Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ленин.
3.
– Сейчас приехал Сталин, обсудим с ним и сейчас дадим
Вам совместный ответ.
Ленин.
– Передайте Троцкому. Просьба назначить перерыв и выехать в Питер.
Ленин
Сталин{272}.
Документ впервые напечатан в 1929 году в пятом номере журнала «Пролетарская революция» уже после депортации Троцкого из СССР. В «Биографической хронике» указано, что Ленин обсуждал вопрос со Сталиным где-то между 22 час. 50 мин. и 23 час. 30 мин. 3 января 1918 года{273}. Вызывает некоторое удивление то обстоятельство, что Ленин не может ответить Троцкому, пока не «посоветуется» с наркомнацем Сталиным. Возможно, в это время у Троцкого возникли на переговорах вопросы о самоопределении наций? Тем более что на очередном пленарном заседании 11 января 1918 года глава немецкой делегации Кюльман спросил Троцкого: «Каковы… способы волеизъявления у такого вновь возникшего народного целого, при посредстве которого оно могло бы фактически проявить свою волю к самостоятельности, и в частности к отделению?»{274}. На что Троцкий, как явствует из документов, ответил, что вопрос о будущей судьбе самоопределяющихся областей (Украина, Польша, Литва, Курляндия. – Д. В.) должен решаться в условиях полной политической свободы и отсутствия какого-либо внешнего давления. Но «голосование должно происходить после вывода оттуда чужеземных войск и возвращения на родину беженцев и выселенцев»{275}. Может быть, об этих шагах хотел узнать Троцкий у Ленина, а тот, прежде чем ответить, непременно хотел «посоветоваться» по этим вопросам со Сталиным? Но Сталин был слишком заурядным человеком и едва ли мог обогатить Ленина в этом сложном вопросе…
Почему я сомневаюсь в абсолютной подлинности этого документа? Меня настораживает вот какое обстоятельство. Когда Троцкий был окончательно предан анафеме и наступила «полночь эпохи» – роковые 1937–1938 годы, на Советскую землю пришла не только ночь «длинных ножей», но и пора мрачных спектаклей сталинских фарисеев, приложивших руку к фальсификации событий прошлого. В этот круг лиц, переписывавших историю, порой попадали и достаточно известные люди. Я не знаю, по своей ли воле Е. Стасова и В. Сорин написали записку в ЦК по поводу необходимости «уточнения» протокольных записей ЦК по Брестскому договору и исправления «неправильного освещения роли Сталина в этом вопросе». Впрочем, позволю привести несколько выдержек из этого пространного документа, написанного 7 мая 1938 года, который Сталин, ознакомившись и, видимо, одобрив, направил для информации Молотову, Ворошилову, Жданову, Кагановичу, Андрееву.
В записке в ЦК ВКП(б), в частности, говорится:
«Заседания ЦК в 1917–1918 гг. не стенографировались… Черновые записи набрасывались на самом заседании ЦК одним из следующих трех членов ЦК – тов. Стасовой, Свердловым, Иоффе, которые сами принимали участие в прениях и поэтому не могли вести мало-мальски обстоятельных записей… Слова, помещенные секретарями в записи речи Ленина на заседании ЦК 23 февраля (1918 г. – Д. В.): ”Сталин не прав, когда он говорит, что можно не подписывать“ (”Протоколы“, стр. 249, Сочинения Ленина, т. XXII, стр. 277), а равно фраза, приписанная товарищу Сталину в его речи на том же заседании: ”Можно не подписывать, но начать мирные переговоры“ (”Протоколы“, стр. 248) – представляют собой явное недоразумение, явное противоречие со всеми известными выступлениями товарища Сталина по вопросу о Брестском мире… Протокольная запись от 23 февраля написана рукой Иоффе, в то время ярого троцкиста, всячески боровшегося против заключения мира и нисколько, конечно, не заинтересованного в том, чтобы с максимальной тщательностью и точностью записывать речи своих противников – Ленина и Сталина…»{276} Далее Сорин и Стасова предлагают в новых изданиях ленинских работ «внести исправления» по всем этим вопросам.
Нетрудно представить, в каком направлении задним числом могли идти «исправления» всего того, что относилось к Сталину или Троцкому. Будущий первый генсек большевистской партии занимал пассивную, выжидательную, центристскую позицию по вопросу о Брестском мире. Когда он стал «корифеем», потребовалось, чтобы его позиция была более четкой, ленинской, а линия Троцкого, естественно, предательской. Хотя сам Ленин с полной определенностью оценил линию главы советской делегации еще 8 марта 1918 года в своем заключительном слове на VII съезде партии: «…я должен коснуться позиции тов. Троцкого. В его деятельности нужно различать две стороны: когда он начал переговоры в Бресте, великолепно использовав их для агитации, мы все были согласны с тов. Троцким. Он цитировал часть разговора со мной, но я добавлю, что между нами было условлено, что мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума – мы сдаем… Тактика Троцкого, поскольку она шла на затягивание, была верна: неверной она стала, когда было объявлено состояние войны прекращенным и мир не был подписан»{277}.
Такова была оценка Троцкого Лениным. Сталин, кстати, на этом экстренном съезде даже не присутствовал и, следовательно, никакого влияния на окончательное решение вопроса не оказывал. Вот почему возникают у меня сомнения, особенно в свете «уточнений» в 1938 году протоколов и ленинских документов, в том, что вождь революции «советовался» со Сталиным 3 января 1918 года. Но, правда, оговорюсь, это мое предположение опирается лишь на ряд косвенных соображений, вроде того, что Сталину после изгнания Троцкого ничего не стоило подготовить нужную «телеграфную ленту» или «отредактировать» те или иные документы. Но я сильно отвлекся и забежал вперед.
Перед вторым раундом переговоров, который начался 30 января (по новому стилю) 1918 года, Троцкий уже хорошо знал, что в Совнаркоме, Петроградском Совете, ЦК, в партии вообще с новой силой вспыхнули разногласия по вопросу о войне и мире. Он помнил, что 8 января на совещании большевистских руководителей и некоторых делегатов, приехавших на III Всероссийский съезд Советов, после зачтения тезисов Ленина начались ожесточенные прения. Решили в конце дебатов проголосовать: за ленинскую позицию (сепаратный, аннексионистский мир) – 15 голосов, за «революционную войну» с Германией – 32 голоса, за позицию Троцкого («ни мира, ни войны») – 16 голосов. Назавтра состоялось обсуждение этого же вопроса в ЦК. Результаты были уже другими. За «революционную войну» – 2, против – 11, воздержался – 1. За затяжку переговоров с Германией – 12, против – 1. За формулу Троцкого – 9 человек, против – 9. Пожалуй, тогда лишь Ленин и Зиновьев глубже всех понимали ситуацию. Троцкий же находился в плену своей теории перманентной революции. 13 января состоялось объединенное заседание членов ЦК РСДРП(б) и ЦК партии левых эсеров, входивших в Советское правительство; на нем большинство голосов высказалось за формулу Троцкого: «войны не вести, мира не подписывать», которую и предполагалось предложить III съезду Советов. Формула Троцкого целиком исходила из «революционной» оценки международной ситуации. Но вероятность европейского революционного пожара в тот момент была значительно ниже, чем она представлялась советскому наркому по иностранным делам. Думаю, в концентрированном виде свое видение ситуации Троцкий изложил в заключительном слове на III съезде Советов. Вот его наиболее принципиальные соображения:
«…Мир поистине демократический и общий возможен лишь в том случае, когда вспыхнет победоносная мировая революция. Мы верим в нее…
Мы едем сегодня глубокой ночью в Брест-Литовск в гораздо лучших условиях, чем мы оттуда уезжали. Мы получаем возможность сказать Кюльману, что его милитаристический карантин, которым он намеревался оградить курляндских помещиков от заразы революции, недействителен, чему доказательством являются Вена и Будапешт (там нарастали революционные волнения. – Д. В.). Мы не встретим также там представителей Рады, так как Цент. Исполн. Комитет Советов Украины признал единственно полномочным вести переговоры о мире Совет Народных Комиссаров… Они не сумеют нам противопоставить угрозу наступления, ибо у них не может быть уверенности в том, что германские солдаты пойдут в наступление. Мы будем, нимало не колеблясь, продолжать демобилизацию армии, ибо мы продолжаем формировать социалистическую красную гвардию».
Свою речь Троцкий, как всегда, закончил эффектно: «И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы, как Остап к своему отцу, обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: ”Слышишь?“ И международный пролетариат ответит – мы твердо верим в это: – ”Слышу!“»{278}
Вера, подобная идеологическому гипнозу, толкала Троцкого, как всегда, на крайне левацкие позиции. Он, так много пробывший на Западе и не устававший критиковать социал-демократию за нерешительность, увлечение реформизмом, после успешного Октябрьского
