Л̶ю̶б̶л̶ю̶. Гублю (СИ) - Левина Ева

— Дочка, ты еще совсем слаба, — начала было мать, но тётка оборвала её:

— Роман в порядке. Его брат мёртв.

Маша хотела вздохнуть с облегчением, но грудь снова обожгла резкая боль, мешающая дышать:

— А Горин?

— Он в коме. Полночи длилась операция. Куча врачей прибыла из столицы. Консилиум собрали. Решают, что делать. Но там куча охраны. Дочка его и жена прилетели.

Так вот почему внутри всё горит огнем… Пока она спала, за его жизнь боролись… А она даже помолиться не могла, пребывая в беспамятстве от успокоительных.

Вдруг внутри, в запутанном неделями сознании выстроилась четкая картинка: если он умрет, то погибнет и Маша.

Ничем и никем нельзя вытравить эту любовь. Можно было и не пытаться.

Неловко поднявшись с койки, Маша потянулась к больничным тапочкам и оправила на коленках казенную сорочку.

— Ты куда? Я не позволю! — запричитала мать, — он не жилец. Строй свою жизнь с Романом. Это шанс всё забыть!

— Идите к чёрту, — прошипела Маша и вырвала свою руку из крепкой материнской хватки, направившись к выходу.

— Ты дура! Предашь такого хорошего парня, ради ублюдка, который теперь еще и почти в могиле? Пожалей себя! — заорала мать, заламывая руки.

— Себя пожалей! Я его люблю. И дело не в том, что Роман лучше. Я и без вас в курсе этого. Но люблю я мудака Горина. И если он почти покойник, то я тоже.

Она раскрыла дверь и медленно побрела по коридору, прислушиваясь только к биению своего сердца, которое отчаянно рвалось из груди. Теперь сомнений совсем не было. Внутри был только Горин.

Мать кинулась было за дочерью, но Тамара, до этого молча наблюдавшая, остановила её:

— Поздно, Галя. Не лезь теперь.

— И что делать? — заревела Галина Ивановна.

— Молиться, чтобы этот мудачина выжил.

Дни превратились для Маши в сплошную кашу. Вот уже пятый день Горин был в коме, а она видела его всего два раза. В первый на неё буквально кинулась бывшая жена губернатора, а во второй грубо отчитала его взрослая дочь.

Было больно слушать хлесткие слова от практически ровестницы и ловить любопытные оценивающие взгляды охраны. Но Маша никак не могла заставить себя уйти. Несмотря на то, что некогда властный и успешный губернатор сейчас выглядел изможденным мужчиной, обмотанным трубками, он всё еще был её Гориным. И сердце, вопреки боли и обидам, как безумное рвалось к нему.

Во избежание конфликтов жены и дочки губернатора с Машей, Сафронов принял решение строго разграничивать их пребывание у больного. Юрий Иванович даже оплатил палату для Казанцевой в соседнем крыле, главное, чтобы она успевала вовремя уйти и избежать столкновения с законной пусть и бывшей семьей.

На пятый день этого избежать не удалось.

Майя, приехавшая навестить отца, застала в его палате Машу и подняла крик:

— Да, кто же тебя, потаскуха сюда пускает? Охрана! Выведите её! Не палата губернатора, а проходной двор какой-то, — пищала девушка, гневно сверкая голубыми глазами, такими же как у её отца.

Маша не хотела ссориться и что-либо отвечать, поэтому молча встала и направилась к двери. Однако у самого выхода не выдержала:

— Я люблю его. И ты не маленькая девочка, чтобы ревновать собственного отца к женщине.

Майя снова начала кричать, но вдруг обе девушки замерли и испуганно обернулись: датчики над кроватью больного будто сошли с ума. Практически каждый начал противно пищать, а пульс Горина резко участился.

Палату сразу заполнил медперсонал, а уже через пять минут Сафронов орал на рыдающих любовницу и дочь губернатора так, что весь этаж, выделенный под персонал и охрану Горина, содрогался от эха.

— Не кричи, дядя Юра, с этой проституткой, разбивающей семьи, разбирайся, — поморщилась Майя, с ненавистью глядя на Казанцеву.

— Если такое еще раз повторится, то я не только кричать буду, я вам еще обеим и ремня дам и взашей выкину отсюда! — распалялся Сафронов, — а насчет развода ты сама все знаешь, не прикидывайся, что маме поверила. У них еще год назад документы готовились!

Сафронов был по-настоящему зол. Пока он не спал сутками и разрывался между репортерами, следствием и основной работой, эти соплячки устроили в палате еле живого Горина настоящий скандал. Еще и бывшая жена губернатора подкинула дров в костер, заявив журналистам, что развод был фиктивным.

Вышедший из палаты врач заставил всю троицу замереть:

— Никаких ссор и криков возле больного.

— Что это было, доктор? — всхлипнула Майя.

— Тут несколько вариантов: либо это реакция на внешний раздражитель и скоро больной выйдет из комы. Либо… В любом случае, мы изучим показания приборов и со всем разберемся.

— Майя, иди к отцу, и больше не истери. А ты выйди хоть воздухом подыши, Маша. К тебе там подружка пришла. Охрана докладывает, что она уже два часа внизу ждёт, — скомандовал Сафронов, смерив девушек строим взглядом. Несмотря на искры ненависти друг к другу, обе подчинились и разошлись.

Впервые за неделю Казанцева покидала здание больницы и чувствовала себя вне палаты Горина по-настоящему плохо. Казалось, что чем дальше она уходит, тем хуже будет губернатору. Но внизу уже два часа ждала Кулецкая, которая и так оборвала Маше телефон со слезливыми просьбами встретиться.

Минуя проходную и турникет, Казанцева наконец попала на улицу и с жадно вдохнула свежий осенний воздух.

Всего неделю она не выходила на улицу, а казалось, что целый месяц. Парк у больницы уже окрасился в оранжево-желтый и играл всеми красками осени. На одной из скамеек Маша приметила светловолосую голову Кулецкой и направилась к ней. Несмотря на больничные тапочки и спортивный костюм, она не чувствовала неловкости, ведь тут и там сновали пациенты в казенных больничных сорочках.

— Привет, — прошелестела поднявшаяся Татьяна, и вдруг заревела, порывисто обняв Машу.

— Прости меня, подруга… Я ведь злилась, думала, как легко тебе всё достается. Любовь его тоже… А теперь вижу, какой дурой была…

Маша отодвинулась и непонимающе посмотрела на заламывающую руки Кулецкую:

— О чем ты? Чья любовь? — но на последнем вопросе она вдруг осеклась, потому что вдруг все поняла.

— Танька… Ты о Романе? Так это он — та безответная любовь?

От внезапного осознания того, что Мороз тот самый мужчина, по которому страдала подруга, Казанцева замерла, судорожно втянув воздух. И как она сразу не догадалась по описанию энергетики того самого мужчины? Ведь таких только двое: Мороз и губернатор…

— Да… Прости меня… Я не понимала, как тебе сложно… А теперь… Это я с Колесниковым встретилась и сказала, что ты Горину по-прежнему дорога… я от моего горе-поклонника слышала, что губернатор прижал их с Олегом побочный бизнес.

Маша ошеломленно смотрела на подругу и не верила своим ушам. Это из-за неё Саша ранен и находится между жизнью и смертью… Это из-за неё чуть не пострадал Мороз и погиб Олег.

Танька Кулецкая — лучшая подружка, с которой они делили каждый секрет на двоих, родственная душа и просто настоящая искренняя девчонка, к которой ревновала даже мать…

Что с ней стало? Почему чувство к мужчине выжгло их дружбу до тла?

В груди всё горело от предательства, а мозг отказывался верить в услышанное. Неужели ради влюбленности можно поступать так подло?

Можно. Ей ли не знать, как скручивает внутри от настоящего животного чувства, переходящего в одержимость.

Не Маше судить Таню… Ведь она тоже предала, пусть по-другому, но все же. Оставила Романа и выбрала Горина.

Вытерев покатившиеся по щекам слёзы, Казанцева порывисто обняла Кулецкую и горячо зашептала:

— Я прощаю, Таня. Колесников бы всё равно давил, пусть и не через меня. Мы все виноваты в том, что произошло…

Прохожие пациенты и посетители больницы еще долго косились на двух плачущих подруг, которые сидели на скамейке в тени клена, крепко обнявшись и наберебой рассказывая что-то друг-другу.

Наконец, Маша отстранилась и засобиралась возвращаться, ведь там внутри здания тяжело и ровно билось сердце самого дорогого и близкого ей мужчины. И её место рядом с ним.