Порочная невинность - Робертс Нора

– Пожалуйста! – повторил он. – Она была моей дочерью, моей любимой дочерью. Ведь это противоестественно – родителю хоронить свое дитя, разве не так? И вы же знаете, что он с ней сделал? – Остин опустил глаза, чтобы они не смогли прочитать в них ненависть. – Я должен утешить жену. Ведь у нее здоровье слабое, она может все это не пережить. Позвольте же мне ее поддержать! – Он протянул к ним руки. – Каждый муж имеет право поддержать свою жену над могилой дочери, разве не так?

– Знаешь, мне жалко тебя, но…

– Ладно, Фил, – пробормотал второй помощник, у которого тоже была дочь. – Куда он убежит, если у него ноги скованы?

Позволим ему хоть минуту побыть рядом с женой, это будет по-христиански.

Остин стоял с опущенной головой и с ликованием в сердце, пока они снимали с него наручники.

– Но мы обязаны находиться рядом с тобой, – ворчливо сказал помощник по имени Фил. – И у тебя только пять минут.

– Да благословит тебя Господь!

Уголком глаза Остин заметил, что Берк уже сел в машину и собирается уезжать. Остин сделал шаг вперед, раскрыл объятия, и Мэвис, ничего не видя, почти без чувств, упала ему на грудь.

Он с минуту подержал ее в ожидании решительного момента. Помощники шерифа из сочувствия и неловкости при виде чужой скорби отвели глаза в сторону; поблизости больше никого не было.

А затем Остин сделал молниеносное движение – такое быстрое, что Сай, который никогда в жизни не видел, чтобы его родители обнимались, попятился назад.

Остин толкнул жену прямо на первого помощника – и так сильно, что он и закричавшая Мэвис упали в еще не зарытую могилу. А когда второй помощник шерифа схватился за оружие, Остин боднул его головой в грудь, словно осатаневший баран. Еще одно быстрое движение – и он выхватил у второго помощника револьвер, а потом изо всех сил ударил его по голове. Пока Фил пытался освободиться от бившейся в истерике Мэвис, Остин схватил за горло вытаращившую глаза Верди Шейс.

– Я убью ее! – кричал он, пылая праведным гневом. – Она будет мертва, как моя дочь, слышишь? Бросай мне свой револьвер и ключи от оков, не то я так продырявлю ей голову, что трактор войдет!

Берди только тихонько попискивала, вцепившись Остину в руку, а в нескольких шагах от них плакала Русанна: уж такого унижения она никогда, никогда не сможет забыть.

– Куда ты собираешься ехать? – крикнул Фил, вне себя от ярости, что вынужден корчиться на крышке гроба вместе с рыдающей женщиной. Он представлял, как парни из их участка будут над ним насмехаться. – Подумай как следует, Хэттингер. Куда ты собираешься удрать?

– Куда поведет меня господь! – И действительно, он чувствовал, что его переполняет яростный гнев господень. Глаза у него сверкали. – Жду десять секунд – и прикончу ее. А после этого начиню тебя свинцом, и дело с концом.

– Да иди ты к черту!

Фил вскочил на ноги и прицелился в Остина, но едва успел увернуться, когда у него над ухом прогремел выстрел.

– Он, наверное, спятил совсем, если думает, что я стремлюсь заполучить дыру в башке, – и Фил выбросил из могилы револьвер и ключи.

Остин оттолкнул Берди, быстро повернул ключ в замке и бросился к «Бьюику» Шейсов. Берди некоторое время балансировала на самом краю могилы, но не удержалась и с громким криком рухнула вниз. И прежде, чем присутствующие опомнились, Остин уже исчез, вооруженный двумя полицейскими револьверами и пылая злобой.

Джим Марч стоял в холле и терпеливо ждал, когда выйдет Кэролайн. Он хотел узнать, не пожелает ли она укрепить перила на заднем крыльце. Идея принадлежала ему, и Джим гордился этим: отец уехал в город закупить кое-какой недостающий материал, и он сам заметил, как просели шаткие перила.

Когда Джим постучал в дверь, Кэролайн крикнула, чтобы он вошел и подождал. Теперь он переминался с ноги на ногу, и ему очень хотелось поближе взглянуть на скрипку Кэролайн. Он знал, что скрипка находится в гостиной: видел ее через окно. «Ну что случится, если я один разочек посмотрю на нее?» – твердил себе Джим, поглядывая на лестницу, а ноги сами несли его к гостиной.

Он все время думал о скрипке – со вчерашнего дня, когда Кэролайн играла. Джим никогда еще не слышал такой музыки, и ему было интересно, есть ли в этой скрипке что-то особенное. Чем она отличается от старой скрипочки, на которой иногда играет летним вечером Руперт Джонсон?

Джим сам не заметил, как оказался в гостиной, как коснулся защелки на боковой стороне футляра и открыл крышку. И когда он увидел ее, уютно угнездившуюся на черном-пречерном бархатном ложе, то сразу понял: да, это особенная скрипка. Она блестела, как новенький цент! А когда, преодолев страх, Джим прикоснулся к ней, блестящая поверхность оказалась гладкой, как шелк.

Забыв свое клятвенное обещание – только взглянуть и по-быстрому обратно в коридор, – Джим легонько провел большим пальцем по струнам…

Спустившись по лестнице, Кэролайн услышала уже полнозвучный аккорд. Ее первой реакцией было негодование: никто и никогда не смел притрагиваться к ее инструменту! Она сама настраивала и натирала свою скрипку, часто удивляя этим других музыкантов во многих оркестрах. А Луис даже иногда жаловался, что она гладит скрипку чаще, чем его. И она тогда чувствовала себя виноватой – пока не обнаружила, что он сам любит кое-кого погладить…

Кэролайн подошла к гостиной, собираясь как следует отчитать озорника, но внезапно остановилась. Джим стоял на коленях перед футляром и осторожно водил большим пальцем по струнам – водил так нежно, словно гладил щеку младенца. Но даже не это заставило Кэролайн промолчать, а выражение его лица. Вид у мальчика был такой, будто он только что разгадал некую чудесную тайну. На лице его играла блаженная улыбка. Глаза сияли.

– Джим, – тихо позвала Кэролайн, но он дернулся, как марионетка на веревочке, и вскочил.

– Я... я только хотел посмотреть! Прошу прощения, мисс Кэролайн. Я знаю, что не должен был… Пожалуйста, не прогоняйте моего папу из-за этого!

– Да все в порядке, – сказала она и улыбнулась. Вот, наверное, Луис удивился бы: как это все в порядке, когда маленький черный мальчишка трогает ее скрипку? Ведь Луису она позволяла только глядеть на нее.

– Так вы не сердитесь? – это не сразу дошло до смятенного сознания Джима.

– Нет, но было бы лучше, если бы ты попросил разрешения взглянуть на нее.

Впрочем, Кэролайн прекрасно понимала, что, если бы он спросил разрешения, она бы не позволила. И тогда не смогла бы увидеть этого чудесного выражения глубочайшей радости на его лице. Той самой радости, которую когда-то испытала она сама, впервые увидев эту скрипку.

– Да, мэм, простите меня. Я, конечно, должен был спросить… – Почти не смея верить, что все так удачно обошлось, он начал пятиться к двери. – Вообще-то я только собирался предложить вам укрепить перила на заднем крыльце, но как-то получилось…

– Послушай, а почему тебе вдруг захотелось взглянуть на скрипку?

– Ну, просто... я вчера слышал, как вы играли. А я никогда не думал, что скрипка может петь. И решил узнать, что в ней такого особенного, в вашей скрипке.

– Но она для меня и есть особенная.

Кэролайн задумчиво вынула скрипку из футляра.

– Ты когда-нибудь держал скрипку в руках? Джим с трудом проглотил слюну.

– Ну, старый Руперт показал мне пару песен на своей скрипке. Но они не такие красивые, как ваши. И играет он совсем по-другому.

"Вряд ли у старика Руперта «Страдивариус», – подумала Кэролайн. Она внезапно почувствовала странный импульс, удививший ее. А затем напомнила себе, что подавление импульсов привело ее когда-то на больничную койку в Торонто. С тех пор она решила, что нужно следовать импульсам – и приехала в Инносенс. Неизвестно только, лучше это или хуже…

– Может быть, ты покажешь мне, что умеешь? Она протянула ему скрипку, но Джим немедленно спрятал руки за спину.

– Нет, мэм, я не могу. Это нехорошо.

– Это хорошо, потому что я сама тебя об этом прошу. Она видела, как взгляд мальчика застыл на скрипке. Было ясно, что в его душе борются страстное желание и то, что он считал приличиями. Но руки медленно поднялись и приняли скрипку.