Нерусская Русь. Тысячелетнее Иго - Андрей Буровский

В общем – если интеллигент примыкает к Добровольческой армии Краснова – это светлый подвиг, и дело тут никак не в «охоте к разбойничьей вольной жизни», которой «охвачены отбившиеся от дому, от работы и всячески развращенные люди». Но если то же самое делает крестьянин – бросает дом и работу, идет воевать с большевиками – это уже не герой, а разбойник и вор.

Это позиция интеллигента из одного лагеря… А большевики? Достаточно вспомнить, что в Соловецком лагере особого назначения в 1929 году висел плакат: «Железной рукой загоним человечество в счастье!»

Логично… Не было у народа хорошего начальства? Теперь будет. Причину многих ужасов коллективизации Ксения Мяло, на мой взгляд, определила очень точно: «Такое впечатление, что сам вид этих длинных юбок, свободных кофт, распоясок, бород, нательных крестов вызывает в городской интеллигенции невероятное раздражение» [135] .

Разумеется, вызывает! Это же не только этнография «чужих», но это признаки образа жизни туземца, который преступно пытается избежать европеизации.

Наследник многих поколений прогрессенмахеров, интеллиент испытывает просто утробную ненависть к «отсталому» сословию, которое «необходимо» самой грубой силой приобщить к цивилизации. Петр бороды резал боярам? А мы отрежем – крестьянам!

Онучи, борода, стрижка «под горшок», вышитая рубашка, сарафан – все это воспринимается как мундиры и знаки различия вражеской армии. Враг ведь может обладать высокими личностными качествами, вызывать уважение; от этого он не перестает быть смертельным врагом. От его достоинств ничуть не ниже пафос борьбы, смертельной схватки, рукопашной во вражеских окопах.

Уже голод в Поволжье в 1921–1922 годах, унесший жизни не менее чем 5 миллионов человек, – способ побеждать в этой войне, губить несчитаное множество врагов.

Рукотворный голод 1932–1933 годов уносит еще 6 миллионов… Отлично! Врагов стало меньше, а ведь русские европейцы со времен Пугачева очень хорошо усвоили, как это опасно – составлять меньшинство.

В 1929–1930 годах насчитывается более 14 000 выступлений крестьян против коллективизации… Противник сопротивляется, а ведь пролетарский писатель Максим Горький уже сказал, что если враг не сдается, его уничтожают.

Коммунисты были убеждены – они полностью порвали с прошлым и все делают вовсе не так, как царские власти. И вообще они «за народ». Но в одном важном отношении коммунисты поступали в точности так же, как ненавистные им царские власти: они очень последовательно оплачивали развитие русских европейцев за счет туземцев.

Даже в учебниках по «Истории КПСС» не очень скрывалось, что индустриализация покупается ценой ограбления крестьянства. А уж тезис о «внутренних источниках» индустриализации – так вообще одна из священных коров советской власти.

Стройки социализма – построение целых городов и промышленных районов – например Кузбасса – невозможны без разорения деревни. Взяли в одном месте, вложили в другое. Люди побежали из вымирающей деревни – а куда? На стройки социализма, туда, где есть работа, деньги и хлеб.

Чтобы родилась индустриальная Россия, возник многомиллионный слой рабочих, техников и инженеров, необходимо было изменить сознание этих людей, сделать их людьми другой цивилизации. С другой системой ценностей, с другим пониманием мира. Не хотят?! Пусть подыхают от голода!

Правительство Николая I заставляет крестьян сажать картофель. Именно так – заставляет! Попросту говоря, государственным крестьянам выдают мешки с картофелем – причем ни как его надо сажать, ни что собирать, ни даже что в картофеле надо есть, какую часть – не объясняют. Дают картошку, и все. А потом требуют, чтобы мужики собрали урожай и ели бы картофельные клубни. Отказываются?! Перепороть!

Местами «дикари» стали есть ягоды картофеля и отравились. После этого начался бунт, и совершенно логично – баре подсунули отраву. Ничего по-прежнему не объясняя, правительство вводит войска и массовыми порками, стрельбой по людям и захватом заложников заставляет сажать картошку. Что характерно – о «картофельных бунтах» в интеллигентской среде полагалось говорить с усмешечкой – как о проявлении народной дикости.

У писателей-интеллигентов старшего поколения до сих пор появляется эта позиция. Скажем, у Г.С. Померанца есть раздражающе неправдоподобное, какое-то просто фантастическое положение о «неолитическом крестьянстве», дожившем до XX века [136] .

В ходе Гражданской войны 1917–1922 годов интеллигенция победила дворянство и повела «народ» в светлое будущее. Хотел ли он туда идти? Об этом уже написано выше.

А если бы она не была компрадорской?

Действительно… А что происходило бы, не сложись история Российской империи как история компрадоров? Не раздели Петр Русь на «европейскую» и «туземную» – с разной одеждой, разной психологией и судьбами?

Конечно, это какая-то незнакомая, непонятная нам Россия. Россия с активным предпринимательством, без доходящего до абсурда крепостного права, без особого сословия интеллигенции. Но что важнее всего для темы нашей книги, национальная Россия по-другому вела бы себя на всех развилках истории.

Компрадорская Россия всякий раз не реализовывала своих возможностей; она даже ухитрялась погубить все уже возникшие выгоды.

Национальное правительство страны создавало бы геополитические возможности, а возникшие естественным путем активно реализовывала.

Первая развилка истории: взятие Пруссии

1757 год. Император Петр III Федорович воспитан не в Голштинии, а в Петербурге и в Москве. Кстати, и сам Петербург в этой национальной России или не возникает вообще, или этот город будет построен совершенно иначе… Скоре всего, станет северным изданием Москвы.

Вокруг императора стоят люди, железно убежденные в приоритете национальных интересов России над любыми иными. Вопрос, конечно, – а решился ли бы Фридрих на войну с ТАКИМ противником? Неясно…

Но в любом случае Российская империя кампанию 1757 года блистательно выиграла. Любой вариант, кроме шизофренического прекращения войны, означает полный разгром Пруссии.

Как ее ни делить, но Восточная Пруссия в любом случае остается за Российской империей. Тогда очень быстро и Курляндское герцогство оказывается в руках у России, – ведь оно расположено восточнее Восточной Пруссии. После ее присоединения к России Курляндия окажется в глубине русской территории, со всех сторон ею окруженная.

Очень может быть, Российская империя возьмет и другие куски Пруссии или ее союзников, то есть сделает территориальные присоединения в самой Германии. Или Бранденбург сделается вассальным княжеством, подчиненным Российской империи.

Российская империя с такими территориями в центре Европы изменяется в весьма интересную сторону… Войдя в состав Империи, европейцы всегда заставляли считаться с собой как с носителями идей прав личности. К тому же за событиями в центре Европы и политикой по отношению к новым подданным внимательно следят европейцы, с их мнением приходится считаться.

Когда в 1760 году З.Г. Чернышов берет Берлин, у одного из его генералов, Тотлебена, появляется желание публично выпороть тамошних газетчиков «за дерзкие выходки противу нашей императрицы в их зловредных изданиях». Так как «весь город просил о монаршем милосердии к ним», Тотлебен отменил экзекуцию, но в Европе уже поднялся шум, а Елизавета накричала на Тотлебена. Императрица укоряла, что теперь из-за Тотлебена и на нее, Елизавету, «будут смотреть как на монстру». Уверен, что если бы такую же экзекуцию учинили бы в Бахчисарае или в Казани, никакого шума не возникло бы.

Стоит обратить внимание на фамилию любителя пороть журналистов! Как видите, и он – из русских немцев. Не в происхождении тут дело, а в культуре.

Так «трофейные европейцы» делали более европейским весь климат Российской империи. «Трофейные немцы» в Прибалтике сделали для империи много полезного, а ведь тут идет речь о гораздо большем количестве и о несравненно более культурных немцах. Ведь прусские и курляндские немцы – жители диковатой периферии, а о Пруссии сказать этого все же нельзя.

Еще одно следствие: новое решение всего «польского вопроса».

Во время разделов Польши Пруссия больше всего настаивала на разделах. Есть причина полагать, что Екатерина как раз не спешила с разделами, не без снования полагая, – в конечном счете она может получить всю Польшу, до последнего квадратного километра. В конце концов пришлось согласиться на разделы, чтобы Пруссия не получила еще больше.

Но если Пруссии не существует или она крайне слаба, речь идет уже не о разделе, а о присоединении Польши к Российской империи. Число «трофейных иностранцев» возрастает многократно, и они составляют уже значительную часть населения Империи.

После этого присоединения образуется огромная славянская держава, из 45 миллионов населения которой 2 миллиона – немцы, а добрая треть славянского населения – поляки.