Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна

Сегодня снова было очень жарко, и я пропотела насквозь — нужно ополоснуться.

Почему-то мне очень неловко возвращаться в комнату в таком виде. При житье с Пингвином такого не было. Должно быть, потому, что запах его собственного пота и немытого тела способен перебить все остальные запахи в радиусе ста метров.

Поддаюсь соблазну и доплываю до того самого места, где расположен люк. Выбираюсь на берег, осматриваюсь. Если не знать о тайном ходе, увидеть его случайно почти невозможно. Так что нам, можно сказать, повезло, что мы искали его не глазами, а наощупь.

А что если прийти сюда одной этой ночью? Пересмешник еще не готов к ночным вылазкам, но мне и не нужна компания. Теперь я знаю, где и кого ждать, и сумею остаться незамеченной. Нужно только позаимствовать у него фонарь — мало ли. Своим я так и не обзавелась.

* * *

Возвращаюсь в лагерь к самому ужину.

Начинает темнеть, становится прохладно. Еще буквально на прошлой неделе жара стояла круглыми сутками. Сейчас же ночи приходят холодные — ещё немного и наступит настоящая осень. А осень тут затяжная.

Поднимаюсь по ступеням крыльца, задумавшись о скорой смене времени года и смотря себе под ноги. Дверь открывается навстречу — кто-то выходит. Не поднимаю глаз, только отступаю в сторону, пропуская. Однако тот, кто вышел наружу, не спешит проходить мимо.

— Вот так встреча, — довольно протягивает Пингвин, раскрывая объятия.

Надо же, он тоже вымылся после работы. Наше расставание идет ему на пользу.

— Пройти дай, — прошу, не двигаясь с места. Мне некуда отступать — только бежать вниз с крыльца.

— Ужин еще не готов, — вместо того, чтобы пропустить меня к двери, Пингвин, наоборот, становится так, чтобы занять как можно больше пространства. — Куда нам спешить? Я соскучился, — и недвусмысленно прохаживается взглядом по моей груди в не успевшем высохнуть сарафане.

Это хорошо, что наступает осень и спадает жара. Мне уже не терпится завернуться в теплую закрытую одежду по самую макушку. Хотя отлично понимаю, что дело не в моих полуобнаженных «прелестях». Просто женщин на Птицеферме слишком мало.

— Дай пройти, — повторяю тверже.

Мне не нравится, как Пингвин на меня смотрит — как кот на мышь. Он крупный, сильный — гораздо сильнее меня, что в самом начале наших с ним «отношений», не стесняясь, показывал, пока я не перестала сопротивляться. И сейчас у меня ощущение, что Пингвин всерьез настроен получить желаемое, согласна я на это или нет.

— Я могу тебя удовлетворить, пока Пересмешник зализывает раны, — говорит, казалось бы, ласково, а сам приближается, наступает.

Спускаюсь на одну ступень ниже, внимательно слежу за каждым его движением.

— Не ломайся, — продолжает увещевать.

Еще ступень вниз. И, как назло, никого во дворе больше нет. Филин ведь запрещает открытое сексуальное насилие, верно?

— Пошли, дорогуша, — Пингвину надоедает уговаривать, и он резко выбрасывает руку вперед, больно хватая меня за предплечье; дергает на себя. С меня только-только стали сходить синяки, оставленные хваткой Момота на прошлой неделе, но теперь, похоже, появится свежий.

В прямолинейные планы Пингвина входит затащить меня в барак и без лишних слов наскоро поиметь в одной из комнат. Благо «начать» и «закончить» в его случае разделяет не больше минуты.

Сопротивления Пингвин не ожидает. Поэтому, получив каблуком в лодыжку, разжимает пальцы. Но тем не менее от своих намерений не отказывается.

Ухмыляется, потирая ушибленную ногу, и снова шагает ко мне. Похоже, считает мое упрямство игрой.

— Было больно, глупая.

Видимо, недостаточно.

Он ожидает, что я попытаюсь убежать или, по крайней мере, спущусь по ступенькам ещё ниже. Прикидывает, как будет меня перехватывать. Наивный.

Вместо того, чтобы бежать, я, наоборот, наступаю на ступень выше и резко вскидываю колено. Бью снизу и точно в цель. Не ожидающий подвоха Пингвин не успевает закрыться, сгибается пополам, хватая ртом воздух.

— С-сууу-каааа….

Не знаю, собирается ли он еще что-то добавить к этому названию, но не даю ему такой возможности: мое колено на этот раз встречает его лицо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Зря только сарафан стирала, теперь весь подол в крови из разбитого носа.

Пингвин оседает на крыльцо, с грохотом считая своей массивной задницей ступени.

— Теперь я удовлетворена, спасибо! — кричу ему сверху.

И пусть Филин только попробует мне что-то сказать по этому поводу. По его самописным законам, женщина не имеет права отказывать в физической близости только своему сожителю. Остальные могут получить что-то только по взаимному согласию. Так вот, я своего согласия не даю.

— Я тебе этого не забуду, — обещает Пингвин.

— Не забывай, — соглашаюсь. — Особенно когда снова решишь поиметь кого-то против его воли.

И скрываюсь в бараке.

* * *

Залетаю в комнату, все еще пылая праведным гневом.

Ошиблась Сова, ошиблась. Несмотря на то, что я пытаюсь вести себя осторожнее, у меня не выходит. Это как с Кайрой и нашими с ней потасовками: пока меня не трогают руками, я могу сдержаться. У меня и в мыслях не было связываться с Пингвином, если бы он не попытался применить силу.

К тому же, Пингвин неустойчиво стоял на краю лестницы и не ожидал нападения. Я точно знала, что смогу его уложить. И уложила. А теперь мне следует ходить и оглядываться, на случай, если ему все же придет в голову отомстить. Дура.

С порога кидаюсь к шкафу в поисках чистого платья.

Мой праведный гнев плавно трансформируется в злость на саму себя. Ну чего мне стоило броситься с крыльца вниз, как и ожидал от меня Пингвин? Он не успел бы поймать…

Слышу, как скрипит кровать. Не оборачиваюсь.

Пересмешник подходит ко мне, останавливается за спиной. Мне кажется, чувствую его приближение каждой клеточкой своего тела.

— Все нормально? — спрашивает осторожно. Не касается, не подходит слишком близко.

— Нормально, — буркаю.

— Повернешься?

Нет. Не хочу. Нужно успокоиться.

Но я снова не сдерживаюсь — поворачиваюсь. Пересмешник находится от меня на расстоянии вытянутой руки. В штанах (значит, наведался в свою бывшую комнату), но с голым торсом, только с перевязкой из моей порванной на лоскуты простыни поперек ребер. Глаза серьезные, внимательные. И у меня возникает вопрос: какого черта я прежде пялюсь на его тело, а только потом поднимаю взгляд к лицу?

— Чья кровь? — спрашивает спокойно, оценив мой внешний вид.

Хлынуло из Пингвиньего носа на славу — мой сарафан будто обдало струей из-под крана.

— Пингвина, — отвечаю нехотя.

— Приставал?

— Нет, — бормочу, отводя взгляд, — случайно разбил нос о мое колено.

— Я с ним поболтаю.

И столько уверенности и скрытой угрозы в этом голосе, что я снова вскидываю глаза.

Я ничего не понимаю. Ни-че-го. Почему Пересмешник так ко мне относится? Отчего снова готов спасать и оберегать, когда сам вчера едва не погиб? Опять же, по большей части из-за меня.

Что за привязанность с первого взгляда? А если мы были знакомы в прошлой жизни, то тогда какого черта он мне лжет?

Терпеть не могу игры.

Ненавижу ничего не понимать.

— Ты не мой телохранитель, — огрызаюсь, отступая назад.

С размаха врезаюсь спиной в дверь шкафа. Шиплю от боли, потираю ушибленное место.

Вспышка. Глаза затопляет белым светом.

Еще одна…

— Хватит! — кричу, сбрасывая чужую ладонь со своего плеча. — Ты не моя нянька и не мой ангел-хранитель!

— Эм… — звучит за спиной. Осторожно, будто если со мной говорить резко, то могу и накинуться.

— Хватит! — уже рычу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мы в каком-то полутемном помещении. Входная дверь с ободранной обивкой, штора, наполовину сорванная с карниза и висящая на нескольких последних петлях. Сама ткань грязная, засаленная. Под ногами осколки битой посуды, смятый пустой пакет из-под какой-то сублимированной пищи.