Генерал и его армия - Г Владимов

Нефедов, опустив глаза, сказал смущенно:

- Постараюсь оправдать...

- Повтори мне, пожалуйста, что ты должен сделать. Только ты - ешь. Ешь и рассказывай.

Он внимательно смотрел, как 19-летний мужчина, с худым, большеротым лицом, с пробором в светлых волосах, непослушными от смущения руками режет мясо на фаянсовой тарелке, скрежеща по ней ножом.

Нефедов, как об уже состоявшемся, рассказал, что он бесшумно преодолеет водную преграду (он так и назвал Днепр "водной преградой"), - затем, высадясь на плесе, пошлет троих в разные стороны на кручу - разведать, на каком расстоянии от уреза воды (он так и сказал: "от уреза воды") находятся немецкие окопы или иной опорный пункт; по возвращении всех троих подаст сигнал фонарем: если все спокойно - длинными проблесками три раза, при опасности - серией коротких. Рацию - применит в случае окружения. Тогда, по-видимому, скорректирует огонь на себя.

- С лодками как поступишь? - спросил генерал. - Притопишь? Или песком засыплешь?

Нефедов быстро, по-птичьи, повернул к нему голову и ответил, глядя в глаза:

- Отошлю назад. Хотя мне каждый человек там нужен.

Это означало - он себе отрежет пути бегства. И предчувствие, что с этим юношей что-то плохое должно произойти, - предчувствие, впрочем, обычное для таких случаев, - пронзило генерала щемящей жалостью. Он подумал, что стареет и что нельзя ему поддаваться чувству, неуместному и не ко времени.

- Минус четверо, - сказал генерал. - Останется вас семнадцать.

- Девятнадцать, товарищ командующий. Лодки свяжем все вместе, хватит и двоих гребцов.

- А выгребут поперек течения?

- Назад - выгребут. Я бы и одного послал, но вдруг с ним что случится и пропали лодки.

-- Что ты о лодках беспокоишься! Мы без них обойдемся.

Нефедов опять поглядел ему в глаза.

- Не в этом дело, товарищ командующий. Нам эти лодки там - не нужны.

Да, он так и хотел - отрезать себе пути бегства.

- Заместителя себе назначил? - спросил генерал, наливая по второй.

- Так точно... Конечно, товарищ командующий. Старший сержант Князев меня заменит. Я его проинструктировал.

- Ну... Дай Бог, чтоб не пришлось ему... тебя заменить. Давай за это.

Нефедов молча с ним чокнулся и подождал, покуда генерал пригубит первым.

- Лейтенант Нефедов, - сказал генерал, чувствуя прихлынувшую расслабленность, доброту, - возьми мне этот плацдарм. Очень тебя прошу. Ты, брат, не знаешь, что это для меня значит. И не надо тебе это знать. Думай обо всей армии. Как зацепишься, проси любой поддержки - артиллерией, авиацией. Найдешь нужным - батальон тебе в подмогу пошлю. Считай, что ты уже представлен на Героя Советского Союза. И еще четверо, кого ты сам назовешь. Остальные - все - к "Красному Знамени". Только постарайся, милый. В случае чего - ты знаешь, как меня вызвать по рации. Обращайся только к Кирееву. Это я буду Киреев. Так и требуй: "Киреева мне!"

Было что-то и впрямь неуместное, фальшивое в том, чего и как он просил у юноши, которому предстояло проплыть тысячу двести метров холодной быстрой реки, рискуя вызвать при всплеске сумасшедший сноп немецких осветительных ракет, и потом, на полоске берега, умирать от страха перед засадой, перед автоматной очередью, от которой не спрячешься под кручей, - тогда как он сам останется в чистой, покойной избе, где свет и тепло, и на столе ужин с водкой, и куда вскоре придет к нему та, которую он так напряженно ждет и о ком Нефедов наверняка знает, наслышан. Словно бы тоже чувствуя фальшь и его неловкость от сказанного, Нефедов ответил смущенно, не поднимая взгляда:

- Товарищ командующий, я все сделаю для Киреева...

Казалось, ему теперь хотелось бы уйти, побыть одному, только он не решается отпроситься. И генерал раздумывал, сказать ли ему про то, что оправдывало бы его самого, посылающего людей на гибель. Сказать или не сказать, что он сам переправится если не с первой ротой, так с первым батальоном? Он не помнил, когда пришло решение, - может быть, когда разглядывал в окуляры стереотрубы черного ангела с крестом и вдруг почувствовал, что перед ним, возможно, осуществление самой большой из его надежд? Или когда лапка циркуля ткнулась в сердцевину кружка и он сам ощутил еле слышный укол в сердце, как будто кто-то свыше дал ему знать, что с этим Мырятином свяжется для него, может быть, самое страшное? И может быть, наперекор этому страху он и решил включить в план операции свою гибель - как возможный или даже неизбежный ее эпизод. Скорее всего, им двигало суеверие, которое, он знал, противоположно вере, но голос, явственно прозвучавший в нем, обращался к Тому, о Ком до этого он не так часто задумывался всерьез: "Возьми тогда и меня, если не дашь мне удачи. Я сделаю так, я под такой огонь себя подставлю, что Ты не сможешь меня не взять. Дай мне только доплыть. А живым меня с этого плацдарма не сбросит никакая сила!"

Вот что пришлось бы тогда рассказать юноше, который, наверное, счел бы это бреднями опьяненного мозга. Поэтому генерал сказал лишь:

-- Чего мы еще с тобой не учли, Нефедов?

И тот откликнулся словно бы с облегчением:

- Товарищ командующий, в двух лодках мы кабель должны тащить для артиллерии. Но что это за кабель, вы бы видели! На нем живого места нет, сплошные обрывы. Кое-как они срощены, но не опаяны, изоляция прогнила. Ребята его обматывали газетами, промасленными тряпками, потом изоленты намотали, но мы ж его не посуху разматывать будем, а по дну. Суток трое он прослужит, а потом замкнет.

Генерал почувствовал, как его лицо и шея наливаются кровью стыда и гнева - на лоботряса, ледащую сволочь, которая так распорядилась, чтоб эти парни, которых завтра, может быть, на свете не станет, еще бы и мучились сегодня, латая и укладывая заведомо негодный кабель.

- Шестериков! - позвал он, не поворачиваясь и закрыв глаза, чтоб успокоиться. Шестериков явился молча и быстро, точно сидел у двери и подслушивал в замочную скважину. - Свяжешься с начснабом по связи, скажешь от моего имени: если через час не отгрузит им полтора километра кабеля целехонького, трофейного, в гуттаперчевой оболочке, есть у него... Какой тебе нужен, Нефедов? Четырехжильный или шести-?

- Лучше бы шести-. Будет потяжелее, но хоть не зря трудиться, второй, может, и не придется укладывать.

- Вот так, шестижильного, - сказал генерал. - Если не притащит в зубах и сам в лодки не уложит, со своими снабженцами толстожопыми, я из них жилы вытяну. А его - расстреляю завтра. Своей железной рукой. Перед строем. Понятно?

Шестериков, что-то не помнивший, чтобы генерал кого-то расстреливал своей рукой перед строем, тем не менее важно кивнул и удалился. Стало слышно, как он неистово крутит рукоятку зуммера.

- Что еще? - спросил генерал Нефедова.