Убеждения и привычки. Как изменить? - Тим Халлбом

Размышляя о своем детстве, которое пришлось на 30-е и 40-е годы двадцатого века, я не помню, чтобы слишком часто задумывалась о здоровье. Возможно, лишь тогда, когда на стене у нашей парадной двери появлялся красный знак карантина, когда кто-то из нас пятерых, трех братьев и двух сестер, подхватывал какое-то инфекционное заболевание. В те дни карантин объявляли из-за коклюша, кори и скарлатины; а те, кому не повезло, болели дифтерией или тифом. Мы жили в небольшом городке, и получить медицинскую помощь иногда было сложно.

Порезы и ссадины лечили меркурохромом или йодом. Микробы, казалось, исчезали сами собой, испуганные едким цветом или «убийственным» запахом антисептиков. Конечно, чтобы убивать микробов, обычно использовали лизол, потому что у него был самый едкий и ужасный запах. Мы не сомневались, что это были сильные средства, и, конечно, мы выздоравливали. Кроме того, только дурак мог захотеть еще раз пережить такое лечение.

Молодежь 30-х и 40-х годов не беспокоилась о красивой фигуре или о модной одежде от дорогих дизайнеров, как современные молодые люди. По крайней мере, в маленьких городках Северной Индианы, где я выросла. Это были военные годы, и мы привыкли, что у вещей нас не много. Наша жизнь обычно проходила рядом с домом. Женщины рожали детей дома. Люди редко попадали в больницу. Когда кто-то умирал, он оставался дома до похорон.

Кроме операции по удалению гланд, я была здоровым и живым ребенком. Я любила играть во дворе. К счастью, у нас был большой дом и много места для детских игр. У нас были воображаемые джунгли с воображаемыми крокодилами, или мы скакали по двору на воображаемых лошадях. Я гордилась своей силой и координацией. Во дворе лежала большая железная бочка, я могла взобраться на нее и «идти» по ней, пока она катилась по двору. Я часами каталась на велосипеде по окрестностям.

Повзрослев, я заинтересовалась медициной. Я хотела стать медсестрой. После Второй мировой войны колледжи были заполнены ветеранами. А еще – новыми идеями и открытиями. Мой отец был тяжело болен, и я хотела больше узнать о том, что такое здоровье. Меня особенно увлекали новые медицинские открытия. Я устроилась работать санитаркой в нашу маленькую частную больницу. Так началась моя карьера в медицине.

Я поступила на четырехлетнюю программу по подготовке медсестер в университете Индианы. Я проучилась год в кампусе Блумингтон, а потом еще три года в медицинском центре в Индианаполисе. Позже я прошла еще несколько университетских курсов. Нас учили, что самое главное для медсестры, действовать быстро и эффективно. Наши оценки зависели не только от успехов в теории, но и от того, насколько быстро и аккуратно мы работали. Дисциплина была очень жесткой и в плане обучения, и в смысле личного поведения.

Обувь должна была быть начищенной, нельзя было пользоваться лаком для ногтей. Манжеты и воротнички должны были быть накрахмалены. Униформа должна была быть идеально отглажена, длинные волосы были строжайше запрещены – они не должны были касаться воротничка. Руководство могло неожиданно провести инспекцию комнаты студентки, и если в комнате было не убрано, студентку вызывали со смены в больнице, и она должна была немедленно привести комнату в порядок. К обучению тоже предъявлялись высокие требования. На государственном экзамене для медсестер наша группа заняла первое место в стране. Меня внесли в почетный список, и я была одной из лучших студенток в группе – я действительно много и добросовестно училась. У меня до сих пор сохранилось много привычек, возникших в те годы.

Окончив университет Индианы, я стала работать в медицинском центре детской больницы Райли, в отделении для самых маленьких, – у нас лежали дети в возрасте до пятнадцати месяцев. Я любила больницу и ее маленьких пациентов. Тогда я жила в Индианаполисе. Через год я вернулась в Блумингтон и вышла замуж за парня, которого знала с детства. Мой новоиспеченный муж окончил юридическую школу, а я стала работать медсестрой в округе Монро.

Мы прожили год в Индиане, где у нас родился первый сын. Следующие три года мы провели в Принстоне, Нью-Джерси, и у нас родился второй сын. Потом мы переехали в Сан-Матео, Калифорния, где на свет появились дочь и еще двое сыновей – нас стало семеро. Я была совершенно счастлива. Я воспитывала детей, участвовала в их школьных делах и заботилась о доме. Все пятеро наших детей выросли и стали прекрасными людьми.

Начало пути

В 1975-м я почувствовала, что могу вернуться к работе, и устроилась медсестрой в кабинет местного врача. Я была в восторге и купила новое платье для поездки на юридический конгресс в Сан-Диего. Я впервые должна была сопровождать мужа в деловой поездке. В тот же день я пришла для регулярной проверки к своему гинекологу. Он был чрезвычайно обеспокоен опухолью у меня в груди. Двумя месяцами раньше, пока мой гинеколог был в отпуске, я обратилась к другому врачу по поводу этой опухоли, сделала маммограмму, получила отрицательный результат и успокоилась. Направляясь в офис хирурга, я была в отчаянии. Я не ожидала, что когда-нибудь так серьезно заболею.

Это не входило в мои планы. Я думала о захватывающем путешествии. Этого просто не могло случиться со мной. Хирург обследовал меня, и новости были неутешительными: мне нужно в больницу, поскольку у меня, скорее всего, рак груди. Я могла подождать несколько дней, хотя в то время не было большого выбора с точки зрения лечения, и я решила, что чем раньше туда отправлюсь, тем больше мои шансы выздороветь. Мои мать и сестра недавно умерли от рака груди – по роковому совпадению, в один и тот же день, с разницей в год.

Моя сестра прожила всего четыре года после двух мастэктомий. Она умерла от метастазов в 48 лет, оставив пятерых детей в возрасте от 14 до 20 лет. Моя мать прожила после мастэктомии всего два года, умерев в 72 года. У нее тоже было пятеро детей. И моя мама и сестра были талантливыми женщинами, профессиональными судебными репортерами. Мама начала работать после Первой мировой войны, а моя сестра работала до самой смерти.

Их смерть после самого современного лечения заставила меня принять решение: если биопсия будет позитивной, то я сразу же сделаю операцию. Я просто хотела «избавиться от этого». Я легла в больницу, и на следующее утро мне провели радикальную мастэктомию. Радикальная мастэктомия – это удаление всей ткани молочных желез, но не мышц. Поскольку лимфоузлы не были затронуты, мне не нужно было проходить другое лечение, потому что врачи давали мне 85-процентную вероятность, что рецидивов не будет. Меня это успокаивало. Я научилась прекрасно заботиться о пациентах, перенесших хирургическую операцию, но ничего не поняла о самой себе.

Я быстро выздоровела и через пять недель вернулась на работу. Мне очень пригодились навыки, приобретенные в юности, в университете Индианы, и стала очень хорошей медсестрой. Как молодая мать и взрослая женщина, я требовала от себя тотального совершенства. Я рассчитывала по минутам все, что делала, – и дома, и на работе. На работе я брала на себя все больше и больше обязанностей. И мне было все труднее находить свободное время.

Даже когда я болела, я часто приходила на работу, потому что мне не могли найти замену. Я была слишком добросовестной. Дома моя семья ожидала, что я буду «супермамой». Конечно, мое поведение только поощряло такое отношение. Никто никогда не требовал от меня отдавать столько сил, и поэтому никто на самом деле не ценил моих усилий. В таком невероятно жестком графике я прожила еще четыре года. Я даже брала дополнительную работу на выходные – вела бухгалтерию для моего друга-врача и подменяла подругу в ее антикварной лавке.

Новая глава

В конце июня 1982 года я обнаружила у себя опухоль в другой груди. 1982 год был трудным. У нас в кухне случился серьезный пожар, и чтобы ее восстановить, потребовалось пять месяцев. Я готовила на электрической плитке в спальне и мыла посуду в ванне. Юридическая компания моего мужа распалась, и он открыл собственную адвокатскую фирму.

Мой младший сын уехал в колледж. Эти перемены, вместе с работой и семейными заботами, заставляли меня жить в безумном темпе.

К тому же мне казалось, что никто не понимает трудностей, которые переживает моя семья из-за пожара. Я негодовала на бесчувственность окружающих, но не пыталась объяснить им ситуацию. Я не привыкла жаловаться. На работе я чувствовала, что награда за мои усилия достается другим, а меня не ценят. Сейчас я понимаю, что все это вызывало у меня гнев, но я не обращала на него внимания.

Я обратилась к тому же хирургу, что и в 1978 году. На этот раз маммограмма выглядела подозрительно, а сканирование показало обширные поражения. Я чувствовала себя ужасно подавленной. Мне предложили лечь в больницу в тот же день, а мне отчаянно хотелось просто пойти домой. Я помню, как кто-то стал настаивать, чтобы я легла в больницу немедленно. Я ответила, что хочу домой. Мы всего несколько дней назад закончили ремонт, и я хотела домой. К счастью, мой хирург согласился, что я могу подождать несколько дней, и я ушла.