Пришелец - Александр Волков

— Ты лжешь! — затрепетал падре. — Ты лучший кормчий из всех, кого я когда-либо встречал! Легенды о твоих отчаянных плаваниях давно странствуют по всем кабакам побережья, и толпы твоих жалких подражателей без следа пропадают в неведомых широтах, соблазнившись мифическими сокровищами, указанными на засаленных тряпичных картах, купленных за сумасшедшие деньги в лавках припортовых старьевщиков.

— Неужели, падре, вдобавок ко всем моим грехам, вы взвалите на меня вину за гибель всех безумцев, которые, наслушавшись глупых сказок, копаются в сундуках старьевщиков, а потом прокладывают курс по чернильным или кровяным разводам на носовых платках?

— Но на некоторых из этих платков находили твои метки!

— Да что вы говорите! — удивился Норман. — Впрочем, если пьешь в кабаках со всякой прибившейся на дармовщинку сволочью, то порой наутро недосчитываешься в карманах не только платков, но и кое-чего посущественнее!

— О! — воскликнул падре. — Рассказывай басни кому-нибудь другому! Этим невинным детям природы или еще каким-нибудь наивным простакам, никогда не видевшим, как ты режешь глотки и вспарываешь животы болванам, едва осмелившимся прикоснуться к кожаному мешочку на твоем поясе!

— О Боже! — всплеснул руками Норман. — Выходит, я не вправе защитить от грязных алчных рук свои жалкие гроши, врученные мне Божественным промыслом!

— И свой промысел ты еще называешь Божественным!? — крикнул падре, потрясая над головой сжатыми кулаками.

Норман ответил не сразу. Он вынул трубку изо рта, неспешными движениями выколотил на серое крыло тусклый зернистый пепел, сдул его и, проследив глазами полет рассеянного черного облачка, устремил взгляд на нефритовую поверхность воды за бортом корабля. Над палубой повисла тишина, окаймленная приглушенным рокотом прибоя и волнами пробегавшим шумом листвы по берегам лагуны.

— Падре! — громко и взволнованно прошептал Норман, не отрывая глаз от воды. — Взгляните за борт!

Падре, путаясь ногами в складках сутаны, сделал несколько шагов, перегнулся через борт, сверкнув на солнце гладко выбритым кружком на темени, и посмотрел вниз. Несколько мгновений его фигура оставалась неподвижной, затем он медленно выпрямился и повернул ко всем бледное, искаженное судорогой лицо.

— Что это? — прошептал он трясущимися губами. — Преисподняя? Страшный Суд?

— Платки, святой отец, — презрительно процедил Норман, — всего лишь жалкие тряпки, кое-как перепачканные печной сажей и кровью!

— Так, выходит, ты все знал заранее? — с ужасом воскликнул падре.

— Скорее догадывался, — сказал Норман, вновь устремляя взор в зеленоватую глубь лагуны, — но, можете мне поверить, те, кто, расстелив на ладони грязный платок с моим фальшивым гербом и размытыми очертаниями Архипелага, достигли этого райского уголка, были вполне достойны своей участи!

— Кто ты, чтобы решать, кто и какой участи достоин?

— Я? — Норман вновь поднял голову. — Человек, разве что чуть более удачливый, нежели прочие… Пока.

И Норман простер ладонь над водной гладью, как бы призывая всех взглянуть через борт и увидеть в глубине то, что так напугало падре.

Матросы и гардары, отупевшие от голода, жажды, жары и томительного многодневного плавания, опасливо перегнулись через борт и застыли, завороженные открывшимся зрелищем. Следом за ними потянулись те, кто не понял ни слова из разговора Нормана и падре, и так же замерли, не в силах издать ни единого звука.

Эрних подошел последним, оставив Сафи, склонившуюся над телом Гусы. Он слегка потеснил плечом припавшего к борту Бэрга, посмотрел вниз и сквозь прозрачную голубоватую толщу воды отчетливо различил на дне длинный корабельный остов, слегка завалившийся набок и пестревший рваными темными пробоинами. Чуть подальше выступала из мглы глыба еще одного корабля, оплетенного водорослями и грубой паутиной снастей, свисающих с накренившихся мачт. А по всему дну, насколько хватало глаз, были беспорядочно разбросаны затонувшие обломки досок, торчали из песка якоря; ребра шпангоутов, обглоданные прилипшими полипами, держали в своих объятиях реи, обернутые истлевшими парусами. И там, в дебрях этого корабельного кладбища, глаза Эрниха различили множество человеческих костей вперемешку с золотыми пластинками, кольцами, причудливыми фигурками зверей, отчетливо выступавшими на фоне темно-зеленых пятен придонного лишайника. Но больше всего Эрниха удивило и напугало то, что у человеческих скелетов не было черепов и лишь кое-где белые клетки ребер венчали золотые маски с темными дырочками для глаз.

— Золото! Золото! — исступленно выкрикнул кто-то.

Следом за воплем раздался громкий всплеск, и один из гардаров устремился ко дну, разгребая ладонями прозрачную толщу воды и плавно шевеля лохмотьями одежды. Но не успел он преодолеть и половины пути, как из-за корабельного остова появилась акула. Она описала в воде широкий круг, отбрасывая на золотые пластинки длинную перебегающую тень, перевернулась на спину, и в тот миг, когда пловец коснулся ладонью торчащего из песка шпангоута, широко распахнула пасть и вцепилась ему в бок. Вода окрасилась кровью, и в ее мутном клубящемся облаке мгновенно исчезли и хищник, и его жертва. Тут же из-под корабельного дна мелькнула тень второй акулы, затем третьей, и вскоре целая стая гибких темных тел заметалась в кровавом облаке, колотя по воде своими мощными хвостами. Когда муть рассеялась, человека уже не было, и только акулы все еще продолжали кружиться в плавном танце, толкая широкими плоскими носами остатки окровавленного тряпья.

Кто-то вскрикнул. Кто-то глухо, сдержанно выругался. Падре забормотал заупокойную молитву, перебирая пальцами деревянные четки, почти затерявшиеся на груди среди складок одежды.

— Ну что вы уставились? — послышался зычный, насмешливый голос Нормана. — Чем вы отличаетесь от этих гнусных кровожадных тварей? Еще день-два, и вы бы стали бросать жребий: кто сам вскроет себе вены и даст вам присосаться к его костлявым запястьям! Вы правы, падре: человек слаб! А ваш Бог… Где он, ваш Бог? Быть может, с ними?

Норман размашистым жестом указал на покатые спины двух идолов при входе в лагуну. Они были изрублены широкими ровными ступенями, поднимавшимися от самой воды до плоских площадок, венчавших головы каменных богов. И там, на этих площадках и ступенях, наподобие стаи птиц на голых скалах, неподвижно застыли человеческие фигурки. Их головы были украшены яркими, торчащими в разные стороны перьями, голые и красные, как обожженная глина, тела пестрели крупными разноцветными узорами, а руки сжимали высокие копья с густой волосяной опушкой в основаниях длинных извилистых наконечников.