Дни и ночи - Константин Симонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Ничего не получается,- сказал Ванин.
- На Москву поставь,- сказал Сабуров.
Ванин, покрутив регулятор, довел до черточки с надписью "Москва". Оба прислушались. В приемнике стоял какой-то долгий, незатихающий треск; они не сразу поняли, что это аплодисменты. Потом из этого треска и гула возник совсем близкий голос человека, который, видимо, волновался.
- Заседание Московского Совета депутатов совместно с партийными и советскими организациями объявляю открытым. Слово для доклада имеет товарищ Сталин.
Снова начались аплодисменты.
- Разве сегодня шестое? - удивился Сабуров.
- Как видишь.
- Мне с утра казалось, что пятое.
- Откуда же пятое? - сказал Ванин.- Именно шестое. В прошлом году тоже не пропустили.
- Я в прошлом году не слышал. В окопах лежал.
- А я слышал,- сказал Ванин.- Тогда же у нас здесь была мирная жизнь. Мы за москвичей тревожились. Стояли здесь у репродукторов и слушали.
- Да, тогда вы за москвичей, теперь они за нас,- задумчиво сказал Сабуров и вспомнил ту первую речь Сталина в начале войны, в июле.
"К вам обращаюсь я, друзья мои!" - сказал тогда Сталин голосом, от которого Сабуров вздрогнул.
Кроме обычной твердости была тогда в этом голосе какая-то интонация, по которой Сабуров почувствовал, что сердце говорящего обливается кровью. Это была речь, которую он потом на войне несколько раз вспоминал в минуты самой смертельной опасности, вспоминал даже не по словам, не по фразам, а по голосу, каким она была сказана, по тому, как в длинных паузах между фразами булькала наливаемая в стакан вода. И ему казалось с тех пор, что именно тогда, слушая эту речь, он дал клятву сделать на этой войне все, что в его силах. Он думал, что Сталину тяжело и в то же время что он решил победить. И это соответствовало тому, что чувствовал тогда сам Сабуров; и ему тогда тоже было тяжело и он тоже решил победить любой ценой.
Аплодисменты продолжались. Сабуров придвинулся вплотную к самому радио, тесня плечом Ванина. Сейчас ему было интересно не только то, что скажет Сталин, но и как скажет. Аплодисменты были так громки, что на секунду Сабурову показалось, что все это происходит тут, в блиндаже. Потом в репродукторе послышалось откашливание и неторопливый голос Сталина сказал:
- Товарищи...
Сталин говорил о ходе войны, о причинах наших неудач, о числе немецких дивизий, брошенных на нас, но Сабуров все еще не вдумывался в смысл слов, а слушал интонации голоса. Ему хотелось знать, что сейчас на душе у Сталина, какое у него настроение, какой он сейчас вообще, как выглядит. Он искал в голосе интонации, знакомые ему по той речи, которую он слушал в июле сорок первого. Но интонации были другие. Сталин говорил отчетливее, чем тогда, и более низким спокойным голосом.
Перед концом речи, когда Сабуров уже душевно успокоился, когда он почувствовал, что и то, как Сталин говорит, и голос, которым он говорит,все это, даже не совсем понятно почему, но вселяет в него, Сабурова, спокойствие, он особенно отчетливо услышал одну из последних фраз:
"Наша вторая задача в том именно и состоит, чтобы уничтожить гитлеровскую армию и ее руководителей",- медленно, не выделяя слов, сказал Сталин и сделал паузу, прерванную аплодисментами.
Ванин и Сабуров долго молча сидели у приемника.
То, что Сабуров только что услышал, казалось ему необычайно важным. Он мысленно представил себе, что этот голос звучит здесь не сейчас, когда все затихло, а час назад, когда он был рядом с Масленниковым среди еще не прекратившегося адского грохота боя. И когда он подумал об этом, спокойный голос, услышанный им в репродукторе, показался ему удивительным. Тот, кто говорил, хорошо знал обо всем, что происходит здесь, и все-таки его голос оставался совершенно спокойным.
- И в самом деле, ведь победим же мы их в конце концов! - неожиданно для себя вслух сказал Сабуров.- Ведь будет же это? А, Ванин?
- Будет,- сказал Ванин.
- Когда я из медсанбата уезжал, мне один врач сказал, что на Эльтон и вообще по всей ветке массу войск гонят, и пушек, и танков, и всего. Я тогда не поверил ему, а сейчас думаю: может, и правда?
- Возможно, что и правда.
- А нам не дают ни одного человека,- сказал Сабуров.
- Проценко дал, пока тебя не было, тридцать человек.
- Но это из своих же тылов, тришкин кафтан. А кроме этого?
- А кроме этого - ничего.
Ванин покрутил регулятор. Откуда-то что-то кричали на иностранных языках, потом заиграла какая-то незнакомая музыка. Сабурова вдруг охватила грусть,
- Играют,- сказал он.- Странно, что есть еще что-то на свете. Города какие-то, страны, музыка.
- Что же странного? - сказал Ванин.
- Нет, все-таки странно. Хотя, конечно, ничего странного нет. А все-таки странно...
В блиндаж влез Масленников, грязный, мокрый, замерзший. Он почернел и похудел за этот день. Щеки у него ввалились, но глаза блестели, и было в них что-то неистребимо юношеское, чего все еще никак не могла погасить война. Не сняв пилотки, он попросил закурить, два раза затянулся, сел, откинулся к стене и мгновенно заснул.
- Устал.- Сабуров снял с него пилотку, приподнял его ноги с пола и положил на койку. Масленников не просыпался. Сабуров погладил его рукой по волосам.
- Спит. Думаю его к Герою представить. Как ты считаешь, Ванин?
- Не знаю,- пожал плечами Ванин.- Хлопец он хороший, но на Героя...
- На Героя, на Героя,- сказал Сабуров.- Непременно на Героя. Что, герой только тот, кто самолеты сбивает? Ничего подобного. Он как раз и есть герой. Обязательно представлю, и ты подпишешь. Подпишешь?
- Раз ты уверен, подпишу.
- Подпишем,- сказал Сабуров,- и чем скорее, тем лучше. При жизни все это надо. После смерти тоже хорошо, но так главным образом для окружающих. А самому тогда уже все равно.
Затрещал телефон.
- Да, товарищ майор,- сказал Сабуров.- Что делаю? Спать собираюсь. Слушаюсь, иду... Попов говорит, что Проценко меня к себе вызывает. К чему бы это?
Он вздохнул, надел ватник, тряхнул руку Ванину и вышел.
XVIII
Над передним краем немцев совсем близко полукольцом висели сигнальные белые ракеты. Сабуров шел рядом с автоматчиком, спотыкаясь и чувствуя, что засыпает на ходу.
- Погоди,- сказал он на середине пути.- Дай сяду.
Он присел на обломки и с горечью подумал, что начинает уставать не той усталостью, которая приходит каждый день к вечеру, а длинной, непроходящей, которой больны уже многие люди, провоевавшие полтора года. Они посидели несколько минут и пошли дальше.
Проценко они нашли не сразу. Их не предупредили, а он, оказывается, за эти четыре дня, что у него не был Сабуров, переместился. Теперь его командный пункт был, как и у Сабурова, в подземной трубе, но только в огромной, которая служила одной из главных городских магистралей, спускавшихся к Волге.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});