Любушка-голубушка - Елена Арсеньева

Замерла в прихожей, пытаясь отдышаться.

– Дениска, это ты? – донесся из спальни голос Эльки.

Люба осторожно встала на пороге. Да… живописная картина!

– Нет, Денис занят с машиной, – сказала она будничным голосом, холодно глядя на голую Эльку, уютно свернувшуюся в центре кровати.

– И вот здесь срежьте, – сказала бабуля, брезгливо поджимая и без того тонкие губы, – что это за пленки такие неопрятные? И почему они как-то так отслаиваются? А это что за короста такая?

– Это не просто пленки, а фасции, и ничего они не отслаиваются, они сами по себе такие… слоистые, – зачем-то пояснила Люба, осторожно проводя ножом под фасцией. – А это не короста, это просто кровь запеклась, ну знаете, как на ранке запекается…

– Нет уж, срежьте!

Люба уже наловчилась обрезать мясо тонко, бережно, однако что-то рука дрогнула, и вместе с пленкой обрезался порядочный кус плоти. Вот так и рождаются обрезки, которые она потом отсыплет Николаше… стоп, не думать о Николаше, во-первых, ему путь в рынок закрыт, во-вторых, мысли о нем тянут за собой целый клубок других мыслей, опасных и совершенно ненужных мыслей о…

– А еще вот это мяско мне покажите, – тычет пальцем бабуля, и Люба покорно показывает, не обращая внимания на Валино возмущенное фырканье. Конечно, Вале с ее наметанным глазом понятно, что бабка помотает нервы, рассмотрит все мясо, которое на прилавке выложено в строгом порядке (прилавок должен быть так оформлен, чтобы самому купить захотелось, – первое правило торговли!), а потом отвалит, ничего не купив. Или наберет тех же самых обрезков за бросовую цену. Хоть и любит говорить досужий народ, будто в рынке цену ломят, а между тем именно туда идет самый социально незащищенный покупатель. В магазине-то не поторгуешься. Или берешь, или нет. В магазине-то не существует такого разброса цен. В магазине не продадут задешево чуточку подпахшее мясо, которое, ей-же-ей, понимающая и бережливая хозяйка вполне может привести в порядок, промыв в уксусе и подольше поварив. Конечно, это не «парная» телятина или свинина, но все же мясо по карману.

А бабулька продолжает изощряться. Выбрала кусок печенки и требует вырезать из него «все», все пленки снять и переборки удалить.

– Да я же его изувечу… – устало говорит Люба.

– Тогда я вон тот возьму.

– Пожалуйста, но тот подороже.

– Тогда обрежьте этот.

Да, Валя бы уже приструнила бы бабку, а Люба чувствует себя совершенно безвольной. Безвольной жертвой. И бессильной что-либо изменить. Это как началось вчера, когда уходили Элька и Денис, так и продолжается до сих пор. Она даже спросить у них ничего не смогла, только Николаша, вошедший вслед за ней в квартиру (мигом почуял, что Денис на него даже замахнуться не посмеет, вообще слова не скажет, а тот и впрямь делал вид, будто и не гонялся никогда за этим грязным бомжом то по подъезду, то по двору), все суетился и выкрикивал, что надо милицию вызвать, что это воры…

– Не воры они, – нашла наконец в себе силы ответить Люба. – Это мои… знакомые. Ее вон Элькой зовут, а это ее брат.

Тут Денис дернулся и хрипло выговорил:

– Никакой я ей не брат.

– Да, Люб, – посмотрел на нее, как на дуру, Николаша. – С сестрами небось не …бутся, а они тут …блись почем зря, сразу видно.

Люба с трудом перевела дыхание, а Денис схватил Элькину сумку и выбежал вон. Люба вышла на балкон и посмотрела, как они садятся в синий «Фольксваген». Ей очень хотелось спросить, зачем все это было устроено, но не могла себя заставить заговорить с Денисом. Он на нее даже не глядел. У него было спокойное, неприветливое лицо, а Элька все время как-то странно хихикала, не то от непрошеного смущения, не то от переизбытка наглости.

Наконец они уехали. Люба вернулась в квартиру, понимая только одно: что она ничего не может понять.

– Ну ладно, Люб, – сочувственно сказал Николаша. – Пойду, а то я тут… дела у меня…

Дела у него были, ага, конечно. Просто, видать, невыносимо стало смотреть на Любино помертвелое лицо. Она сама знала, что оно помертвело, но поделать с этим ничего не могла. А Николаша, он хоть и чурбан, но все же не бревно, как ни странно это звучит…

– Есть хочешь? – спросила как могла мягко, понимая, что надо бы его отблагодарить… вообще она и сама не знала, надо ли… не понимала, благодарность ли к нему испытывает или ненависть. Конечно, Денис и Элька просто сбежали бы сегодня, оставив ее в дурацком ожидании и кретинских надеждах. А теперь надежд нет. Благодарить ли за это Николашу? Вопрос, конечно, интересный…

– Не хочу я есть, – буркнул он, – а если захочу, пойду и пожру где-нибудь. Деньги у меня есть – тот лох, которому я мобильник вернул, аж сотню дал на радостях. И в голову не взбрело, что я его вокруг пальца обернул, бывают же такие идиоты!

– Да, – глухо проговорила Люба. – Бывают же!

Наконец он ушел. Люба постояла-постояла в коридоре, прижимаясь к двери и стараясь не думать о слезах, которые ползли к глазам и давили горло, потом мотнула головой, сняла плащ и переоделась в домашнее. Она взялась за уборку. Уборка началась со смены постельного белья на Женькином диване и, само собой, на своей кровати. Пока Люба возилась с пылесосом и тряпками, пока мыла полы, все простиралось и даже высохло. Обычно она не ставила стиральную машину на сушку, но сегодня пришлось, потому что хотелось поскорей с этим бельем покончить. Она все выгладила и уложила в комод, на самое дно, прекрасно понимая, что не скоро найдет в себе силы его вновь постелить. А ведь это был самый любимый комплект… Может, лучше его выбросить? Да нет, когда-нибудь и эта боль утихнет, как утихает всякая боль. Удалось же забыть и самого Виктора, и обиду, им причиненную…

Люба потом еще помылась и наконец упала в постель во втором часу ночи вовсе никакая от усталости, лелея мысль о том, что забудет Дениса так же, как забыла Виктора.

А утром… а утром в рынке появился Виктор со своей новой женой.

Он Любу не заметил. Или заметил, но не узнал. Скользнул равнодушным взглядом – и отвернулся. Конечно, ее теперь трудно узнать. Да ему и в голову не могло прийти, что здесь, в мясном отделе Старого рынка, куда он привел свою молодую жену, он столкнется с Любой – со своей бывшей, старой, брошенной женой… матерью его сына и дочери, между прочим.

И все же не узнал!

А может, дело было не только в том, что он не ожидал встретить тут Любу, и к тому же в столь непривычном облике. Он ее просто в упор не видел. Вообще. Как будто ее нет. Люба для него перестала существовать. Она для него даже не умерла – ее просто не было! Ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Настоящее – и, наверное, будущее – принадлежало этой беловолосой худышке с нежным овечьим личиком и лиловыми глазами, которую он медленно вел от прилавка к прилавку, как будто не свинину или там говядину выбирал, а демонстрировал молодую жену и продавцам, и даже свинине с говядиной.