Сладкая жизнь эпохи застоя: книга рассказов - Вера Кобец

Отъезд

Станция была небольшой, но уютной. Сменяя друг друга, перед крыльцом цвели крокусы, розы и хризантемы. Стены, то розоватые, то голубые, всегда были свежеокрашены. Пол блестел. Слово «касса» было затейливо выведено золотой краской. Окошко открывалось в девять ноль-ноль и закрывалось в семнадцать пятнадцать, хотя никто еще никогда не купил здесь билета. С часу до двух на окошке кассы красовалась табличка «обед», которую с точностью до секунды (проверив время) вешала своей нежной наманикюренной ручкой кассирша Наташа. Брови у нее были тонкие, челка на лбу аккуратная, а на груди синего платья пламенел алый бант. Когда Гарику было еще лет десять, он очень часто подходил к кассе, чтобы полюбоваться Наташей. «Это красавица», — говорил он про себя, и его щеки пылали, точь-в-точь как бант у нее на груди. Иногда Гарик даже подумывал, не обратиться ли вдруг к Наташе с вопросом. Спросить, например: «Скажите, пожалуйста, сколько времени?» Но Наташа в своем украшенном бантом отутюженном форменном платье была такой неприступной, что он не решался и тихо садился в углу на резной деревянный диван с подлокотниками, а потом принимался снова и снова читать список пунктов, в которые можно было купить билет. Список был длинным, и многие названия Гарику очень нравились, обещали цветное, веселое, интересное. Другие, наоборот, пугали и вызывали тоску. «Горемыкино», «Горынычево» — снова и снова читал он, и слова будто протягивали к нему костлявые руки, а буква «ы» увеличивалась и гремела хвостом. «И неужели есть люди, которые туда едут?» — спрашивал он Макара Пилатовича, когда они вечером, обойдя все помещения и убедившись, что «полный порядок, закрывать можно», шли к себе ужинать. Путь был недлинный, всего шагов десять, и все же Макар Пилатович успевал хорошенько поразмышлять над вопросом. «А как же, — отвечал он, открывая консервную банку. — Люди, что? Куда хочешь поедут, только бы от себя убежать. Э-хэ-хэ, прости Господи…» — и Макар Пилатович долго, протяжно вздыхал. «Все сумасшедшие, — говорил он потом, но вот мы с тобой, брат, все же устроились. Работа у меня важная, а хлопот — скажу я по секрету — немного. Если все ладно будет, вырастешь и займешь мое место». Гарик слушал Макара Пилатовича, кивал и, счастливый, пил чай из желтой, с петушком, кружки (у Макара Пилатовича была такая же, но только коричневая) и думал о том, что завтра, в девять ноль-ноль, он снова увидит кассиршу Наташу.

Поезд проходил через станцию утром. За полчаса до его прихода Макар Пилатович надевал красную шапку. Торжественный, важный, спокойный, хозяйским шагом проходил по платформе. Поезд подкатывал с грохотом и со свистом, вагоны были пропахшие маслом и копотью, грязные, ржавые. Тормозя, состав не мог сразу остановиться, пружины лязгали и стонали, из окон выглядывали лица пассажиров, усталых и ошалевших от долгой тряской езды. Увидев чистый нарядный вокзальчик, цветы в кадках, клумбы, они радостно устремлялись в тамбуры, и когда поезд, взвизгнув в последний раз, наконец затихал, с нестройным разноголосым шумом гурьбой выплескивались на платформу, но почему-то сразу стихали и, как бы чего-то испугавшись, поспешно возвращались к вагонам. Поезд стоял на станции три минуты. Но даже за это короткое время жадная, грязная, насквозь пропитанная запахами далекого путешествия толпа успевала нарушить чинность и благолепие станции. И каждый день, аккуратно повесив на колышек красную шапку, Макар Пилатович брал в руки метлу, а часто и того больше: тщательно обливал весь перрон из шланга водой, и Гарик с готовностью помогал ему. Люди из поезда очень пугали его. Среди них, правда, встречались молоденькие девушки, но они, как и все остальные, были растрепанными и шальными, и ни одна не могла даже сравниться с кассиршей Наташей. Довольно часто (Гарику было уже лет семнадцать) он замечал в толпе пассажиров парней, чем-то похожих на него самого. Всматриваться в них было ему интересно, часто хотелось узнать, куда они едут, однажды мелькнула мысль: не вспрыгнуть ли на подножку и не проехать ли с ними ну хоть немного, но страх заехать куда-нибудь не туда сразу же остудил порыв. Безумствовать он не хотел. Ему с трудом верилось, что в детстве он смутно мечтал о чем-то похожем на путешествия. Теперь он был взрослым, он окончил школу с дистанционно-компьютерной системой обучения, и хотя все, чему там учили, практически сразу забылось, ощущал себя умудренным и просвещенным, а это, как всем известно, делает человека осторожным. Кроме того, если раньше, мальчишкой, он мог ничего не бояться (тогда ему терять было нечего), то теперь он был утвержденным помощником Макара Пилатовича, официальным претендентом на замещение его должности, и рисковать было бы непростительным легкомыслием. А кроме того, зачем? Ведь все складывается прекрасно. По временам он, как и раньше, заглядывался на кассиршу Наташу. Она по-прежнему ему нравилась, но он высчитал на ЭВМ, что в жены она ему не подходит по возрасту, а другие варианты нежелательны в рамках служебных отношений. «Через год-два пошлешь запрос в центр, — говорил рассудительно Макар Пилатович, — получишь жену в соответствии с требованиями и анкетой, займешь мое место, а я перейду в твои замы. Все будет так, как когда-то я говорил тебе. Верно?» Гарик кивал. Речи Макара Пилатовича давно ему надоели, были известны от «а» до «я», но все-таки доставляли известное удовольствие. Слушая монотонные рассуждения, он размышлял над проектами, которые осуществит, когда и в самом деле вступит в должность. Не далее как на прошлой неделе ему пришло в голову, что на станции могут быть установлены два фонтана: справа и слева от центрального входа. Мысленным взором он уже видел ошеломление пассажиров, глазам которых предстанет вдруг это чудо. Делиться идеей с Макаром Пилатовичем Гарик не собирался. Ни к чему это. Вот придет время, он с благодарностью и подарком отправит Макара Пилатовича отдыхать и тогда развернется…

Приятное время ожидания было омрачено для Гарика двумя невероятными и потому особенно глубоко поразившими его событиями. Во-первых, Наташа, войдя как-то раз в кабинет начальника станции, вдруг заявила дрожащим голосом, что увольняется. «Вот как? — попробовал пошутить в ответ Макар Пилатович. — И куда ж ты, голуба, собралась? в „Рассветное“?» «Что вы, куда уж мне, — горько ответила та и вдруг разревелась. — Какие уж тут рассветы? Вы что, смеетесь? Я в „Заморочки“». Она зарыдала еще сильнее, тушь потекла ручьями, она вытирала ее алым бантом, и вскоре на бант уже страшно было смотреть. А ровно через неделю, когда кассирша Наташа с какими-то чемоданами и авоськами садилась в поезд, ее с трудом можно было уже отличить от женщин в измятых платьях, высыпавших из вагонов, чтобы купить, если получится, чего-нибудь съестного. Макар Пилатович, как обычно, подал сигнал к отправлению и стоял, строго-внушительный и спокойный, а Гарик почувствовал вдруг, как ему стиснуло горло. Наташа всегда была здесь, и вот — Наташа уехала. Ему стало тяжело, душно, и за обедом он выпил рюмку водки, которую именно для таких случаев по строго выверенной норме поставляло служащим образцовых станций начальство из центра. Второй случай был, можно сказать, и вовсе ничтожным. Однажды (Гарик как раз надумал послать запрос о жене), когда Макар Пилатович в красной шапке поднял уже флажок и состав, дернувшись, медленно тронулся, дверь одного из вагонов вдруг распахнулась, и на перрон, размахивая туго набитым портфелем, спрыгнул нелепый человек в двубортном потрепанном пиджаке, мятых брюках и облезлых расхлябанных босоножках. Судя по габаритам и неловким движениям, человек был немолод, да, может, и с молодым, вздумай он прыгать в таких босоножках из поезда, случилось бы то же самое. Как бы там ни было, человек зацепился носком и упал к ногам Гарика, стоявшего метрах в двух от Макара Пилатовича. Гарик, невольно скривившись, отвел глаза, но так как незадачливый пассажир охал и явно не мог сам встать на ноги, вынужден был наконец вежливо предложить ему помощь. Судя по поведению лысого, травма могла быть серьезной. Всю дорогу, пока Макар Пилатович и Гарик вели его осторожно в медпункт, он стонал и охал, ругался и клял судьбу. В медпункте затих и только скрипнул зубами, когда Макар Пилатович ловким движением (начальник станции должен быть на все руки мастер) в считанные секунды вправил ему вывих. Пот градом катился с лица пассажира после этой весьма болезненной процедуры, но через минуту он уже улыбался и, поудобнее устраивая ногу на кровати, бодро поинтересовался: «Ну и как тут у вас идет жизнь? Хороша станция Раззудеевка?» «До Раззудеевки — сутки пути», — сказал Гарик, переглянувшись с Макаром Пилатовичем. «Вот так номер! — испуганно заморгал пассажир. — Как же я оплошал! А это что? Где я?» «В Пустоте Абсолютной», — постарался успокоить его Гарик. Ни он, ни Макар Пилатович даже предположить не могли, что это короткое сообщение словно ошпарит больного. «Пустота Абсолютная? — заволновался он, беспокойно оглядываясь. — Простите, но Пустота Абсолютная — это…» И, совершенно забыв про вывихнутую ногу, пассажир, вскрикнув, кинулся к двери. Снова уложенный в постель, он сделался невыносимым. «Не имеете права задерживать! — кричал он возбужденно. — У меня взят билет до станции Раззудеевка, я хочу быть там завтра, я и так потерял двадцать лет. Я хочу, — эх, раззудись плечо! — я хочу действовать и ошибаться. Вы понимаете?» «Вы уже начали ошибаться, высадившись не там, где надо, — рассудительно сказал Гарик — А теперь успокойтесь. Ничего страшного не случилось. Согласно инструкции, мы должны полностью вас вылечить. Вы проведете у нас сколько положено, а потом мы благополучно посадим вас снова в поезд». «Нет!» — отчаянно крикнул толстяк. Он был невменяем. Не стал есть пайку, хотя по распоряжению центра ему была выделена такая же, как у Гарика и Макара Пилатовича, с отвращением смотрел на сияющий хромом и никелем медпункт и отворачивался от хризантем, которые принес ему Макар Пилатович. «Они у вас не настоящие, — говорил он тоскливо. — Богом прошу вас, дайте уехать. Я хоть на четвереньках до поезда доползу».