Юнг и Паули - Дэвид Линдорф

«Наука и западная мысль»

Лекция Паули была интерпретацией истории западной мысли, показывая вековой опыт науки и мистицизма как взаимодополняющих противоположностей, придерживающихся рациональной и иррациональной, соответственно, точек зрения. В отличие от Востока, где верх одерживал мистицизм, на Западе спор между двумя противоположностями продолжался веками. Но именно наука характеризует западную цивилизацию. Со времён античности наука сохранила то, что Паули назвал «обучаемостью» — то есть наука является предметом эмпирической проверки. Возникновение этого феномена в человеческом сознании одно время считалось чем-то за пределами возможного; рациональный подход к пониманию природы был тогда непредставим. Вначале западная наука была пропитана «религиозными коннотациями, включая связь между научным познанием и познанием пути к спасению»[340]. Но в отличие от Востока, где мистическое мировоззрение, например, китайский даосизм, находилось в поиске соединения с вечностью на всех жизненных стадиях, западный ум отделял мистическое от познаваемого. Паули считал, что достигнута точка, в которой мистическое и научное должно вновь соединиться в комплементарную пару. Он писал с убеждением: «Судьба Запада — постоянно взаимодействовать с двумя этими основными позициями — рационально-критической, ищущей понимания, и мистически-иррациональной, ищущей освобождающего опыта единства»[341].

Как объяснял Паули, две эти позиции, рациональная и мистическая, со временем проходили через разные степени разделения и синтеза. Нам известны две попытки соединить науку и мистицизм — доктрина Пифагора о смешивании числа с душой в шестом веке до н.э. и средневековая алхимия с её понятием мировой души и духа в материи. В обоих случаях движение к желанному единству было прервано подъёмом рациональной мысли — соответственно, греческими атомистами в пятом веке до н.э. и возникновением современной науки в 17 веке.

Реактивные тенденции против рационализма атомистов, инициированные Платоном (428-348 г. до н.э.), привели к появлению других ветвей развития, например, неоплатонизма, в котором добро и зло соответствуют рациональному и иррациональному, как и в случае privation boni — понимания зла как отсутствия добра. Учитывая такое разнообразие противоположностей и огромное влияние на западную культуру Платона и Аристотеля, Паули, опираясь на историю, утверждал, что «эти позиции [рациональная и иррациональная] всегда будут сосуществовать бок о бок в человеческой душе, и каждая будет нести в себе другую как зародыш собственной противоположности»[342].

Согласно Паули, мышление эпохи Возрождения проявило революционную динамику:

Это была эпоха необычайной страсти, ярости, которая в 15 и 16 веках прорвала барьеры между различными видами деятельности и теснейшим образом связала вещи, ранее разделённые — например, эмпирическое наблюдение и математику, ручной труд и мысль, науку и искусство. … Всё, что до того казалось незыблемым, всколыхнулось в это уникальное время: спорили об Аристотеле, о вакууме, о гелиоцентрической системе[343].

В то же время такие гении, как Николай Кузанский (1401-64) и Джордано Бруно (1548-1600) открыли дорогу к реалистическому восприятию мира[344].

С появлением концепции о бесконечности пространства границы познания были символически разрушены, и это подготовило почву для демистифицированного подхода к науке, основателями которого стали Рене Декарт (1596-1650) и Исаак Ньютон (1643-1727).

Однако и у этого расширения границ мировосприятия была тёмная сторона. Паули указывал на Фрэнсиса Бэкона (1561-1626), который на заре современной науке проповедовал идею, что знание даёт человеку власть над природой. Как часто говорил Паули, эта угроза сохранилась до нынешнего времени. Паули цитирует жившего в 19 веке историка Фридриха Шлоссера (1776-1861), который также чувствовал эту опасность: «Перед нами встаёт тревожный вопрос: неужели эта мощь, наша западная власть над природой, также есть зло?»[345].

К семнадцатому веку наука оказалась в конфликте с понятием природы как единого целого. Алхимическое видение мировой души с образом целостности было заменено ньютоновскими математическими законами природы, и абсолютная причинность сменила таким образом алхимическое принятие сверхъестественного.[346] С систематизацией знаний распад алхимического холистического видения набирал обороты. Появление науки стало смертельным ударом по алхимии. Попытки алхимии построить холистическую картину мира, в которой объединились бы материя и дух, провалились. Как заметил Паули, «и в этом случае основа для синтеза оказалась слишком узкой и пара противоположностей вновь распалась: на научную химию и религиозный мистицизм»[347].

С приходом господства науки был утерян опыт единства природы. Спор между Кеплером и Фладдом имел место на ранней стадии этого процесса. Веком позже Гёте обратился к той же проблеме, обрушив свой гнев на Ньютона, отца классической физики, который, как он утверждал, попрал природу, разложив свет на части спектра. Он страстно отстаивал то, что природу нужно рассматривать в целостности, даже научно. Гнев алхимика Фладда и поэта Гёте (впрочем, считавшего себя больше учёным, чем поэтом), направленный на столь знаменитых противников, позволяет предположить, что в игру вступили скрытые, но мощные силы.

Паули превозносил Юнга за связывание психологии бессознательного с психологическим содержанием алхимии — ведь таким образом открылось значение алхимии для нашего времени. Паули надеялся на продолжение этого исследования и получения важных инсайтов по поводу magnum opus, с акцентом на пары противоположностей и включением психологии и материи:

Сможем ли мы когда-нибудь реализовать старинную мечту алхимии о психофизическом единстве путём создания объединённой концептуальной основы для научного понимания как физического, так и психического? Пока нам неизвестен ответ. На множество фундаментальных вопросов биологии, а именно связь между причиной и следствием и психофизические связи, на мой взгляд, ещё не дано удовлетворительных ответов[348].

Паули нашёл способ приблизиться к ответу на этот вопрос в современной физике. Вспоминая принцип дополнительности Бора, он обратился к роли наблюдателя в определении характера явления (волна или частица) в зависимости от построения эксперимента. Но, замечал он, затем явление продолжает идти своим путём уже вне зависимости от наблюдателя.

Обращаясь к ЭСВ (экстрасенсорному восприятию) и парапсихологии вообще, Паули задавался вопросом, обязательно ли иррациональность природы независима от психе. Проницательный мыслитель, философ Артур Шопенгауэр, говорил он, допускал, что иррациональное влияние Воли пробивается через восприятие пространства и времени; недопустимо априори исключать такую возможность на философских основаниях. Он считал, что парапсихология должна стать объектом научного исследования, и статистические научные методы оценки ЭСВ, например, могут тогда привести к новому пониманию реальности, последствия которого невозможно вообразить.

В завершении эссе Паули выразил своё разочарование. Как будто это была реакция на слова Учительницы из Урока игры на фортепьяно о трёхсотлетних мучениях, которые ей пришлось вытерпеть от проповедников научного рационализма, чья невосприимчивость к мистическому взгляду на природу, столь ценимому Фладдом и ему подобными, со временем лишь росла. Внося