ее лицу невозможно было понять.

– Таким образом, все складывалось для него очень удачно – через полгода Игорь мог продать квартиру, и у него появились бы деньги. Все это время, до вступления в права наследства, он продумывал свой план. Сначала Сысоев решил убить только вас, Соня, но, хорошенько поразмыслив, пришел к выводу, что ничего этим не добьется. Аграфена Тихоновна всю оставшуюся жизнь будет скорбеть о погибшей внучке, любить ее станет еще больше. К тому же общее горе сближает людей, она обязательно помирится со своей семьей, и потом, у нее ведь останется и еще одна внучка, Вероника, – ситуация может повториться. Тогда он решился уничтожить всю семью, а вас, Соня, представить убийцей, отомстившей всем за свое украденное детство. Собственно говоря, это он сам, совершая свои преступления, мстил за свое украденное детство, за украденную родительскую любовь, это его побудительная причина, которую он перекинул на вас.

– Я никогда бы не стала мстить, но получается, что отомстила.

– Нет, Сонечка, это не так. Вы ни в чем не виноваты.

– Ошибаетесь! Во всем виновата только я, я одна. Если бы не я, мои родители не поссорились бы с бабушкой, бабушка не стала бы одинокой, Игорю просто не было бы места в ее душе. И потом… У Игоря, наконец, появился любящий его человек, а я все испортила! Я не должна была писать стихи, не должна была! Они все разрушили! Я все разрушила!

– Да разве поэт может не писать? – Андрей с болью и сочувствием посмотрел на меня.

– Может! Больной может сдержать стон, если приложит к этому все свои силы. Посмотрите на бабушку! Она же не кричит, не стонет! Даже сейчас, когда ей невыносимо больно… А я… я должна была подавить их в себе.

– Соня, – твердо, даже немного сердито проговорила бабушка. – Андрей Львович еще не закончил, дай ему договорить. Не перебивай его, пожалуйста.

Я замолчала. Спорить с живыми бессмысленно, ничего они пока еще не понимают.

– Как Сысоев вышел на Родомского, сказать не могу, – опять с какой-то откровенной радостью стал рассказывать Андрей, – в этом он почему-то упорно не желает признаваться. Но он знал, что следователь-киллер не оставляет свидетелей, а главным свидетелем считает своего заказчика. Поэтому он придумал такую комбинацию. Разговор по телефону с Родомским велся вашим, Сонечка, голосом. Вернее, голосом, сымитированным под ваш. Вениамин, – Андрей кивнул в сторону своего компьютерного гения, – нам наглядно продемонстрировал, как с помощью голосовой программы при наличии оригинала возможно воспроизвести любой голос, да так, что его даже близкий родственник не отличит от настоящего. Кроме того, Игорь написал от вашего имени письмо Польскому. А вот для того, чтобы не только скопировать, но и освоить ваш почерк, ему пришлось потрудиться. В конце концов он достиг несомненных результатов. Следующая задача была еще сложнее – объяснительная записка вашего отца. Ее необходимо было написать так, как если бы вы подделались под его почерк. То есть подделка подделки. Для убедительности он подбросил в ящик вашего письменного стола нечто вроде прописи, где вы якобы тренировались в начертании букв, осваивая почерк отца. Все эти «улики» обнаружил следователь Родомский. Первая графологическая экспертиза была сделана довольно поверхностно и не выявила всех тонкостей. Сысоеву удалось обмануть экспертизу. Сысоеву удалось обмануть следователя Родомского. Сысоеву, наконец, удалось обмануть даже киллера Родомского.

– Но не удалось обмануть вас? – Я улыбнулась ему, я над ним не смеялась, а действительно восхитилась его профессионализмом, но Андрей отчего-то смутился.

– Да нет, ему и меня удалось обмануть. Сначала вполне удалось. Это потом, сопоставив некоторые несоответствия, я понял… да и то по чистой случайности. В этом деле вообще главную роль сыграл Денис.

Андрей зачем-то взял Дениса за руку и подвел к моей постели, словно хотел его мне представить.

– Он спас вам жизнь и… Он дважды спас вам жизнь.

Я благодарно улыбнулась Денису, хотя никакой благодарности за свое спасение не чувствовала. Да что там, я очень жалела, что осталась жива. Что мне делать дальше, как жить?

– Благодаря Денису мы поняли, какую партию на самом деле ведет Родомский, и смогли его арестовать, взять с поличным, когда он, уже здесь, в больнице, предпринял новую попытку вас убить. Ну а потом… потом я сопоставил факты и несоответствия и вычислил убийцу. Была проведена вторая, тщательная графологическая экспертиза, которая выявила, что письмо Польскому, записка вашего отца и пропись были сделаны Игорем. Я узнал, что примерно за полтора месяца до начала серии этих преступлений у Сысоева был открыт счет в банке, выяснил происхождение денег, проследил, что со счета после каждого убийства снималась определенная сумма. А кроме того, мне удалось (ну тут уже чистое везение и… ладно, это мои дела) «конфисковать» из квартиры, где проживал Сысоев, сим-карту (кстати, зарегистрированную на ваше, Соня, имя), по которой была сделана распечатка звонков за последний месяц. С нее звонили только на один номер – на связной телефон киллера, по которому он получал свои заказы. Этот телефон, разумеется, был зарегистрирован по фальшивому паспорту – на имя некоего несуществующего гражданина Николая Дерли. Все эти улики я передал майору милиции Илье Бородину, и Сысоева задержали по подозрению в убийствах. Игорь во всем признался, ну и… Вот, собственно, все. – Андрей вдруг оборвал свою речь и застенчиво улыбнулся. – Я должен был вам рассказать, вы должны были все это узнать… Соня! – Лицо его помрачнело. – Как вы себя чувствуете, Сонечка?

Я закрыла глаза и повернула голову к стене. Тогда и все остальные отчего-то пришли в волнение, снова столпились у моей постели.

– Сонечка! – звала меня бабушка. – Деточка!

– Соня! – Андрей легонько потряс меня за плечо. – Вам плохо?

– Господи! Что с ней?! – закричал Денис. – Позовите врача! Сонечка, как вы?

Я им ничего не ответила. Я лежала с закрытыми глазами и дожидалась возвращения сна. Я знала, что, если его дождусь, останусь в нем навсегда, мне не нужно будет больше просыпаться.

Эпилог

Год спустя

В моем заснеженном парке сказочно тихо. Так тихо, что я стараюсь бесшумно ступать, осторожно ставить ногу на расчищенную дорожку. Мне не больно, не страшно, я отвыкла жить снами, я научилась гулять с Денисом по дорожкам моего тихого парка. Он меня спас, и спасал, и спасает, я прижимаюсь к его плечу и тихо-тихо, чтобы не разбудить себя, иду по дорожке. Он что-то мне говорит, обнимает меня за плечи, он спаситель, он…

Я не слышу его и не ощущаю тепла его надежной руки. Его плечо, к которому я так потребительски льну, чужое. Его любовь, к которой я прибегаю, лишившись снов, чужая. Он – чужой человек. Но я все равно прижимаюсь и прибегаю. Чужой, нелюбимый…

О чем он мне говорит? Зачем разбивает тишину моего парка? Я не слышу, не понимаю. На чужом языке говорит этот чужой человек.

– Ты не можешь не писать стихов, – с трудом разбираю я его иностранные слова. – Ты не должна их бояться. Ты прошла через такое чистилище, что не могла не получить прощение. Твои стихи больше не причинят никому вреда. Боли больше не будет. И потом, я ведь с тобой.

Он крепко сжимает мою ладонь, так крепко, что я чувствую невыносимую боль. И, не выдержав, резко вырываю руку, и кричу, и убегаю прочь, не разбирая дороги, по глубокому снегу. Я бегу, я кричу, проваливаюсь по колено в сугроб, а боль все не отступает. Боль настигает меня, наваливается, погребает меня под собой…

Человек со светлой улыбкой, мой любимый, родной человек, подает мне руку, помогает подняться. Я пытаюсь ему улыбнуться в ответ, но не могу, мне слишком больно.

– У вас опять развязался шнурок, – говорю я ему, задыхаясь. И, понимая, что сейчас со мной произойдет, поправляюсь: – У тебя опять развязался шнурок. – И, не в силах противиться неизбежному приступу, кричу, выпуская младенца на свет:

Проходящий странник, Брат мой,Отпусти мои грехи мне!..Пусть жестокая расплатаЗа твоей идет стихией.Отпусти мои грехи мне,Подари еще полслова…Я теряюсь пред стихией…Брат мой, я люблю другого.

И тогда наступает такое счастье, такое давно забытое счастье, что я в эйфории прощаю себя. Повернувшись, я медленно иду назад, к терпеливо ждущему меня Денису. Я улыбаюсь ему. Я ему обязательно прочитаю мое стихотворение. Я даже ему его посвящу. И пусть он никогда не узнает, куда я сейчас убегала, пусть он никогда не догадается, что люблю я другого человека, с просветленной улыбкой и вечно развязанным шнурком, его непосредственного начальника, Андрея Никитина.