Боба нет - Мег Розофф

свидетелем этой интимной сцены. Лаура заметила, как он посматривает на часы. Подошла к нему и тронула его за локоть.

– Мне так жаль, Бернард. Это не то, чего я ожидала. – Она говорила негромко и даже посмеивалась. – Слава Богу.

Она ожидала увидеть полную крови ванну, отсеченные конечности, страшно свисавшую из ванны ступню. Теперь Лаура могла в этом признаться.

– Мы должны были приехать, Лаура. Она цела и невредима, это главное.

Лаура казалась ему ставшей меньше обычного, постаревшей. И он испытывал почти неодолимое желание сжать ее в объятиях.

– Ах, Бернард. Всего лишь разбитое сердце, не более того. Обычный удел человека. И это далеко не последний раз.

Взгляды, которыми они обменялись, говорили о сострадании и мудрости их возраста, о его разочарованиях и томлениях, о привычности оставшихся безответными чувств. Лаура неожиданно для себя взяла ладонь Бернарда, переплела свои пальцы с его. Это было равносильно признанию, и несколько мгновений ни он, ни она не смели пошевелиться, каждый лишь проводил мягким большим пальцем по теплой ладони другого. Позже, в будущем, они вспоминали эту минуту с сомнением – а ну как она им причудилась?

Бернард поцеловал свою заплаканную крестную дочь в щеку, застегнул куртку, чтобы защититься от внезапно ставшего ледяным ветра, и вышел, едва не зацепив взлохмаченного, смятенного на вид юношу, который сидел на выступе соседнего здания, прикрыв лицо поднятым воротником. Юноша пробормотал что-то и зарычал на него, как собака. Еще один бездомный помешанный, подумал Бернард. Наверное, стоит предложить подвезти его.

Но не предложил.

43

Сиделка из Эстель получилась очень внимательная. Когда Экк впервые открывает глаза и помаргивает, она оказывается рядом, то же, когда он приходит в себя настолько, что начинает испытывать жажду. Вода, стакан которой она приносит, вкусна. Ладонь, которой она гладит его лоб, прохладна.

Эстель остается с ним, пока он то впадает в тревожный сон, то просыпается, голос ее, легкий и тихий, опадает вокруг него, точно снег. Она рассказывает ему о своих замыслах, да так, что его одолевает желание выжить.

Эстель держит его на руках. Нос Экка лежит на ее левой груди, пересекая подмышку и огибая мягким крюком плечо. Пахнет от нее чистой скатертью и кексом к чаю. Час за часом она убаюкивает его и пробуждает.

Понемногу раны Экка начинают затягиваться. И между тем чувства, которыми он проникается к ней, соединяют их накрепко, точно две части одной кости.

Боб тем временем думал и думал об океанах, пока мозги его не ошалевали, а голову не бросало в жар, от которого она начинала кружиться. Остановить дождь ему удалось, город понемногу возвращается к нормальной жизни. Но как быть с китами? Киты – это уж чересчур. Он пытался, действительно пытался справиться с ними, пока не довел себя почти до исступления. Мир поплыл перед его глазами, и Боб ничего уже не сознавал, кроме того, что в голове у него царит кавардак.

Мистер Б не понимает, похоже, как тяжело ему делать что-то своими руками – ему, когда-то создавшему из ничего целый мир. Ведь он так давно уже не давал себе труда что-то в этом мире поправить. И, по всему судя, забыл, как это делается.

Сгорбленный, жалкий, он засыпает, и ему снится Люси – прекрасная, нежная Люси, которая манит его к себе раскинутыми руками и губами невыразимой мягкости. Ах, Люси, Люси! Но тут ужасное виденье резко пробуждает его. Она приходила к нему, а он ее прогнал. Почему? Он должен сейчас же увидеть ее. Сила любви пронзает Боба, укрепляя его решимость, пришпоривая ее.

Он появляется у дома Люси трепещущим, смятенным и присаживается, чтобы успокоиться, на ближайший оконный выступ. Тяжело дышит, ворошит грязными пальцами свалявшиеся волосы. Глаза его красны от недосыпа, одежда изодрана. Пугать Люси ему не хочется, однако и с внешним видом своим он ничего поделать не может. Последние несколько дней были ужасны.

– Люси! – кричит он и ударяет в окно. – Люси, это я!

Однако ставни остаются закрытыми, запертыми, а отвечает ему не Люси.

– Уходите, или я позвоню в полицию, и вас посадят, – звучащий за дверью голос матери Люси подрагивает от гнева. – Мы добьемся того, чтобы с вас… шкуру спустили!

Шкуру? Боб озадаченно хмурится. Где же вы найдете в ваш век приличного живодера?

– Уходи, – голос Люси приглушен, однако боль ее проходит сквозь дерево и стекло и впивается в его сердце. – Прошу тебя, уходи. И никогда, никогда не возвращайся.

Он слышит звук, похожий на рыдание, а следом другой голос с ненужным энтузиазмом отзванивает:

– Вы подлее последнего подлеца!

Следует приглушенный ответ:

– Спасибо, мама. Думаю, я и сама справлюсь.

Она думает о юноше, которого, как ей казалось, любила. Ему плохо. Он нуждается в помощи. Но в ее ли? Нет, не в ее.

– У как же наш коттедж у моря? – кричит он сквозь дверь. И сразу же с болью вспоминает, что никакого коттеджа у моря нет. Ну, тут его винить особенно не за что, в последнее время жизнь предъявляла ему слишком большие требования. – Люси! Люси, милая, любовь моя, прошу тебя, прошу, открой дверь.

– Уходите, чудовище! – снова другой голос.

Голос резко прерывается, шум за дверью начинает напоминать ссору. Затем тишина. Ему легко представить, как мать Люси шипит: «Не говори ни слова, это лишь поощряет его».

И внезапно Боб устает вести себя по-человечески и просто материализуется внутри квартиры. Люси визжит. Нет, ну все идет не так, как ему хочется. Люси с матерью, съежившись, бегут от него. Он слышит, как щелкает замок на двери ванной комнаты, – можно подумать, что от замка будет какой-то прок.

«Их страх раздражает его. Ему хочется закричать: Это же я. Я, Боб!»

Он слышит звучание страха Люси, слышит, как она давится воздухом, и понимает – все, что твердили ему мистер Б и мать, все правда.

– Люси, – шепчет он в прорезь между дверью и косяком ванной. – Я думал, что мы можем быть счастливы.

Слезы душат его. За дверью Люси в ужасе зажмуривается и читает молитвы.

Вернувшись домой, он приваливается к стене, сползает по ней, на сердце его давит отчаяние. И что с ним теперь будет, ему решительно безразлично.

Он поднимает взгляд.

– Мне жаль, что так все случилось с вашей подругой.

Эстель смотрит на него сверху вниз. На лице ее, как всегда, написана невозмутимость.

– Жаль? – сварливо и страстно восклицает он. – Нет проблем! О чем ты жалеешь? О том, что вступила в заговор, чтобы загубить мою жизнь? Невелика