Лев в тени Льва. История любви и ненависти - Павел Басинский

Приезд в Бегичевку Стадлинга, который затем отправился к Льву Львовичу в Самарскую губернию, симптоматичен. Случилось именно то, чего боялся Толстой: в России и за границей вспыхнула новая мода на Толстого. Казалось, что права была Софья Андреевна, когда в сердцах написала в дневнике, что ее муж делает всё для того, чтобы о нем побольше говорили. Казалось, ничего нельзя было придумать лучше для своей славы. Между тем, в окружении Толстого умирали люди. После Раевского скончалась от тифа жена брата Софьи Андреевны, работавшая на голоде. Не случайно, написав вдохновенный некролог памяти Раевского, Толстой не стал его печатать. По-видимому, он чувствовал неделикатность этого поступка. Раевский умер, а он жив. И точно так же Толстой не написал воспоминаний о работе на голоде.

В Бегичевке иногда появлялись странные люди. Так, две американки устроили состязание: одна поехала к Толстому через Европу другая – через Азию. Съехались в Бегичевке. «Приехали и стали меня спрашивать о моих взглядах на то или на другое, – говорил Толстой Величкиной. – И я ясно вижу что их совсем не интересует содержание того, что я говорю, а что они просто выслушивают и кивают головой, что всё, дескать, верно, – так и должен говорить Толстой. Точно они по Бедекеру прочли и приехали проверить».

Но всех превзошел другой швед – Абраам фон Бунге. Он приехал к Толстому в Бегичевку из Индии, где впервые услышал о нем. Приехав, решил остаться жить у него навсегда. 2 мая 1892 года Толстой писал жене: «Еще три дня тому назад явился к нам старик, 70 лет, швед, живший 30 лет в Америке, побывавший в Китае, в Индии, в Японии. Длинные волосы желто-седые, такая же борода, маленький ростом, огромная шляпа, оборванный, немного на меня похож; проповедник жизни по закону природы. Прекрасно говорит по-английски, очень умен, оригинален и интересен. Хочет жить где-нибудь (он был в Ясной) и научить людей, как можно прокормить 10 человек одному с 400 сажен земли без рабочего скота, одной лопатой… А пока он тут копает под картофель и проповедует нам. Он вегетарианец без молока и яиц, предпочитает всё сырое. Ходит босой, спит на полу, подкладывает под голову бутылку и т. и.».

Отказ от молока швед объяснял так: «Моя мать давно умерла». То есть единственное молоко, на которое он имеет право, это молоко его матери. От чая отказывался потому, что видел труд китайцев на чайных плантациях: «Если бы люди знали, сколько крови и страданий заключается в каждой чашке чая…» Самовар называл «идолом».

Толстому швед нравился, но в то же время и смущал. Он увидел в нем своего двойника, пародию на себя. «Моя тень, – пишет он в дневнике. – Те же мысли, то же настроение, минус чуткость». Когда из Бегичевки швед захотел последовать за Толстым в Ясную Поляну, Толстой попросил Бунге приехать на следующий день после него. «Когда я езжу один по железной дороге, то меня стесняет то, что на меня обращают внимание, – объяснил он своим домашним. – А везти с собой своего двойника, да еще полуголого – на это у меня не хватило мужества!»

В Ясной Поляне фон Бунге продолжал преследовать Толстых. Он разгуливал голым по яснополянскому парку и просил Татьяну Львовну нарисовать его голым. «Его уроки физиологии, – вспоминала Татьяна Львовна, – сводились к тому, что он тыкал всякую женщину в бок, чтобы ощупать, носит ли она корсет, и если таковой оказывался, то он проповедовал о вреде его, а если его не было, то он за это хвалил. Вообще он находил, что надо носить всегда как можно меньше одежды. Спал он под малиновым байковым одеялом, которое, как потом оказалось, он без всякого спроса увез от Раевских, носил только открытую до пояса рубаху и короткие панталоны, которые он то и дело подтягивал выше колен. Обуви он не носил и даже вовсе не имел».

Софья Андреевна просто возненавидела Бунге! В мае 1892 года он стал причиной ее экстренного приезда в Бегичевку. Швед накормил Льва Николаевича полусырой лепешкой собственного изготовления, так что тот едва не умер ночью от печеночных колик.

Софья Андреевна по-своему поняла «натурализм» Бунге: «Идеал этого шведа был “health”, то есть здоровье, и всё должно происходить во имя здоровья, вся теория жизни в этом. Нравственных и духовных идеалов у него не было никаких, и чувствовалось в нем что-то грубое, животное. Был когда-то богат, скучал, болел. Понял, что простота, первобытность в жизни дает здоровье и спокойствие, и достиг того и другого. Лежит весь день, бывало, на траве, как корова, или полощется в Дону; много ест. Покопается немного лопатой, придет в кухню и там лежит».

В Ясной Поляне она недвусмысленно сказала Бунге, чтобы он уезжал из имения.

«Хорошо, – сказал швед. – Если вам нужен этот клочок (spot) земли, то я отодвинусь и займу рядом такой же клочок. Ведь должен же и я иметь свое местечко на земле».

Любопытно, что фон Бунге действительно практически воплощал в жизнь некоторые идеалы Толстого. Например, «опрощение», безубойное питание, отказ от собственности на землю. А получалась пародия.

В конце концов, Софья Андреевна все-таки выдворила «тень» своего мужа из Ясной Поляны. «Уехав, Абраам забыл в Ясной Поляне свои часы с цепочкой, к которой были еще прикреплены компас и какие-то инструменты, – вспоминала Татьяна Львовна. – Мы отослали ему эти вещи в Швецию, по тому адресу, который он нам оставил. Через несколько недель мы получили посылку обратно за ненахождением адреса. Куда он уехал? Где он скитался? Долго ли еще прожил? Где сложил свои старые кости – всё это вопросы, на которые нам никогда не пришлось получить ответа».

Одиночество в степи

История работы Льва Львовича на голоде в Самарской губернии вызывает смешанные чувства… С одной стороны – глубокую симпатию к сыну Толстого. Все старшие сыновья писателя поработали на голоде. Илья – как помещик в Чернском уезде Тульской губернии, Сергей – как земский начальник того же Чернского уезда, где находилось его имение Никольско-Вяземское… Но только Лев Львович поплатился за это физическим, а главное – душевным здоровьем.

С другой стороны – участие отца и сына в борьбе с голодом наглядно обнаружило разницу их характеров. Толстой-старший как будто делал свое дело с отвращением. Тем не менее, оно принесло ему очевидную духовную пользу. И всё, что делал Толстой, приносило ему духовную пользу. Так была устроена его внутренняя система. А молодой Лев, повторяя поступки отца, приходил к духовному результату, который даже невозможно в точности определить. Понятно одно: работа на голоде духовно закалила Толстого-отца и… надломила Толстого-сына.

«Этот поступок, – пишет он своих воспоминаниях, – почти стоил мне жизни и был главной причиной наступившей после этой зимы многолетней моей болезни».