Письмо от русалки - Камилла Лэкберг

~~~

Она по-прежнему требовала внимания. Мать часами занималась с ней, сгибала ей суставы, показывала картинки, делала упражнения под музыку. Осознав, что с Алисой что-то не так, она энергично взялась за дело.

Но он больше не сердился. Не испытывал ненависти к сестре за все то время, что она отнимала у матери. Ибо выражение триумфа в ее глазах исчезло. Она была тихая и спокойная. Часами могла сидеть в уголке, возясь с игрушками, повторяя одни и те же движения, а порой смотрела в окно или прямо в стену, разглядывая нечто, известное лишь ей одной.

Она осваивала новое. Научилась сидеть, потом ползать, затем ходить — как и все другие дети. Но у Алисы на это уходило куда больше времени.

Время от времени его глаза встречались поверх ее головы с глазами отца. На краткое мгновение пересекались их взгляды, и он видел в глазах отца нечто, чего не мог истолковать. Но он понимал, что отец следит за ним, охраняет Алису. Ему хотелось сказать отцу, что это не нужно. Зачем бы он стал делать ей что-то плохое? Теперь она стала такая тихая.

Он не любил ее. Он любил только мать. Но к Алисе он теперь относился спокойно. Она стала частью его мира, маленьким клочком реальности — как телевизор с его голосами или кровать, в которую он забирался вечером, или шуршание газет, которые читал отец. Она была такой же частью жизни и так же мало значила в ней.

Зато Алиса обожала его. Этого он совсем не понимал. Почему она сделала объектом обожания его, а не их прекрасную мать? Ее лицо освещалось, когда она видела его, и только навстречу ему она протягивала руки, разрешая себя поднять и обнять. В остальном Алиса не любила, когда к ней прикасались. Обычно она вздрагивала и вырывалась, когда мать брала ее на руки и хотела приласкать ее. Этого он тоже не понимал. Если бы мать пожелала прикоснуться к нему, приласкать его вот так, он упал бы в ее объятия, закрыл глаза и пожелал бы остаться так навсегда.

Безграничная любовь Алисы сбивала его с толку. Однако она давала ему определенное удовлетворение — хотя бы кто-то его любит. Иногда он подвергал ее любовь испытанию. В те нечастые моменты, когда отец не следил за ними, уходя в туалет или за чем-нибудь на кухню, он обычно проверял, насколько далеко простирается ее любовь. Чему можно подвергнуть ее, прежде чем свет в ее глазах угаснет. Иногда он щипал ее, иногда дергал за волосы. Один раз осторожно стащил с нее ботинок и царапнул по подошве ноги ножиком, который нашел на улице и с тех пор всегда носил с собой.

Не то чтобы ему нравилось делать ей больно — просто он уже знал, какой поверхностной бывает любовь, как легко она испаряется. К его бесконечному восторгу, Алиса не плакала и даже не смотрела на него с упреком. Она просто терпела. Сидела молча, с нежностью глядя на него.

Никто не заметил новых синяков и царапин на ее теле. Она все время ударялась и падала, натыкалась на предметы и ранилась. Казалось, она движется, как в замедленном кино — реагирует только тогда, когда что-то уже случилось. Но и тут она никогда не плакала.

По ее внешнему виду было незаметно, что с ней что-то не так. Даже он вынужден был признать, что она похожа на маленького ангелочка. Когда мать шла на прогулку с Алисой в коляске, из которой та уже на самом деле выросла, но в которой ее по-прежнему возили, потому что она так плохо и медленно ходила, — прохожие разражались восхищенными возгласами.

— Какой чудесный ребенок! — щебетали они, наклоняясь к ней, глядели на нее голодными глазами, словно надеясь впитать в себя ее красоту. В этот момент он обычно переводил взгляд на мать, лицо которой на мгновение озарялось гордостью. Она выпрямляла спину и кивала незнакомцам.

Очарование обычно длилось недолго. Алиса начинала неуклюже тянуться к поклонникам и пыталась что-то сказать, но слова звучали неразборчиво, и струнка слюны вытекала изо рта. Прохожие пятились. Смотрели на мать сначала с ужасом, потом с сочувствием — и гордость в ее глазах мгновенно гасла.

На него никто никогда не смотрел. Он просто тащился позади матери и Алисы, если его вообще брали с собой. Толстый и бесформенный, никому не интересный. Но его все это мало волновало. Казалось, его гнев, горевший в груди, умер в тот миг, когда лицо Алисы скрылось под водой. Больше он не ощущал ноздрями запаха падали — сладковатый запах исчез, словно его никогда и не было. Его тоже смыло водой. Остались лишь воспоминания. Не воспоминания о чем-то конкретном, а общее впечатление прошлого. Теперь он стал другим человеком. Он знал, что мать его не любит.

~~~

Летучка началась рано. Патрик не отреагировал на слабые протесты против совещания ровно в семь утра.

— У меня сложилось двойственное представление о том, кто стоит за всеми этими деяниями, — произнес он после краткого обзора ситуации. — Похоже, мы имеем дело с человеком, страдающим серьезными психическими расстройствами, которому, с другой стороны, свойственны осторожность и педантизм. Весьма опасное сочетание.

— Мы не можем быть уверены, что за убийством Магнуса и угрожающими письмами, а также вторжением в дом Кеннета стоит одно и то же лицо, — возразил Мартин.

— Совершенно верно, но нет никаких оснований исключать такую возможность. Предлагаю в качестве рабочей версии считать, что эти преступления взаимосвязаны.

Патрик провел рукой по лицу. Всю ночь он проворочался в постели без сна и сегодня чувствовал себя как никогда усталым и разбитым.

— Когда мы закончим наше совещание, я позвоню Педерсену и постараюсь добиться от него решающего заключения о причинах смерти Магнуса Кельнера.

— По-моему, он обещал нам его дня через два, — проговорила Паула.

— Да, но не помешает его немного поторопить, — Патрик сделал жест рукой в сторону доски, висящей на стене. — Мы и так потеряли уйму времени. Прошло три месяца с тех пор, как исчез Магнус Кельнер, а мы лишь сегодня составили более-менее полную картину угроз в отношении этих лиц.

Все взгляды обратились на фотографии, вывешенные в ряд.

— У нас есть четверо друзей: Магнус Кельнер, Кристиан Тюдель, Кеннет Бенгтссон и Эрик Линд. Один из них мертв, остальные трое получают угрожающие письма от неизвестного лица, предположительно — женщины. Получал ли Магнус такие письма — нам, к сожалению, неизвестно. Его жена Сия, во всяком случае, ничего по этому поводу не знает. Скорее всего, нам никогда не удастся внести ясность в этот вопрос.

— Но почему все-таки именно эти четверо? — спросила Паула, которая, прищурившись, разглядывала фотографии.

— Если бы нам удалось это выяснить, мы наверняка уже знали бы, кто стоит за всем этим, — вздохнул Патрик. — Анника, тебе удалось выяснить что-нибудь интересное об их прошлом?

— Нет, пока не особенно. В отношении Кеннета Бенгтссона — никаких сюрпризов. Об Эрике Линде есть кое-что, но вряд ли оно релевантно для данного случая. Подозрения в полузаконной экономической деятельности и все в таком духе.

— Ставлю все свое состояние на то, что Эрик Линд в чем-то замешан, — сказал Мелльберг. — Скользкий тип. Об этом его, с позволения сказать, бизнесе ходят самые разные слухи. Кроме того, большой бабник. Уверен, что именно на нем нам надо сосредоточить все свои усилия. — Он постучал пальцем по переносице.

— А почему тогда был убит Магнус? — спросил Патрик и тут же поймал на себе раздраженный взгляд начальника.

— Что касается Кристиана, то тут я пока мало что успела узнать, — спокойно сказала Анника. — Но я буду продолжать поиски и сообщу, если раскопаю что-нибудь, что может нам пригодиться.

— Не забудь, что он первым из всех начал получать письма, — молвила Паула, по-прежнему не сводя глаз с фотографий. — Они начали приходить полтора года назад. Кроме того, он получил их больше всех. С другой стороны, очень трудно представить себе, что все остальные оказались просто втянуты в это дело, хотя целью преступника являлся только один. Меня не покидает чувство, что что-то связывает их всех вместе.

— Я согласен. И тот факт, что Кристиан первым привлек к себе внимание неизвестного, тоже имеет значение, — проговорил Патрик и вытер платком лоб. В помещении было жарко и душно, бисеринки пота выступили на лице. Он повернулся к Аннике. — Теперь сосредоточься, пожалуйста, на Кристиане, — сказал он ей.

— А я по-прежнему считаю, что сосредоточиться надо на Эрике, — сказал Мелльберг и посмотрел на Йосту: — Что скажешь, Пилот? Все ж мы с тобой здесь опытнее всех. Следует ли обратить особое внимание на Эрика Линда?

Йоста заерзал. Много лет отработал он в полиции, идя по пути наименьшего сопротивления. Однако после небольшой внутренней борьбы покачал головой:

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду, но все же вынужден согласиться с Хедстрёмом, что Кристиан Тюдель представляет для нас сейчас наибольший интерес.