Под крыльями — ночь - Степан Швец

— Где сели? — таким вопросом встретил меня инженер дивизии Дороговин.

— Как где? — не понял я вопроса. — Дома сел.

— Я вижу, что дома, я спрашиваю: где садились по пути домой?

— Не понимаю вашего вопроса, товарищ инженер. Где взлетел, там и сел.

— Не может этого быть. Не могли вы находиться в воздухе почти одиннадцать часов, — Он повернулся к технику: — Принесите барограмму с самолета «Запорожец».

Принесли барограмму. Инженер посмотрел её, пожал плечами.

— Да, посадки не было. Но это невероятно! Как вы ухитрились продержаться в воздухе столько времени?

Я представил расчет горючего перед полетом, данные о фактическом расходе и остатке, и получилось, что я мог находиться в воздухе еще полтора часа. Итого предельная продолжительность полета, не считая аварийного запаса, — двенадцать часов. Таковы возможности нашего самолета. Справедливости ради надо заметить, что, конечно, не один я в полку умел как следует использовать их. Были случаи, когда некоторые товарищи по необходимости держались в воздухе столько же и даже дольше.

По этому поводу авиаконструктор С. В. Ильюшин сказал:

— Мы, конструкторы, зачастую даже не предполагали, чего добиваются летчики от наших самолетов. Истинно массовое, военное, боевое испытание самолетов — самое правильное испытание. И мы будем в своей работе придерживаться этого курса.

Так оно и было. Все нововведения, прежде чем внедрить их в серийное производство, конструкторы испытывали в боевой обстановке.

Однажды С. В. Ильюшин пригласил большую группу летчиков-ветеранов и попросил дать оценку пилотской кабине самолета ИЛ-6 — бомбардировщика повышенной грузоподъемности. Каждый из нас побывал в кабине, и никто не одобрил ни её остекления, ни расположения приборов.

Конструкторы кабины пытались разубедить нас, по Сергей Владимирович оборвал их:

— Мнение товарищей самое объективное. Не пытайтесь их переубедить. Это наши лучшие советчики, и я с ними вполне согласен.

Не знаю, как сложилась дальнейшая летная судьба машины осмотренной нами модели. Что касается нас, то до самого конца войны мы летали на испытанном труженике ИЛ-4.

Вскоре мы снова получили задание бомбить Кенигсберг. Я уже говорил, что на дальние цели планировались только опытные экипажи, а их было не так много. Мы с Рогозиным решили «усилить» один из молодых экипажей. В звене был экипаж летчика Коваля. Сам Коваль уже летал на боевые задания, а штурман его Самыгин не имел еще ни одного боевого вылета. Мы условились, что я полечу с Самыгиным, а Рогозин — с Ковалем. В штабе долго с нами не соглашались, но мы всё же настояли на своем.

Перед полетом я пригласил к себе молодого штурмана и стал проверять его знания. Задал несколько теоретических вопросов — чувствую, что парень подкован неплохо. Потом пошли вопросы технического характера. Поговорили о том, как вести себя в непредвиденных ситуациях. Затем вопросы практической навигации: радиомаяки, светомаяки, пеленгация…

Самыгин отвечал толково, но видно было, что ему нелегко дается неожиданный «экзамен». Спрашиваю:

— Как думаете, для чего я вас пригласил?

— Чтобы проверить знания своего подчиненного.

— Ну, а еще для чего?

— Наверно, возьмете меня в полет.

— Да, вы полетите со мной на задание.

— С кем? — оживившись, спрашивает штурман.

— Я уже сказал — со мной.

— Нет, я спрашиваю с кем, с каким штурманом я полечу?

— Я летчик, вы — штурман, — сказал я.

— Да что вы, товарищ командир… Вы шутите? Я не верю… Я…

— Не верите? Или в себе не уверены?

— Почему же? Я готов, я вполне…

— Вот и я в вас уверен. Готовьтесь к заданию.

Для него это было волнующим событием. Первый самостоятельный полет на боевое задание, да еще в глубокий тыл врага!

До самого взлёта молодой штурман чувствовал себя как на иголках: пустят или не пустят? На его вылет сначала не соглашался штурман полка Морозов: «Как-то не по форме получается, кто будет отвечать в случае чего?» Я сказал, что всю ответственность беру на себя, так как полностью уверен в Самыгине.

Весть о моей затее дошла до штаба корпуса. Прибыл штурман корпуса. Началась детальная проверка подготовки Самыгина. Я предложил проверить и мои знания вспомогательной навигации. Спорам и сомнениям положил конец комиссар корпуса генерал Федоров. Штурман по профессии, он часто летал с разными летчиками, в том числе и со мной, на боевые задания. Он сказал:

— Если Швец доверяет штурману, с ним можно согласиться. Я с ним не раз летал и хорошо знаю — он человек требовательный и зря ручаться не будет. Пусть летит.

И мы полетели. После взлёта Самыгин признался:

— Никогда не думал, что мне разрешат полет.

Потом через некоторое время спросил:

— А нас не вернут обратно? Погода на маршруте портится…

Я успокоил его, сказав, что погоду беру на себя.

Задание было выполнено. Цель мы поразили с исключительной точностью.

Даже скупой на похвалы Вася Максимов восхищенно произнес: «Вот это да! Прямо в гущу эшелонов».

А тот объект в лесу у меня из головы Не выходит, на обратном пути я снова свернул с маршрута и приказал штурману набросать на бумаге схему участка, на котором был запрятан интересовавший меня объект. Схема получилась точная, хорошо привязана к крупным ориентирам. Найдена точка цели на крупномасштабной карте.

Теперь нужно только разрешение командования на уничтожение этого объекта.

На обратном пути, на средней высоте, мы скоро вошли в облака, и полет продолжался по приборам. Обстановка была спокойной, расслабляющей.

Но вот началось обледенение. Нужно было включить антиобледенитель, управление которым находится у штурмана.

— Штурман! — позвал я.

Ответа не слышно. Я снова позвал — опять ни звука. Чем он так увлекся?

Энергично опускаю нос самолета, затем беру резко ручку на себя.

Человек, сидящий в носовой кабине, обыкновенно довольно чувствительно воспринимает подобные эволюции корабля.

— Штурман!

— Я вас случаю.

— Предупреждаю, если зовет командир, бросай все свои дела и отзывайся.

— Есть, товарищ командир!

— Включи обледенитель.

— Есть!

Обледенение было очень интенсивным. Антиобледенитель обслуживал только винты и ветровые стёкла, остальные части самолета покрывались льдом. Наконец недалеко от дома мы вышли из облаков, но ледок всё же привезли с собой на аэродром. По пути использовали все средства навигации, необходимые при вождении самолета вслепую.

Задание выполнено успешно, и после полета всякие сомнения штурмана рассеялись. Но Самыгин сам подошел ко мне.