Московский лабиринт Минотавра - Наталья Солнцева

- Надо идти только вперед? - переспросила Ева.

- Да, - кивнула Полина Дмитриевна. - Это он называл ключом от лабиринта. Понимаете? Ну как мать может спокойно слышать такой бред от родного сына?

Ева не нашла, что возразить. Она успокаивающе погладила женщину по руке, улыбнулась.

- Фотографии свои почти все порвал и сжег, даже детские, - продолжала жаловаться Хованина. - Где это видано? Я не выдержала, расплакалась от обиды. Что, говорю, ты наделал? Это же память была! А он отвечает - зачем, мол? Память есть цепи, которые привязывают нас. К чему, спрашиваю, привязывают?

Полина Дмитриевна сморщилась, всхлипнула.

- Что же Олег ответил?

- «Сама подумай!» - так и сказал. Дескать, жизнь каждого, и твоя тоже, - подобие лабиринта, в центре которого находится смерть. Разве ты не стремишься туда? Разве не хочешь постичь эту тайну? - Хованина залилась слезами. - «Какую тайну? - спрашиваю его. Ты молодой еще, жить и жить. Тебе о смерти рано думать!» - Она осеклась и подняла заплаканные глаза на Еву. - Выходит… не рано. В самый раз было Олегу о смерти подумать. Господи-и-и! - Полина Дмитриевна вдруг прижала руки к щекам. - Ой… как же я забыла-то? Перед тем как разбиться ему, состоялся у нас странный разговор. Сын говорил, что видел в подземелье Двуликую… ну, призрак такой. У диггеров встреча с ней считается плохим предзнаменованием. Олег тогда еще решил, что в ближайшее время спускаться в тоннели не станет. Дескать, Двуликая предупреждает его о смертельной опасности. Он и Люсе Уваровой об этом говорил.

- Какие отношения связывали Люсю и Олега? - спросила Ева. - Исключительно дружеские?

- Доверительные, - поразмыслив, ответила Хованина. - По большому счету, друзей у сына не было. Приятели, единомышленники, брат Эдик, знакомые, вот, пожалуй, и все. Люся ему нравилась, по-человечески, а как женщина… не знаю. Иногда Олег звонил ей, приглашал куда-нибудь, иногда она приходила к нам. Последний раз - около двух недель тому назад. Мы сидели в гостиной, пили чай. Люся принесла абрикосовый торт и книгу о подземных тоннелях Перу. Да! Они говорили о предназначении этих гигантских по протяженности коридоров, пересекающих горные недра; спорили, кто и каким способом мог их построить. А главное, зачем? Как же называлась книга? «Чинкана»? Кажется, да, «Чинкана». Если не ошибаюсь, так звучит на перуанском наречии слово «лабиринт». Поручиться не могу, от горя все в голове перепуталось. Кстати…

Полина Дмитриевна замолчала на полуслове. Ева застыла в напряженном ожидании. Интуитивно она почувствовала: из уст матери Олега прозвучит сейчас нечто важное.

- Тем вечером мы поздно засиделись, - заговорила Хованина. - Сын вызвал для Люси такси. Провожая, он вышел в прихожую, помог девушке одеться. Я тоже вышла, но по выражению лица поняла, что не вовремя. Поэтому простилась с Люсей и отправилась убирать со стола. У нас в прихожей висит большое зеркало. Проходя мимо с чашками и тарелками, я невольно бросила взгляд на Люсю и Олега. Он ей что-то дал, кажется, черную папку. - Женщина взволнованно заерзала. - У меня это совершенно вылетело из головы! Олег ей отдал свою папку! Это так на него не похоже… Хотя он мог возвращать Люсе какие-то бумаги. Знаете, почему я обратила внимание на папку? - оживилась Полина Дмитриевна. - Олег сказал: «Если ничего не случится, через месяц отдашь». Может быть, он предчувствовал беду? И еще: когда Люся уже стояла в дверях, он добавил: «Ни в коем случае не заглядывай туда. Богом заклинаю!»

Глава 20

Смерть Александры Гавриловны произошла тихо, естественно: больная уснула и не проснулась.

- Только святым Бог легкую кончину посылает, - вытирая слезы, изрекла Глаша. - Царствие вам небесное, хозяйка!

Владимир, молчаливый и бледный, с отрешенным лицом, стоял у гроба рядом с Феодорой.

Петр Данилович сам занимался похоронами супруги: хлопоты отвлекали его от выражения скорби, которой он не чувствовал. Ему было жаль жену, евшую себя поедом из-за драгоценного сынули. Но что он мог поделать? Сердце Саши, тяжело перенесшее смерть первого ребенка, так и не восстановилось. Приступы случались все чаще, и наконец болезнь взяла свое. Нельзя защитить человека от него самого.

Господин Корнеев тоже горевал, потеряв ребенка, но дети не составляли всего смысла его жизни. Возможно, потому, что он - мужчина; возможно, потому, что ему приходилось вести бизнес, который требовал сил и внимания. Тогда как Саша отказалась от карьеры и сосредоточилась на домашнем очаге, на воспитании детей. Или по причине более хладнокровного принятия Петром Даниловичем жизненных ударов. Он был бойцом, привык отражать атаки, нападать, а при необходимости - уходить в глухую оборону.

Господин Корнеев рано осознал: второй сын, на которого возлагалось столько надежд, не удался. То ли умом не вышел, то ли еще чем, трудно судить. Как отец Петр Данилович смирился; как человек - не смог побороть легкой брезгливости и презрения по отношению к Владимиру. Его возмущало, когда жена, словно квочка, кудахтала над ненаглядным мальчиком, не замечая, что он давно превратился в никчемного, пустого прожигателя жизни. Те неуклюжие потуги, которые делал сын, приводили мать в восхищение; Петра Даниловича же, мягко говоря, раздражали, а если говорить точнее - бесили. Постепенно он справился со своей досадой и перестал делать какие бы то ни было ставки на Владимира. Существует такой жизненный факт: бездарные дети, и не стоит воспринимать это как трагедию или личное крушение. Не всем же рождаться гениями? Не всем суждено стать заметными фигурами на игровом поле. Так и задумано, что рядом с королями на шахматной доске находятся и пешки, и кони, и прочая свита. Последних, кстати, гораздо больше.

В комнате, где прощались с покойницей, в напольных вазах стояли огромные букеты лилий, любимых цветов Александры Гавриловны. От их запаха кружилась голова и слезились глаза. Никто не мог надолго задержаться у гроба, люди входили, выходили, перешептывались, поглядывали на невестку: греческую богиню в трауре и скорби.

Овдовевший господин Корнеев также не мог глаз отвести от Феодоры. Хороша, любушка-голубушка, в любом наряде! Платье из черного атласа обтягивало ее грудь и талию, а от линии бедер свободно падало складками; волосы надо лбом были убраны гладко, гипюровая накидка оттеняла матовую бледность лица, жемчужную розовость щек. Сознание его мутилось при виде опущенных ресниц Феодоры, синеватых теней на веках. Под полупрозрачным черным газом, закрывающим вырез платья, угадывалось ожерелье с опалом. Надела, душенька, не позабыла.

Сладкая истома разливалась в груди господина Корнеева от близости Феодоры, от одного ее присутствия. Дурманный аромат лилий смешивался с запахом ладана и растопленного воска от горящих свечей. Дыхание смерти смешивалось с дыханием страсти, и сия гремучая смесь создавала в сердце Петра Даниловича непередаваемое, неописуемое ощущение вершащегося на его глазах, в нем самом, а, возможно, и в ней чего-то потаенного, интимного, в котором не было и не могло быть ничего физического. Словно прямо в задрапированных черным и серебристым шелком комнатах его московской квартиры творилось жуткое, полное сладострастия мистическое действо, преображающее саму смерть. Она перестала казаться непоправимой и страшной, оделась в покров загадочного ухода…

«Мертвое тело в гробу - это уже не Саша, - подумал Корнеев. - Она ушла. Мы с ней попрощались! Любви не было, и за это нам следует простить друг друга. Может быть, последняя черта - вовсе не последняя…»

Он мельком бросил взгляд на Феодору и задохнулся от нахлынувшего чувства. Рядом с этой женщиной он готов идти по пути и жизни, и смерти. Ни то, ни другое его не испугает, если она ответит ему взаимностью. Ответит ли?

«Я принимаю в ней все, вплоть до желания добраться до моих денег?! - в изумлении спросил он себя уж в который раз. - Придется признать, что так и есть! Более того, я сам готов отдать ей то, чем владею. Я уже пресытился этими радостями, пусть и она пресытится. Мы с ней сможем преодолеть земное притяжение, позлащенное роскошью и удовольствиями, в которых есть так много для тела и так мало для души. Ведь придет же когда-то и наш час лилий… В ее возрасте она еще не успела этого понять. Я поделюсь с ней и своим богатством, и приобретенным опытом».

Петр Данилович боялся выдать себя, посему старательно избегал общества Феодоры. Пока не время. Похороны не помешают людям проявить любопытство и зоркость, заметить тончайшие нюансы, сделать сенсационные выводы и разнести их по всей Москве. Дескать, Корнеев на старости-то лет совсем свихнулся: пожирал взглядами молодую сноху, когда еще тело жены не остыло. Позор на его седую голову! А чему удивляться? Нынче везде и всюду наблюдается полное падение нравов!

У Феодоры смерть свекрови вызывала двоякое чувство. С одной стороны, Александра Гавриловна так и не смирилась с появлением в ее семье нежеланной невестки и до последнего дня оставалась непримиримым ее врагом. С другой, вдовство свекра приближало Феодору к цели. Ближайшая наследница корнеевских капиталов - законная супруга Петра Даниловича упокоилась с миром. Оставался сам Корнеев… Такое положение вещей ставило Феодору на опасную грань, когда занесенный меч должен либо рубить, либо опуститься и лечь в ножны.