У всех разные игрушки - Дмитрий Бондарь

– Близко, – усмехнулся Баталин. – Продолжайте.

– А дальше все просто: вы решили наполнить бюджет, ведь платить за полученные кредиты чем-то нужно и вот мы с Вилли здесь. Какого размера у вас внешний долг? Миллиардов под шестьдесят-восемьдесят? И ежегодные платы по нему примерно на уровне трех-четырех миллиардов, верно?

– Близко.

– Заметьте, при этом вам не выставили практически никаких политических требований, что обязательно случилось бы, обратись правительство Горбачева в МВФ.

– Мы должны быть за это благодарны?

– Не знаю, это ваше внутреннее дело. Я же вижу, что оборот торговли с членами СЭВ стремительно падает, валюты нет, станки нужно обновлять, отставание от Европы и Америки становится все заметнее. А новые локомотивы советской индустрии – НИИ, кооперативы, заводы переоборудуемые по программе конверсии и все остальное не столько пока наполняют бюджет – ведь у многих из них имеются солидные налоговые преференции, освобождения на период становления, – сколько прожирают накопленное, налоги собираются из рук вон плохо, и денег, в общем, взять неоткуда. А здесь такая очевидная несправедливость: простые торгаши имеют вдвое против вас, владельцев товара – не так ли?

– Разве это не справедливо, если основную прибыль будет получать тот, кто производит товар, а не торговцы им?

– В трудах Карла Маркса – безусловно. Но мир совсем не таков, каким его видел ваш идейный вдохновитель. Что он там писал? Капитал пойдет на любое преступление ради трехсот процентов прибыли?

– Вы читали Маркса? – удивился Васильев.

– Господин Маркс весьма небрежно управлялся с рисками. Если капиталист идет на преступление ради трехсот процентов прибыли, он очень скоро перестанет быть капиталистом. Капитал не терпит авантюр, как бы вам не хотелось в это верить. Капитал – это не рулетка. Скорее уж отчаявшийся люмпен, маргинал или пролетарий заложит последнее в надежде провернуть ненадежную операцию и разбогатеть, чем так поступит настоящий капиталист. Десять процентов без риска всегда предпочтительнее, чем пятьдесят с малейшим риском. Но еще лучше – управлять рисками. Если в безрисковые десять процентов вложить четыре пятых капитала, а в рисковые пятьдесят – одну пятую, то общая прибыль составит… э-э? я повернулся к Вилли, известному всем тем, что моментально умел просчитывать подобные расклады.

– Восемнадцать процентов в случае успеха и восемь в случае провала по рисковой операции, – отозвался он. – Против десяти процентов прибыли, если вложить деньги в безрисковую операцию и против возможности потерять все, если вложиться в рисковую сделку.

– Вот, видите, Юрий, все просто. Абсолютные цифры прибылей в расчетах – хороши, но если бизнес-план не включает в себя расчет рисков, то нет никакой разницы, кому будет принадлежать добавленная стоимость, потому что ни капиталист, ни пролетарий ее не увидят.

Баталин с Васильевым переглянулись:

– К чему вы это ведете? – спросил Васильев.

– Все просто: вы продаете мне нефть, получаете свои два доллара с барреля и у вас не болит голова ни о чем. Схема оплаты через аккредитив и вы в любом случае получаете свои деньги. Ваш риск только в том, что однажды я могу не рассчитать силы и разориться. Но именно поэтому вы работаете со мной, а не с Джоном Доу…

– Джон Доу? – переспросил Баталин. – Кто такой Джон Доу?

– Иван Иванычем Ивановым, – перевел переводчик.

– Ивановым? – теперь спросил Васильев. – Причем здесь Доу?

– С кем-то другим, неизвестным лицом, – переводчик стушевался.

– С Васей Пупкиным, – верно перевел отец.

Министр с Президентом хмыкнули.

– Продолжайте.

– В то же время мои риски гораздо больше ваших. Вам не нужно распределять лоты в розницу, вам не нужно заботиться о танкерах и нефтехранилищах, вам не нужно опасаться резкого скачка цены. Поэтому те четыре доллара, что я имею с вашего барреля – всего лишь компенсация рисков. И это справедливо. Думаю даже, что если мы не договоримся, то вам не найти вообще ни одного оптового покупателя на вашу нефть.

– Вы угрожаете?

– Нет, трезво оцениваю риски. С барреля саудитской нефти Exxon имеет прибыль в восемь. Похожие цифры у всех остальных флагманов – в Нигерии, Северном море. Зачем им ваша нефть? Соблазнятся разве что бразильцы…

– Мы могли бы сами предложить ее рынку.

– Полноте, Юрий! Как только ОПЕК узнает, что наши с вами отношения зашли в тупик, они нарастят свою добычу как раз на размер ваших поставок в Европу – не рассчитывайте на политическое влияние. И я буду рад выкупить у них эту нефть, потому что получу на ней не четыре доллара за баррель, а шесть. Вы останетесь с нефтью, но даже без бензина, потому что химия для НПЗ закупается вами в Европе. А нет валюты – нет химии. Как в Иране.

– То есть, делиться вы не хотите?

– Нечем, Юрий Петрович! Нечем делиться! Но я человек осторожный и не люблю ссориться. Поэтому кое-чем могу помочь. Во-первых, добрым советом. Не считайте, что ваша нефтяная прибыль составляет два доллара, ведь те восемь-девять долларов, которые вы получаете от ее продажи, целиком идут в ваш бюджет, а вы расплачиваетесь рублями со своим персоналом. Ну уж рублей-то вы можете нарисовать сколько потребуется! Поэтому вся валюта от продажи нефти в принципе должна быть зачислена в строку "прибыль".

– Я поговорю со своими экономистами об этом.

– Поговорите, – легко согласился я. – И поговорите еще вот о чем: я не согласен делиться своей прибылью с вами, но я согласен вкладывать часть этой прибыли в экономику вашей страны. Скажем, один доллар с барреля или четверть от моей доли. И вы будете вкладывать в наш общий инвестиционный фонд четверть вашей прибыли от нашей сделки – полдоллара. На каждый мой доллар ваше участие будет вдвое меньшим – чтобы я видел ваше участие, а вы контролировали мое. Инвестировать будем в… допустим в автопроизводство.

– В ВАЗ? – в глазах Васильева читалось сомнение.

– Можно и в ВАЗ, – кивнул я, – но я слышал, у вас есть талантливые одиночки, раз за разом придумывающие новый дизайн, концепцию автомобиля будущего и раз за разом остающиеся не у дел. Гвидо, где твои документы?

– МАЗ "Перестройка", – откликнулся мой помощник, положив на стол прозрачную пластиковую папку, – НАМИ Компакт, НАМИ Охта, электромобили и гибридные машины. Так же у господина Майнце вызвали интерес работы Юрия Долматовского по созданию компактных однообъемников.

Баталин вынул из файла несколько газетных вырезок, фотографий, недолго изучал их, потом передал Васильеву:

– Это у нас сделано?

– Вы же видите на капоте тягача надпись МАЗ? Не сомневайтесь. Я готов проинвестировать строительство завода на паритетных с вами началах и заняться дистрибуцией его продукции в Западной Европе. Мои деньги и специалисты в области маркетинга – ваши люди, земля, энергетика, технические идеи. Я готов даже отдать вам контрольный пакет акций этого завода. Мне будет достаточно пятидесяти процентов без одной акции. Подумайте: это тысячи новых рабочих мест, выход на новые рынки, валютные поступления…

Над столом повисла тишина, только слышно было, как передаются из рук в руки бумаги Гвидо, как шелестят страницы газет.

– Что скажешь, Александр Михайлович? – спросил наконец Баталин.

– Нужно хорошо подумать, Юрий Петрович, – отозвался министр. – Неожиданно это все.

– Сколько времени ваше предложение будет в силе? – обратился ко мне Баталин.

– Месяц, – я посмотрел на Лу, рисующему ручкой на бумаге своих обычных чертиков. – Пока у меня нет никаких других инвестиционных проектов, я готов подождать. Но через полгода, боюсь, они появятся, и мои деньги окажутся занятыми.

– Хорошо, – кивнул Баталин. – До тех пор все останется как есть. И… мне хотелось бы узнать один ответ.

– На незаданный вопрос?

– Я его сейчас задам. Скажите, это правда, что маршал Мобуту держит свои деньги в ваших фондах?

Я даже заерзал на стуле – очень уж не ждал чего-то подобного. Сидевший рядом Луиджи начал писать под чертями итальянские ругательства, злясь на себя, что допустил утечку. Папа сделал очень круглые глаза – для него это тоже оказалось неожиданностью.

– Откуда вам это известно, Юрий?

– У меня есть немножко осведомленных подчиненных.

– КГБ?

– И они тоже.

– Ну что ж, не стану отрицать. Значительная часть из пяти миллиардов господина Мобуту остается в принадлежащих мне фондах.

Год назад, когда Заир объявил дефолт, к Пьеру Персену наведались эмиссары чернокожего диктатора, почуявшего, что под его капитал в швейцарских банках активно копают американцы, очень желающие прибрать деньги к своим рукам. В чем была бы определенная историческая справедливость, ведь деньги эти были частью выданных Заиру кредитов и выкупленных облигаций. Четверо здоровенных негров в костюмах от парижских портных блестели зубами, пучили глаза, громко верещали что-то на своем диалекте французского и требовали принять от них деньги в доверительное управление, чем очень испугали моего финансиста. Пьер не хотел связываться с деньгами сомнительного происхождения, но я посчитал, что смогу на них хорошо заработать. И вот теперь советская разведка, кажется, что-то пронюхала.