Варяг - Марина Александрова

Пред ее мысленным взором представала чужеземка-фряженка, бывшая к ней столь ласковой. Кажется, вот только сейчас сидела она в светлой горнице с книгой на коленях, а перед ней ползал веселый Владимир, все агукал...

Что ждет теперь ее, Мстиславу, и ее дитя? Припомнила она и старую поговорку о том, что на чужом счастье своего не построишь, и оттого еще тяжелее стало на душе. Впору хоть в омут головой, да жаль нерожденного ребеночка. Оставалось Мстиславе только в ужасе и тоске ожидать, чем все дело кончится, и молить о пощаде незнакомого сурового Бога, веровать в которого повелел всем дядя, а также отец ее ребенка, князь Владимир.

Вечером того же дня на резвом коне повез холоп Ирины малое дитя Лауры в дальнюю деревню. Как ни ожесточено было сердце Ирины против фряженки, внука она все ж по-своему жалела. Даже поцеловала его на прощание и перекрестила. Слуге в руки даден был кошель с деньгами, чтобы воспитывался мальчонка у добрых людей не в нищете, а в достатке.

Поднимая клубы пыли, помчался конь по дороге, увозя спящего крепким сном ребенка прочь от родимого дома, где столь краткий срок довелось ему прожить при ласковой матери. Долго смотрела им вслед суровая Ирина и тихонько, украдкой, словно скрывая печаль от самой себя, смахивала невесть откуда взявшиеся слезы.

А Эрик тем временем был в пути. Казалось бы, только и радоваться ему, предвкушая близкую радостную встречу с любимою своею Лаурой и крошкой сыном. Но какая-то странная тревога обуревала воеводу, не выпускала из холодных, цепких объятий. Нечто подобное случилось с ним только однажды, когда ехал он с Лаурой из Константинополя.

С каждым днем тревога становилась все сильнее и ощутимее. А когда до дому оставалась три дня пути, случилось Эрику испытать великий ужас. Ехали они по пыльной дороге в разгар самый жаркого дня. Эрик во главе дружины погонял коня и оторвался от воев на дальнее расстояние. И вдруг увидел в знойном мареве – впереди на дороге стоит Лаура в том самом зеленом платье, на которое отрез еще в Константинополе был куплен. На малое время подумалось Эрику, что, ежели, не утерпев, отправилась Лаура ему навстречу? Хоть и знал он, что быть того не может – не удержался, окликнул любимую. А она отвернулась и пошла медленно по дороге, не оставляя в пыли следов.

Вслед за этим яркая, огненная вспышка взорвала голову изнутри, и почувствовал Эрик, что скользит он, падает с коня. В тот самый миг, когда коснулся он земли, ощутил страшную боль в руке и, поднеся ее к глазам, увидел, что из-под перстня, заветного отцовского кольца, резвой струйкой бежит черная кровь, а сам камень изнутри горит невзаправдашним, адским огнем.

Нашли его наехавшие сзади вои. Когда ж пришел воевода в себя, объяснили все тем, что солнце в тот день припекало уж больно сильно, вот и ударило славного война в буйну голову.

Сделали привал, отпоили Эрика какими-то целебными травами. И чувствовал он себя уж хорошо, да только не мог выбросить из головы случившееся. Не верил, что все ему привиделось. Долго осматривал Эрик перстень, но так и не нашел ничего подозрительного и следов крови на руке не было никаких, даже малой царапины не углядел.

ГЛАВА 31

В тот жаркий полуденный час, под добела раскаленным небом опускали домовину с легким телом Лауры в неглубокую могилу. Нараспев читал молитвы привезенный из Киева священник. Притворно причитала над гробом Ирина, старясь всем своим видом показать, сколь велико ее горе, как глубоко переживает она безвременную кончину фряженки.

Мстислава тоже вылезла из своего тихого угла и стояла над разверстою могилою ни жива ни мертва. Казалось бедной, что накажет ее суровый дядюшкин Бог и за неправду, и за грешные, непристойные дела. Что вскоре и она вот также, со сложенными на груди руками будет лежать в тесной домовине, не видя уже ни ласкового солнца, ни голубого неба над головой. И оттого хотелось Мстиславе плакать, да не просто плакать, а выть по-звериному. Обращала она свой взор в заоблачные дали, где по новой вере жил теперешний Бог, и молила о пощаде, о прощении для себя и своего ребенка. Была б ее воля, пала сейчас на колени и причитала в голос, только бы не наказывал ее Бог за зло, причиненное по недомыслию, да из простого бабьего желания быть желанною, любимой и счастливой.

Священник закончил отпевание. Домовину опустили в могилу и, засыпав землей, положили поверху гладкий памятный камень. Много позже местный каменотес высечет на нем слова. Иноземный лекарь попросит его об этом, и слова эти долго будут бередить сердца прохожих: «Упокой, Господи, душу фряжской девицы Лауры, коея, мало жив, оставила после себя токмо свет и доброту».

После похорон засобирались Ирина и Мстислава в дорогу. Но непогода задержала их отъезд. Как назло три дня подряд бушевала такая гроза, какой не видели в этих местах уже много лет. Мстислава, забившаяся по своему обыкновению в спаленку, могла думать лишь о том, что это Бог негодует на них. А молнии свергали беспрестанно, и гром грохотал так, что, казалось, небо обрушивается на землю. Ветер ударял в стены дома, будто желая добраться до его обитателей, выл в трубах, жутко, протяжно.

Мстислава лежала на постели, укрывшись с головой, и оттого не видела молний, однако при каждом ударе грома она вжималась всем своим отяжелевшим телом в перину и думала, что это последний удар, что сейчас она погибнет от грозной небесной кары. В вое ветра слышались ей то стоны умирающей женщины, то плач младенца. Такого страху натерпелась Мстислава за эти дни, что, подойдя к зеркалу, увидела в своих черных, как вороново крыло, волосах белые пряди.

Через три дня гроза прошла, умчалась куда-то вдаль. Небо стало голубым, чистым, словно и не бушевала природа, не гнул, не ломал деревьев ветер, не раскалывали небо молнии, не грохотал гром. С удивительной быстротой высушило солнце землю, стерев с лица земли последние следы бушевавшей грозы.

В тот же день, не успели Ирина и Мстислава закончить прерванные сборы, приехал Эрик.

Путь Эрика в Киев лежал как раз по его землям. Оттого и решил он прежде всего заехать домой, повидать Лауру и сына. Влетел в терем как на крыльях, кинулся наверх, в светелку, где обычно игралась с сыном Лаура и, не застав там никого, немало удивился. Пошел по терему, разыскивая любимую, да только теперь заметил, как непривычно тихо в доме.

Дурное предчувствие воскресло в сердце. Эрик оглянулся – позвать кого-нибудь и увидел вдруг мать. Не ожидал ее увидеть, аж отшатнулся, словно нечисть какая навстречу вышла. Ирина тоже опешила от неожиданности и отступила, прикрыв рот рукой. Позади нее Эрик к величайшему своему удивлению заметил Мстиславу, которая остановилась и смотрела на мужа огромными от страха глазами.

– Что вы тут делаете? – пересохшими от волнения губами вымолвил Эрик.

Ирина, хоть и стара была, но духом покрепче многих молодых. Она первая пришла в себя и заговорила с сыном ласковым, печальным голосом.

– Беда случилась, сынок. Большая беда. Мужайся, сын, ведь все мы в руках Божьих!

Эрик молчал, только желваки заходили на скулах.

Ирина выждала немного и продолжила:

– Пока не было тебя, заболела Лаура.

– Чем? – не выдержал Эрик. – Да где она, где?

– Падучая лихоманка на нее напала и в три дня свела в могилу... Уж и схоронили мы ее.

Эрик покачнулся, ноги его подкосились. Казалось, что он сейчас рухнет на пол, но, оперевшись о стену, Эрик устоял, только побледнел страшно.

– Что ж это? Как? – только и смог выговорить он.

– Недолго она, голубка, страдала. Прости, что не дождались тебя. Но сам видишь: погоды жаркие стоят. Все чин чином сделали, священника призвали из Киева. И Владимир, сын твой... с ней в одной могилке.

Эрик, казалось, не расслышал последнего предложения, сказанного матерью. Он смотрел на Ирину и жену невидящими глазами и губы его шевелились, силясь выговорить что-то.

– Сын, с сыном-то что? – наконец удалось ему немного совладать с собой.

– От матери заразу подхватил, – ответила Ирина, утирая слезы.

Эрик более не сказал ничего. Он опустился на стоящую возле стены лавку и уронил голову на грудь. Мать попыталась успокоить его, что-то еще сказать, но Эрик замахал рукой, отгоняя ее, как навязчивую муху.

Весь мир, казалось, обрушился. Смерть Лауры перечеркнула прежнюю, пусть непростую, но все же счастливую жизнь, и теперь впереди маячила перед Эриком лишь пустота, наполненная невыносимой тоской.

Перед глазами его стояла Лаура, такая, какой была она при жизни. Вся их недолгая совместная жизнь проходила перед мысленным взором Эрика: вот Лаура, совсем еще незнакомая, стоит по щиколотку в волнах, с брызгами накатывающих на берег. Это Константинополь, здесь привела их друг к другу судьба. Вот любимая в Киеве – зябнет холодными зимними вечерами и жалуется на то, что в этой стране никогда не бывает тепло. И Лаура последних дней – счастливая, поздоровевшая, светящаяся изнутри спокойствием и непрестанной радостью... Воспоминания одолевали, и не было никакой возможности приглушить эту рвущую мозг боль.