Дочь часовщика. Как видеть свет в кромешной тьме - Ларри Лофтис

Пока все стоят в полной тишине, терпеливо слушая угрозы и ярость наших начальников, они выкрикивают дерзкие ответы. Они знают, что гарантом их личной безопасности выступают охранники – мужчины. На перекличку они являются последними».

Тюрьма Амерсфорта

15 августа, работая в административном офисе, Ганс наткнулся на список заключенных, подлежащих освобождению. Он не мог в это поверить, но перед ним снова возникла заветная фамилия: Поли, номер 9238. Доктор Коистра был прав; СС отказались впускать в Германию заключенных, больных туберкулезом, и вместо того, чтобы казнить Ганса за относительно незначительные проступки, они должны теперь выпустить его.

На следующий день, ровно через шесть месяцев после своего ареста, он вышел из лагеря свободным человеком.

Вюгт

На третий день работы Корри на фабрике Филипс к ее скамейке подошел бригадир заключенных по имени г-н Мурман. По его словам, до него дошли слухи, что Корри прошла весь конвейер, чтобы узнать, что в конечном итоге стало со сделанными ею маленькими стержнями. «Вы первая работница, которая когда-либо проявляла какой-либо интерес к тому, что мы здесь производим».

«Вы правы, мне очень интересно. Я часовщик по профессии».

Мурман на мгновение задумался, а затем сопроводил Корри в противоположный конец фабрики, где заключенные собирали переключатели. Мурман пообещал ей более интересную работу, впрочем, далеко не такую сложную, как ремонт часов. Тем не менее, Корри воспряла духом, и привычный одиннадцатичасовой рабочий день прошел быстрее.

Время от времени Мурман навещал ее. Он казался ей скорее старшим братом, чем начальником, часто давал советы, подбадривал отчаявшихся заключенных и находил более легкую работу для окончательно уставших. Его доброта и личное участие приобрело еще большее значение для Корри, когда она узнала, что на той же неделе, когда их с Бетси привезли в лагерь, его двадцатилетнего сына расстреляли. Ни разу она так и не увидела ни горечи, ни печали, ни трагедии в глазах этого человека. Он был настоящим патриотом.

Однажды он подошел к ее скамейке и посмотрел на ряд реле, которые она только что закончила. «Дорогая госпожа профессиональный часовщик! Неужели вы не помните, на кого вы работаете? Эти рации предназначены для вражеских истребителей!»

Корри наблюдала, как он начал портить ее работу, выдергивая провода из корпуса или выкручивая трубки из узлов. «Теперь можете припаять их обратно, не так правильно. И не так быстро! Вы превысили дневную норму, а еще нет полудня».

Полдень в лагере считался часом знаменательным. В отличие от тюрьмы Схевенинген, здесь действительно подавали обед – безвкусную кашу из пшеницы и гороха, – но тем не менее сытную и питательную. После еды у заключенных было полчаса, чтобы прогуляться по территории лагеря, подышать свежим воздухом и погреться под солнечным светом. В большинстве случаев Корри растягивалась у забора и пыталась уснуть. «Ветерок доносил сладкие летние запахи с ферм, раскинувшихся вокруг лагеря, – вспоминала она. – Иногда мне снилось, что мы с Карелом[54] идем рука об руку по проселочной дороге».

Спустя почти сорок лет Корри не забыла свою первую и единственную любовь.

Рабочий день заканчивался в шесть часов, проводилась еще одна перекличка, а затем заключенные тащились обратно в свои бараки. Бетси непременно поджидала Корри в дверях, однажды – с новостями от другой заключенной, ее коллеги по швейной комнате. Женщина была родом из Эрмело; она, ее муж и два ее брата были арестованы за помощь Сопротивлению. Женщина сказала Бетси, что их арестом они обязаны человеку, который обманул Корри, попросив шестьсот гульденов. Его звали Ян Фогель, и он с первого дня оккупации работал на гестапо, в конце концов объединив усилия с Уилльямсом и Каптейном.

Корри закипела от злости. «Пламя огня, казалось, запрыгало вокруг этого имени в моем сердце, – вспоминала она позже, – я подумала о последних часах отца, одинокого и растерянного, в больничном коридоре. О том, что так хорошо налаженная работа подполья так трагически оборвалась. Я подумала об арестованной на улице Мэри Италли. И я знала, что встань передо мной сейчас сам Ян Фогель, я смогла бы убить его».

В тот же вечер, когда женщины собрались на молитвенное собрание вокруг барачной койки, Корри попросила Бетси возглавить его, сказав, что у нее болит голова. Но страдала она скорее от душевной боли. В ту ночь ей не спалось. Теперь она могла связать имя – Ян Фогель – с предательством, которое привело к смерти ее отца и несчастьям ее семьи.

Несколько дней у Корри сводило живот, и однажды ночью она спросила Бетси, как та может оставаться такой умиротворенной. «Разве ты ничего не чувствуешь по поводу этого Яна Фогеля? Тебя это совсем не беспокоит?»

«О, да, Корри! Ужасно! Я исполнена сочувствия к нему с тех пор, как узнала о том, что он сделал – и молюсь за него всякий раз, когда его имя приходит мне на ум. Как ужасно он, должно быть, страдает!»

Так рассуждала Бетси, всегда являющая собой тихий и скромный пример смирения.

Казалось, она принадлежала к другому разряду существ. И чему именно учила Бетси? Что Корри была так же виновна в произошедшем, как и Ян Фогель? «Разве мы с ним не встанем вместе перед всевидящим Богом, обвиненные в одном и том же грехе убийства? – думала она. – Ибо я убила его своим сердцем и своим языком».

Осудив сама себя, она молилась, говоря Богу, что простила Яна Фогеля, и прося, чтобы и ее простили. «Я причинила ему большой вред, – продолжала она. – Благослови сейчас его и всю его семью».

В ту ночь она впервые за неделю спокойно выспалась.

Тем временем жизнь в концентрационном лагере продолжалась. Подъем – пять утра, перекличка – шесть утра. Если кто-то из заключенных не успевал вовремя отметиться накануне вечером или совершил какое-либо другое незначительное нарушение, весь барак поднимался с постели для переклички в три тридцать или четыре утра и часто часами стоял под дождем. В половине шестого завтрак состоял из черного хлеба и эрзац-кофе. После переклички, в шесть тридцать, они отправлялись на фабрику Филипс. По возвращении в свой барак, для выхода на улицу требовалось «разрешение на прогулку».

Еще внутри барака была уборная. В ней было десять туалетов, три из которых обычно не работали. «В лагере, – писала Корри в дневнике, – уборная – это место, где мы проводим наши самые интересные политические дискуссии, где мы встречаемся с приятелями, мы обмениваемся запрещенными новостями… В уборной рядом друг с другом сидят коммунисты, преступники, Свидетели Иеговы, реформированные христиане, либералы и проститутки».

При появлении охранников на фабрике, в бараке или уборной, раздавались кодовые слова «кучевые облака» или «нечем дышать», чтобы каждый успел притвориться занятым или спрятать запрещенные к хранению вещи.

Самым обескураживающим было