Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна

Сверху слышится грохот.

Вскидываю глаза. Мы стоим у подножия лестницы. Она не такая, как в доме Валентайнов, — широкая, с резными перилами. Эта лестница узкая, с протоптанными ступенями и давно не метенным мусором по углам.

Сверху летит пустая бутылка. «Бум», — падает на первую ступень. «Звяк», — на следующую. «Дзинь», — катится дальше.

Как завороженная, слежу за полетом пустой тары до тех пор, пока та не преодолевает всю лестницу и вдребезги не разбивается у моих ног.

Со второго этажа доносится отборная брань. Голос хриплый, но совершенно точно — женский.

— Эм, я вызову медиков…

Шмыгаю носом, обнимаю себя руками, но так и не оборачиваюсь.

— Я сама вызову бригаду. Я сама со всем разберусь, — перечисляю резко, будто каждым словом вколачиваю в стену гвозди. — Это — мое дело. Это — мои проблемы. Уходи!

— Эмбер, я хочу помочь.

Ник настолько редко зовет меня полным именем, а не сокращением или придуманным им прозвищем, что это обращение бьет сильнее любой пощечины. Он на самом деле за меня волнуется. А ещё сейчас — жалеет меня. И от этого мне особенно тошно.

— А я хочу, чтобы ты ушел! — рявкаю; крепче обнимаю себя руками, стою, всматриваясь в осколки на протертом до дыр коврике у подножия лестницы.

Молчание. Минута промедления. Быстрые шаги, щелчок замка и хлопок двери. Мелодия снимаемой сигнализации с флайера, припаркованного у дома. Щелчок, удар дверцей и звук заведенного двигателя. Рык мотора. И… тишина.

Опускаюсь на корточки прямо там, где стою. Обхватываю руками колени и сотрясаюсь от беззвучных рыданий.

От этого ты хотела убежать? Это ты пыталась исправить?

— Эмбер! Ты заказала еще выпивку? — несется недовольный голос со второго этажа. — Приедет на каникулы раз в полгода и то помощи не дождешься! Вырастила на свою голову!..

До крови закусываю губу. Надо собраться, нужно себя пересилить. Я только что получила стипендию, мне хватит и на медиков, и на новые шторы…

Все решаемо, так говорит Ник. Только почему мне хочется провалиться сквозь землю от того, что он, наконец, увидел все это своими глазами?

— Я иду, мам! — кричу в ответ, отпуская колени и выпрямляясь.

На моем запястье пиликает коммуникатор. Смотрю: сообщение.

От Ника: «Если понадобится помощь, дай знать — приеду».

Не отвечаю. Стираю послание и набираю номер ближайшего госпиталя.

— Мне наркологическое отделение, пожалуйста…

* * *

Прихожу в себя в постели. Голова гудит, виски пульсируют болью.

Пересмешник сидит рядом, у моего бедра, точь-в-точь как я возле него этим утром. Смотрит тревожно.

Как он вообще меня дотащил до кровати? С его-то ребрами.

Приподнимаюсь на локтях. Тру лоб, хмурюсь. Потом сажусь.

— Что случилось? — спрашиваю, хотя и так понимаю, что именно: сильные эмоции и удар о шкаф вызвали слишком яркие воспоминания, и моя голова этого не выдержала.

— Ты закатила глаза и отрубилась.

— Ясно, — бормочу и отворачиваюсь.

Пересмешник молчит, ждет чего-то. Кто его знает — чего. Лично я жду, чтобы он оставил меня сейчас одну. Не хочу быть жалкой.

— Это ведь не впервые? — спрашивает.

Не уходит. Хотя куда ему идти? Это теперь наша общая комната.

— Нет, — признаюсь.

Сначала думаю соврать, но потом понимаю, что нам и дальше жить вместе — пусть знает, что я бракованная.

— Это припадки? Обмороки? Последствия травмы?

— Сову спроси. Она у нас лекарь, — огрызаюсь и натягиваю одеяло по самое горло. Меня потряхивает и знобит.

Не смотрю на Пересмешника, сижу и пялюсь в одну точку на полу. Там ничего нет, но это лучше, чем сейчас видеть заботу в его взгляде. С ума схожу.

— Я так понимаю, на ужин ты не идешь? — мотаю головой. Какое мне есть? И так мутит. — Ладно, — кровать издает тихий стон, когда сожитель встает. — Я обещал Филину, что сегодня вечером буду в столовой. Скажу, что тебе нехорошо. Лежи. Что-нибудь принесу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Не надо, — отказываюсь.

Он ничего не отвечает. Идет к двери.

— Пересмешник! — окрикиваю внезапно даже для самой себя.

— Угу? — оборачивается, уже взявшись за ручку.

Обращаю внимание, что он успел натянуть на себя футболку. Руки в синяках и ссадинах, опухшая губа… Для человека, которого вчера чуть не убили, Пересмешник выглядит просто прекрасно.

— Ты не моя нянька и не мой ангел-хранитель, — слово в слово повторяю фразу, сказанную Эмбер Николс Нику Валентайну много лет назад.

Мне нужно увидеть реакцию Пересмешника. Мне это жизненно необходимо.

Кажется, или его глаза на мгновение расширяются? Или же я так старательно пытаюсь увидеть то, чего нет?

Пересмешник спокойно пожимает плечом. На его губах появляется улыбка.

— Так и ты вроде не медицинская сестра.

Касается пальцем своей свежезашитой брови — на случай, если я вдруг не поняла намека, — подмигивает и скрывается за дверью.

Ник, если это правда ты, я тебя убью.

Сперва расцелую, а потом убью.

ГЛАВА 21

— О чем вы вчера разговаривали с Филином?

Сижу на краю кровати, заплетая волосы в косу. Пересмешник — у окна, только что натянул через голову футболку поверх перевязки на ребрах. Его лицо как раз появляется из горловины, когда я задаю вопрос.

Пожимает плечом.

— О тебе.

Очень интересно.

— И что он сказал?

— То, что я сделал опрометчивый выбор, и ты… э-э… дай-ка вспомнить… что-то вроде паршивой овцы в стаде. Да, так и сказал.

— А ты?

— Сказал: «Что поделать — у меня дурной вкус».

— А он?

— Сказал, что я не прав.

— А ты?

— Напомнил ему, что это совершенно не его дело.

— А он?

— Напомнил мне, что на Птицеферме любое дело — его.

— А ты?

— Это игра в перекличку? — припечатывает меня пристальным взглядом.

Не остаюсь в долгу: упрямо смотрю в ответ.

Пересмешник первым отводит взгляд.

— Нам на завтрак пора, — качает головой в сторону двери. — Филин не терпит опозданий. Это он мне тоже напомнил.

Не спорю. Завязываю узел на шнурке, закрепляя косу, и встаю.

Вместе выходим из комнаты, идем по коридору. Молчим.

Мне не нравится то, что происходит. Вчера потеря сознания и новые воспоминания выбили меня из колеи, и вместо того, чтобы задать сегодняшние вопросы еще прошлым вечером или отправиться на разведку к люку у реки, я завалилась спать. Мало того — на одной кровати с Пересмешником. Вторую ночь подряд. Чего никогда не делала с Пингвином.

Кровать довольно узкая, и лежать, не касаясь друг друга, практически невозможно. И все же я спала крепко и без снов, бессовестно греясь о бок человека, мотивов поступков которого все ещё не понимаю. Как и не могу определиться со своим к нему отношением.

А Пересмешник… В эту ночь он руки не распускал и, вообще, вел себя паинькой на своей половине кровати. Даже во сне не обернулся ко мне ни разу.

Скорее всего, дело в ребрах и других последствиях состязаний. Но что будет тогда, когда он полностью оправится? Сильно сомневаюсь, что нового сожителя остановят предупреждения Пингвина о моем древообразном поведении в постели. В конце концов, самого Пингвина не остановило.

И я должна буду подчиниться.

При одной мысли об этом сводит зубы.

Пересмешник прав: я испытываю к нему симпатию. Мне приятно его общество, нравится с ним разговаривать, комфортно находиться наедине. Но также я прекрасно понимаю, что стоит ему потребовать физической близости — того, на что по правилам Птицефермы он теперь имеет полное право, — все это рухнет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

А что если я откажу? Пингвину ведь отказала.

После того, как срослись мои ребра, больше не отказывала…

Станет ли Пересмешник применять физическую силу или просто-напросто пожалуется Филину? Пингвин делал и то, и другое.